— А ты не кочевряжься! Чего сидишь, будто каменная? На танец его пригласи, Квашнина. Олегу скажи: пусть музыку поставит медленную и объявит белый танец. И иди к нему. К Василию Дмитриевичу. Пригласи его, приласкай.
— Да разве он танцует?
— Танцует, не танцует, тебе, что за дело? Ты прижмись к нему покрепче, да рукой вон там проведи… — Анна Афанасьевна тронула дочь за промежность.
— Мама!
— Что мама? Учить тебя надо? Мать научит. Все целку из себя строишь. А отец вон, не сегодня-завтра в тюрьму сядет! О нас ты подумала?
— Мама!
— Отец убийца — и на тебе позор. На всю жизнь позор, не отмажешься потом, слышишь, Нинка? Так что давай, ложись под него, хватит кобениться.
— Да ты пьяная!
— И ты выпей, все легче, — Анна Афанасьевна всхлипнула. — Думаешь мне, легко? Да когда мне было легко, доча? Пятеро вас у меня, и все девки. Одна только правильная уродилась… Христом богом прошу, доча, помоги, а? — она просительно заглянула Нине в глаза.
Та уже и сама поняла: надо что-то делать. Квашнин явно ждет. Нина то и дело ловила на себе его вопросительный взгляд. Он ведь ясно сказал: фраза «если ты не захочешь, то ничего не будет», — не прозвучит. Официальная часть закончена, дальше все предоставлены сами себе. И им с Василием Дмитриевичем пора уединиться.
— Хорошо, — с усилием сказала Нина. И посмотрела на возвышающегося горой Квашнина. — Ты сама скажи Олегу, мама: пусть медляк поставит. Я пошла.
— Вот умница! — с чувством сказала Анна Афанасьевна и бросилась искать Миллера.
Едва Нина дошла до стола, за которым сидело начальство, как раздался жизнерадостный голос Олега:
— Медам и месье! По многочисленным заявкам! Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Народ взревел. Все уже изрядно выпили и постепенно разбивались по парам. Как и на всяком корпоративе, комбинации грозили образоваться самые неожиданные. Тот, кто не решался подкатить к своей избраннице или избраннику в банке, осмелел. И белый танец был как нельзя кстати. Обозначить намерения, закрепить их или изъявить согласие. Поскольку выбирает всегда женщина. Мужчина может только предложить.
— Василий… — Нина с трудом проглотила отчество. — Разрешите пригласить вас на танец?
Она думала, что Квашнин откажется. С его комплекцией, статусом, в месте, которое этому статусу не соответствует. На какой-то турбазе, чуть ли не в лесу, где, несмотря на дым от мангалов беспрестанно атакуют комары, и публика — быдло. Теперь Нина видела, какое же это быдло! Все пьяные и сытые, а все равно не могут оторваться от еды. Жуют, чавкают, рыгают… Банковские служащие, эта «соль соли земли» тайком, а потом, по мере того, как они все больше пьянели, все смелее и смелее тянули со стола деликатесы и складывали их в заранее приготовленные пакеты и сумки. Побаловать родных, которые не попали на этот корпоратив. Небось, у Квашнина не убудет. Нина увидела, как один из продажников взял со стола непочатую бутылку водки и, уже не стесняясь, засунул ее в цветастую болоньевую сумку.
«И зачем только я все это затеяла?» — в отчаянии подумала Нина. «Время тянула? Господи, какая же я дура!».
Она понимала, что мать права. Надо что-то делать. Пригласить Квашнина на белый танец?
Станет он на глазах у подчиненных топтаться на танцполе! Но неожиданно для Нины Квашнин расцвел улыбкой:
— С удовольствием!
Казалось, он именно этого от нее и ждал. Когда она заметит в нем мужчину и на глазах у всех признает его право на нее. Неожиданно для Нины, да и для всех, Василий Дмитриевич легко взошел на танцпол и с видом знатока положил руку на тонкую Нинину талию. Все расступились, давая им место. Нина ожидала, что Квашнин притиснет ее, по-медвежьи облапит, и они минуты три будут топтаться в центре отведенной для танцев площадки. Главное это беречь ноги. Но Квашнин повел Нину, как заправский танцор, с неожиданной для его комплекции ловкостью. Народ одобрительно загудел.
«Да он великолепно двигается!» — с удивлением подумала Нина. Она чувствовала себя перышком в его руках, ей оставалось только приноровиться к манере Василия Дмитриевича. От природы Нина была музыкальна, и танцевала хоть и по наитию, но движения ее были плавными и уверенными. Квашнин тоже оказался хорошим танцором. Она вдруг начала получать от танца удовольствие. Это было нечто среднее между вальсом, который под такую музыку танцевать было невозможно, и танго. А не то, пачангой. Тем, что называют грязными танцами. В которых больше чувственности, чем техники.
Народ уже почти не танцевал, все смотрели, что выделывает на танцполе Квашнин. У Нины закружилась голова, от быстрого танца, и от восторга. Оказывается, не так это ужасно, быть в его объятиях!
Внезапно песня кончилась.
— Еще, Василий… — попросила Нина, на этот раз уже увереннее назвав Квашнина по имени, без отчества.
— Не могу, пожалей старика, — он вытер пот со лба.
— Да какой же ты старик!
— Для тебя — старик, — внимательно посмотрел на нее Квашнин.
— Ты не так все понял, — смущенно сказала Нина.
— Василь Дмитрич, просим! — заорал народ.
— Вы классно танцуете!
— Сво-о-й!!!
Но Квашнин уже сошел с танцплощадки. Себя он показал. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Нина шла следом.
— Поступила просьба повторить! — спохватился Миллер и опять поставил медляк.
