В этот раз Гарик долго охотился за Борисом, которого нигде не было, и по ходу его движения выплёскивалась, словно кипящая жижа из кастрюли, информация о том, что Шуба начал скупать инструменты, добавив по велению своей фантазии к коллекции Бориса скрипку Страдивари и гитару Леннона.
– Всё это, кроме рояля, он хранит в банковском сейфе, – рассказывал он так, будто видел не только рояль, скрипку и гитару своими глазами, но и сам лично был на приёме у Людовика XV, за чаем трепался со стариком Страдивари о своих рыночных (и его ремесленных) буднях, а с Джонни Ленноном обсуждал ливерпульский футбол и Ромкин «Челси».
А потом Галя позвонила и гробовым голосом сообщила, что по его – Гарика – вине Яшу уволили.
– В смысле – уволили?
– В прямом. Выкинули с работы. Взяли, как старый дырявый сапог, и выкинули.
Гарик тут же поехал на фабрику, чтобы разыскать Бориса и поговорить с ним по-мужски, но его там не оказалось, поэтому он поехал к нему домой. Он долго звонил и стучал, прежде чем ему открыли. Перед калиткой стояла мама Бори, тётя Зумруд, и непонимающими глазами смотрела на Гарика.
– Что случилось? – спросила она.
– Мне к Боре надо! – воскликнул Гарик. – Срочно надо с ним говорить! Зачем он Яшу уволил?
Зумруд вышла за калитку и, глядя Гарику в глаза, прошептала.
– Гарик, не шуми, пожалуйста. Боря болен и спит. Если ты его разбудишь, плохо будет всем.
– Ну ладно, – прошипел Гарик сквозь зубы, – только передайте, что я приходил. Он завтра увидит, кто такой Гарик! Все всё узнают!
2
Как слух о рояле дошёл до школы, Зоя не знала. Впрочем, для их маленького городка это было неудивительно. Любая новость, выходящая за пределы обыденности, была схвачена на лету, как воздушный шарик, потерянный неуклюжим толстым мальчиком, потому что он слишком увлёкся поеданием мороженого и не заметил, что шарик улетел, и все вокруг показывали на него пальцем – вон, шарик в облаках летает, и летал бы он там, и летал вечно, пока весь воздух из него не вышел. Так и со сплетнями. Вылетев однажды, они летают по городу в известном им одним направлении и приземляются лишь тогда, когда перестают быть сенсацией.
Удивление – это воздух сплетни.
Новость о рояле стала достоянием общественности всего за несколько дней, перетекая из уст в уста, из «Инстаграма» в «Телеграм», из «Вотсапа» в фейстайм лишь по собственной логике. И тем не менее Зоя, хоть и привыкшая к тому, что вокруг её семьи (и особенно вокруг дяди Бори) постоянно распускают сплетни, очень удивилась, когда на большой перемене к ней подошла Оля Морозова – их школьное совершенство, гордость класса, победительница всех возможных музыкальных конкурсов и без пяти минут студентка Московской консерватории – и, машинально приглаживая волосы, хоть ни один волосок не посмел бы выбиться из её идеально собранной в пучок конструкции, предложила вместе пройтись до столовки.
– А это правда, что у вас «Стейнвей энд санс Луи Пятнадцатый» дома стоит и что стоил он десять миллионов? – на одном дыхании, будто боясь, что не хватит воздуха, спросила Оля мышиным фальцетом. Так Оля говорила лишь тогда, когда очень чего-то хотела.
– Одиннадцать, – поправила Зоя, одновременно тыкая в экран оранжевого айфона. Оля с брезгливостью отметила, что руки у Зои исцарапаны, костяшки в болячках, а ногти обгрызаны. – А что?
Если бы Оля могла произнести это вслух, она бы сказала, что такой рояль – белый, с настоящим сусальным золотом, стоящий целого состояния – был для неё элементом сказки, а не реальности. Для Оли, привыкшей ютиться вместе с мамой и котом на тридцати метрах однушки в спальном районе «Белая ромашка», одиннадцать миллионов означали целую вселенную. На эти деньги можно было купить пять двушек, три трёшки или домик на «Цветнике», прямо у подножья Машука. Вышел – справа горы, слева город. Хочешь – в Нарзанную галерею иди водички попить, хочешь – просто прогуляйся, а хочешь – на Бесстыжие ванны или на Провал сходи, на «Эолову арфу» поднимись, весь город прямо у твоих ног. Дом в центре был недосягаемой мечтой Оли. А рояль в этом доме – космосом, другой галактикой. Даже ей, пианистке, приходилось довольствоваться синтезатором, который маме пришлось купить после жалоб соседей на шум, а на синтезаторе можно было играть в наушниках.
То, что у этой странной Зои дом в центре, её не удивляло. Подумаешь, наворовали. Мама постоянно говорила про этих еврейских шубников с пренебрежением. Мол, они богаты, но их деньги плохо пахнут. Они зарабатывают на шубах, то есть на смерти. Их руки в крови. Если они могут ради денег убивать бедных норок сотнями, то войди завтра в моду куртки из кожи христианских младенцев, они и этим не побрезгуют. Но вот рояль – другое дело. Музыка – это святое. Почему они замахнулись на святое? И как святое для Оли могло стать предметом интереса для этих? Оля не могла взять в толк, какое отношение они имеют к музыке. Скорее всего – никакого. А если они не имеют отношения к музыке – зачем им рояль? Всё это она и собиралась выяснить у Зои.
