Борис Шубаев – это имя было на слуху и вызывало страх у одних, священный трепет у других, но не было ни одного человека, который ни разу не слышал бы этого имени. Он был известен не только волчьим чутьём на новое, поразительной интуицией к перемене политической и экономической конъюнктуры, но и некоторыми странностями в поведении, а также речевыми особенностями, которые успели растиражировать местные телеюмористы до того, как их программу закрыли. То, что он из небольшого цеха, оставшегося от брата, волшебным образом воздвиг крупнейшую в городе меховую фабрику с тысячей рабочих мест (она со временем стала одним из брендов города, наряду с лермонтовскими местами и нарзанными галереями) сделало его рукопожатным не только мэру и губернатору, но и федеральным министрам.
Шубы «Пятигорской марки» ценились наравне с лучшими образцами греческих. Это и неудивительно, ведь именно из Греции он переманил мозговой центр фабрики, десять человек – технологов, инженеров, скорняков – они и научили местных ребят шить не просто шубы, а произведения искусства, не похожие на те, что шили при его брате. Его нововведение называлось «роспуск». Поездив по Греции, он подсмотрел технологию роспуска, когда одна цельная шкурка разрезается на десятки тоненьких полосок, а потом полоски филигранно соединяются, так что ни одного шва не видно, однако в результате этой кропотливой ручной работы получалось гибкое полотно, из которого шили шубы с широченным подолом. Полных женщин такие шубы делали стройнее, а низеньких выше.
– Шкурки растягивают, разрезают, сушат, чистят, – учил местных ребят кудрявый греческий технолог, и Борис учился вместе с ними, не обращая никакого внимания на издевательские шепоты за спиной.
Многие из старожилов, начинавших ещё с его братом Гришей, крутили у виска, передразнивали его манеру говорить. За-а-а-чем он ле-е-е-зет не в своё дело, говорили они про Бориса, ведь всем было известно, что до смерти брата Борька-дурачок шубами не занимался, да и не собирался; а занимался он всякими финтифлюшками.
– Позвольте вопрос, – прервал технолога пожилой скорняк и посмотрел на грека, пытаясь не смотреть на Борю, чтобы не рассмеяться, – вот вы – человек молодой, вам сколько лет? Двадцать пять, тридцать? И вы пытаетесь нам доказать, что из теста надо сначала сделать лапшу, чтобы потом опять слепить в цельный кусок, и тогда пирог будет вкуснее?
Все захихикали, и это подбодрило старика. Голос стал твёрже.
– Вы ещё даже не родились, а я уже шкурками занимался. И сколько я себя помню, всегда считалось, что лучшая шуба получается именно из цельных шкурок, и так будет всегда! А если покупатель узнает, что мы втюриваем ему товар из кусочков, он от нас отвернётся.
Грек тогда спорить не стал. Его познаний в русском для этого не хватало. Однако Борис ещё некоторое время пытался переманить оппонентов на свою сторону, доказывая свою правоту.
– Женщина чувствует себя в такой шубе сво- бо-о-дной, а не узницей, воткнутой в чужую шкуру, – говорил Борис, почти не заикаясь. Он всё ещё пытался заразить их своим идеализмом. – Ведь цельные шубы абсолютно не гибкие. Стоят колом, словно бабы на чайниках, и сделать гибкое полотно из цельных шкурок не получится.
Однако очень скоро он понял, что упрямцев не переубедить. Тут-то и выяснилось, что он умеет не только просить, но и требовать. За первый год было уволено шестьдесят процентов сотрудников, но очень быстро текучка кадров почти полностью сошла на нет. Уволиться из места, где зарплата вдвое, а то и втрое превышает среднюю по региону, желали исключительно редко. Со временем он сделал производство безотходным. Из кусочков, которые раньше просто выбрасывали, он научился делать вязаные шубы, шарфы и шапки, которые шли нарасхват.
К Борису Шубаеву неизменно было приковано всеобщее внимание, конкуренты с жадностью наблюдали за его действиями, чтобы повторить в точности то же самое. Это касалось не только производственных вопросов, но и инвестиций Шубаева, о которых становилось известно ещё до того, как придёт ночь и наступит следующий день. Если он покупал золото, все инвестировали в золото. Если продавал, все бросались (хоть не все и успевали вовремя) продавать. Если он присматривал себе дом в окрестностях Сочи, вся кавминводская элита вдруг срочно нуждалась в сочинских домах. «А где же ещё отдыхать российскому патриоту, если не в Сочи? Не в турциях же ведь!» – отвечали друзья на его шутливые вопросы. Что бы он ни делал, это пытались повторить десятки других. От него, как от брошенного в воду камня, постоянно расходились информационные круги. Простаки объясняли уникальную безошибочность его действий редкостным чутьём, а рационалы – тем, что он хорошо законтачил с Москвой; его сведения – из самых надёжных источников.
Как его только ни называли: Борисом Годуновым, Борисом Грозным, Борисом Виссарионовичем… И только единицы, знающие его с самого детства, звали его Боряном или Шубой.
О том, что Шуба почему-то стал вкладываться в музон, а не в мутон, первым узнал Гарик. Ему рассказала об этом сестра Галя, которая была замужем за Яковом Мордахаевым, которому Борис поручил на условиях строжайшей секретности делать чехол. О том, что Шубаев купил рояль, не должен был знать никто. Именно поэтому Борис снял с производства человека, в котором был уверен на двести процентов, и велел привезти нежнейшую кожу двадцати телят и скорняжную машину. Всю неделю Яков работал в доме Бориса, вернее в подземном бункере, надёжно закрытом от посторонних глаз тяжеленной металлической дверью, которыми обычно оборудуют банковские сейфы. Ещё до того, как впустить старого скорняка, Борис попросил тайну за пределы стен этого здания не выносить.