Бобров, который стоял у края площадки, на затоптанной в окурках земле, схватил Нину за руку, когда она проходила мимо:
— Может, со мной потанцуешь?
— Ты что не слышал? Белый танец! Приглашает дама! А я тебя не приглашала! Пусти! — и Нина вырвала руку.
К Боброву уже спешила Бетси.
— Андрей, можно тебя пригласить?
— Ты лучше, Осю пригласи, — раздраженно сказал Бобров, который хоть и не чувствовал себя пьяным, но спиртное на него все-таки подействовало. Он сделался подозрительным и мрачным.
— Ты в порядке? — заботливо спросила Бетси.
— Да отстань от меня! Все вы отстаньте! — и Бобров ушел в темноту.
Бетси обернулась: рядом стоял Гольдман. Он тоже отдал должное коньяку и опьянел. Поэтому осмелел настолько, что стал ходить за Бетси, как приклеенный в ожидании удобного момента. Когда можно будет сказать ей, какая она умная, чуткая и… красивая.
— Осип, потанцуем?
Гольдман, сияя от радости, протянул ей руку и бережно повел Бетси подальше от гремящих колонок, на самый край площадки, туда, где было потише.
— Я беспокоюсь за Андрея, — взволнованно сказала Бетси, положив руки Гольдману на плечи.
— Я за ним присмотрю.
— Ты выпил.
— Но я не пьяный!
— Осип, ты же врач. Как ты сам оцениваешь свое состояние? Все мы пьяные. И я пьяная. И Андрей. Только вон этот, как его? — Бетси близоруко прищурилась, вглядываясь в сидящее за столом начальство. — Повар Квашнина… Где он, кстати?
— Да, где он? — спохватился Гольдман.
— Осип, вы что-то от меня скрываете? — тут же вцепилась в него Бетси. — Что вы с Андреем затеяли?
— Квашнин хотел вызвать убийцу на откровенность, а, получается, опять спровоцировал, — озабоченно сказал Гольдман. — Если он так и не признался. Убийца.
— И? — требовательно посмотрела на него Бетси.
— Мы думаем, Мартин под ударом. Но он, вроде, сидит на своем месте.
— Да, он там, — кивнула Бетси. — Вообще, глупая затея этот пикник. Ты не находишь?
Гольдман, который в этот момент думал совсем о другом, засопел. Момент, кажется, наступил. Осип Осипович попытался собраться с мыслями и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы протрезветь. Его руки осторожно сжали талию Бетси.
— Лиза, я…
— Не надо, Осип Осипович. Мне сейчас не до этого, — сердито сказала она.
— Я понимаю. Но могу я надеяться?
— Ты говоришь, как в старинных романах, — фыркнула Бетси. — Надеяться можно всегда. Я-то надеюсь.
— Понял, — Гольдман вздохнул и сделал захват слабее. Он ничуть не расстроился. Первый шаг сделан, это главное. А Бобров — он их большой ребенок. Которого придется взять на воспитание, приглядывать за ним, чтобы чего-нибудь не натворил. Он же Бобров.
Тот, о ком они сейчас говорили, описав в темноте круг, вернулся к своему столу. И увидел, что там остался один только Мартин. Не было ни Шелковникова, ни Байдашева. Ушли и Нина с Квашниным.
Бобров с недоумением обвел взглядом пустые стулья.
— Гнусно, да? — сказал вдруг Мартин. И подбородком указал на стоящую перед ним бутылку: — Налей.
— Мартин, вам, по-моему, хватит.
— Тебе не хватит. Они ушли. Все ушли. Все — с женщинами.
— Вы бредите.
— Нет, я не брежу. Все ушли со своими женщинами.
Бобров подумал, что Мартин допился до белой горячки. Ну, ладно, Шелковников ушел с Леночкой, а Квашнин уединился с Ниной. Но с какой, интересно женщиной ушел Байдашев? Они ему, похоже, вообще безразличны, женщины.
— Завтра будет больно, — мрачно изрек Мартин.
— Кому?
— Всем. И тебе особенно. Поэтому — пей.
Бобров послушно наполнил стаканы. Раз Мартин в состоянии говорить, так, может, имеет смысл задать ему вопрос?
— Кто убийца?
— Он ушел… с женщиной…
— С какой женщиной? Вы бредите, Мартин?
— Нет, сынок, я просто пью, — и Мартин опрокинул в себя стакан коньяка. Бобров не успел его остановить.
— Пойдемте, я вас уложу, — сказал он, вставая. — У вас в домике Шелковников с Леночкой. Там ночью будет э-э-э… шумно. Идемте ко мне, в мой домик. Мы потеснимся. Я ложиться не собираюсь, у Протопопова, похоже, мальчишник.
Огромного мускулистого Кольку и в самом деле, атаковали подвыпившие бабы, подначивая его:
— Через неделю пропьем твою свободу, Николай! Так что гуляй!
— Отрывайся, Коленька!
— Гуляй, Николай!
Протопопов, который пил и вроде бы не пьянел, поскольку был огромен, как медведь, начал поддаваться соблазну. И в самом деле, чем не мальчишник? Надо же пропить жениха, как полагается! И оторваться напоследок!
Бобров подумал, что можно закинуть почти бестелесного Мартина наверх, в мансарду. Там есть свободная кровать. Главное, чтобы пьяный Колька не рухнул на Мартина. Но судя по тому, как развиваются события, Протопопов сегодня в своем домике не ночует. На Кольке повисла разбитная продажница, из новеньких. Из тех, которые сидят на холодном обзвоне, и которых называют «говорящие головы». Девчонка ничего, смазливая. А Колька пьяный.