– Амбар гоф сохугьо, амбар гъэлет мибу[15], – сказал Яков в ответ.
Яков должен был обмерить рояль и сшить для него чехол, по качеству превышающий всё, что он когда-либо шил для человека. Лучше, чем куртки для губернатора, его жены и любовницы; для мэра, его жёны и любовницы; для коллег-бизнесменов, их жён и любовниц. Был, правда, один человек, образ которого Борис использовал для того, чтобы мотивировать наглядно. «Представь, что перед тобой не рояль, а Сталин. И если он заметит хоть малейший изъян в крое, тебе конец». Не только кнут использовал Борис, но и пряник. Он пообещал Якову месячный оклад за недельную работу, и это притом, что главный скорняк зарабатывал больше всех на фабрике.
Чехол получился под стать модели: тончайшая кожа повторяла контуры рояля во всех деталях и не было ни одного места, где выпирало то, что не должно было выпирать. Что именно шил Яков Мордехаев, было неизвестно никому, даже Зое, хотя от Зои у Бориса секретов не было. Но о рояле он не хотел рассказывать даже ей.
Но случилось то, что случилось.
Когда Яков пришёл домой поздно ночью, его жена Галя устроила ему скандал. Где был, с кем пил, почему тебя не было на фабрике, я звонила, мне сказали что тебя нет уже три дня, а где ты – никто не знает. Приходишь поздно и пахнет от тебя как-то странно, не как всегда. Галя была моложе Якова на двадцать лет, но, обнаружив у себя первые седые волосы, поняла, что стареет, и её мучили жуткие подозрения, что Яков с его талантами, деньгами и репутацией запросто найдёт себе кого помоложе. Двадцать лет разницы больше не являлись гарантией. Масла в огонь подливала мать, работающая на фабрике Шубаева главным экономистом, она-то и обратила внимание на то, что Яков повадился брать на работу слишком уж молоденьких девушек-швей, которые смотрят на него, как на бога, так что ему не составит никакого труда сменить её, Галю, на другую, более свежую, готовую к восхищённым взглядам, готовую родить ему новых отпрысков, потому что Галя больше рожать не хотела, ограничивая отцовские возможности Якова двумя детьми. Галя пыталась наблюдать за передвижениями Якова, иногда даже приезжала на фабрику под видом какого-то дела, то детям курточки скроить, то у мамы что-то взять, и смотрела, с кем Яков общается и куда смотрит. Но пока вроде не замечала ничего подозрительного. А тут такое дело. Муж на работу не ходит и домой заявляется позже обычного, вот и устроила ему скандал с битьём посуды, разрыванием волос на голове и одежды на груди. Яков был очень уставшим, ссор не любил и сказал жене правду. Только, говорит, ты никому не проболтайся, Борька инструмент купил, рояль называется, и хочет его в чехол залить, от чужих глаз, чтоб не сглазили, дорогу-у-щий и весь в золоте, а сбоку на нём бриллиантами слово выложено. Только, что это за слово, я не совсем понял, потому что на иностранном не кумекаю.
Галя сказкам Яши не поверила, а только сделала вид, что поверила, и решила при случае выспросить у Гарика, который владел целым павильоном на шубном рынке и покупал у Шубаева крупные партии, поэтому общались они на равных, дружили, можно сказать. Галя забыла (или не посчитала нужным, не веря во всю эту историю) сказать при этом Гарику, что Яша поведал ей про рояль по секрету, взяв с неё слово никому ни слова не говорить, чтобы Гарик выбивал из Шубаева эту информацию незаметно.
Борис избегал общения с Гариком наедине, потому что тот очень любил посплетничать и рассказывал настолько личные подробности чужой жизни, что у Бориса округлялись глаза и сжималась челюсть. Также Гарик считал своим долгом развлекать всех прибаутками из рыночных будней. «Приходит такая покупательница. Рассматривает час шубу. Что в ней час рассматривать, говорю, бери, не пожалеешь, потом за второй придёшь, а она мне пальчиком тыкает: вот, говорит, дэфэкт меха, лысинка маленькая. Я ей говорю, ты где дэфэкт нашла, ты что, с лупой ходишь? У меня зрение идеальное, за сто метров белку подстрелю, и то без лупы не вижу. Она всё на скидку намекала, а я ей, слушай, говорю, дорогая, человек без родынка не бывает, вот и шуба без родынка не бывает».
Рассказав очередную историю, Гарик обычно очень громко смеялся, и брызги от его слюны попадали на лицо собеседника. Борис терпел и Гарика, и его шутки, потому что он был, во‐первых, неплохим сбытовщиком, болтливым, что не удивительно для торговца, но честным, а во‐вторых, и в-главных, он когда-то дружил с Гришей. Поэтому Борис старался делать вид, что шутки его и вправду веселят. Иногда даже растягивал губы в усмешке. Очень скоро Борис понял, как может использовать непомерную гариковскую болтливость в своих целях. Если он хотел быстро донести какую-то информацию до масс, но при этом утечка должна была иметь неофициальный характер, он просто рассказывал это «по секрету» Гарику.