Оля недолюбливала Зою ещё и потому, что та была незаслуженно, по мнению Оли, обласкана учителями. Математичка щедро превозносила её за математические способности, а другие преподаватели, по чьим предметам Зоя училась посредственно, как бы просто не замечали этого. Зое вся любовь доставалась бесплатно, в то время как от Оли постоянно требовали каких-то достижений, преодолений, подвигов. Зоя одевалась нарочито небрежно, волосы были растрёпаны, а одежда помята. В общении она была простая, грубоватая, бесшабашная. Запросто переходила на ненормативную лексику, якшалась с пацанами и хулиганами и кто-то даже видел, как она курила. За глаза её называли «абрамовичем», потому что она запросто дарила девочкам брендовые шмотки, которым не было счёта, а ребятам отдавала едва использованные айфоны и ссужала деньги. И, говорят, не всегда требовала назад. Зато каждый раз она была окружена шеренгой «телохранителей» и если ей что-нибудь было нужно, достаточно было свистнуть.
Они долго шли по школьному коридору в шумном людском потоке, и Зою постоянно останавливал то один, то другой «кореш», как она их называла, но сейчас она была задумчива и от всех отнекивалась. Мысли проносились в голове вихрем, цепляясь одна за другую. Оля всегда раньше пренебрегала дружбой с ней, она была единственным человеком, которому Зоя никогда ничего не дарила и никогда не давала денег. Одно из двух: ей понадобились деньги или – второй вариант – её съедает любопытство насчёт рояля. Любопытство – это пытка для ума. И Зоя поняла, что любопытство – это та валюта, которой она может купить Олю. Она решила сыграть с ней в эту игру, но насколько близко она сможет подпустить Олю к разгадке, она ещё не знала сама.
– А мне всё же интересно, зачем вам концертный рояль? – спросила Оля. – У вас ведь никто музыкой не занимается?
– Не-а, – сказала Зоя, будто кинула кость. Можно подумать, что её и вправду попросили ответить «да» или «нет», хотя было ясно, что Оля ждёт развёрнутого объяснения. – Учитель музыки сказала, что мне медведь на ухо наступил.
– Ты только не обижайся, – захихикала Оля, и её лицо от этого хихиканья задвигалось. Заиграли огоньками глаза, будто заледеневшая река вдруг растаяла и по ней поплыл бумажный кораблик, – но учитель был прав.
– Да я и не обижаюсь, – подхватила кораблик Зоя, – мне никогда музыка не нравилась. А что касается этого гроба на колёсах… даже не знаю, как дядю Борю угораздило. Мне кажется, это всего лишь выгодная инвестиция. А может, просто красивая игрушка. Ведь есть люди, которые на золотой унитаз… хм… ходят. А есть те, кто вместо унитаза рояль берут. Какая разница? Взял и взял.
Оля вздрогнула, слово «взял», сказанное в контексте рояля, полоснуло по ушам. Тем временем они подошли к столовой. Было людно. Зоя огляделась по сторонам и увидела смотрящего прямо на неё Руслана Мирзоева. Она поманила его пальцем – он подплыл, словно лебедь, хотя был тяжеленной стокилограммовой тушей под два метра – и сунула ему пятьсот рублей.
– Что тебе взять? – спросила она Олю.
Та удивлённо посмотрела на Зою и на Руслана, который рядом с Зоей превратился в пластилинового, хотя раньше казался Оле неуправляемым, на его глупую раболепную улыбку, и хотела было достать деньги из кошелька, но останавливающее движение руки Зои было настолько непререкаемым, что Оля, к своему удивлению, повиновалась и пожала плечами, мол, сама реши.
– По два пирожка возьми, с яблоком и с мясом, и по чаю. Сдачу оставь.
– Ух ты! – выдохнула Оля, когда Руслан побежал к линии раздачи. – Он в тебя влюблён?
– Кто? Русик? Не смеши меня. Разве он на это способен? Он так, дружбан.
Едва они сели, как перед ними появились пирожки и чай. Руслан растаял так же быстро, как и появился.
– Волшебство, да и только, – сказала Оля. – Никогда не думала, что Русик может быть таким… ммм… покладистым. Ты с ним дружишь? Серьёзно? Он же глуп, как пробка…
– Нельзя разбрасываться пробками, они могут понадобиться тебе, чтобы залатать пробоину. Кроме того, нельзя разбрасываться друзьями, они могут понадобиться, когда все умрут.
– Что? Не поняла тебя.
– Руслан – гора, по которой я ориентируюсь, когда теряю горизонт.
– Гора?
– Ну да. Когда мне кажется, что я – корабль, который попал в шторм, я звоню Русику и узнаю, какой сейчас день, сколько сейчас времени, кто наш президент или какой цвет у помидора. Он не умничает, а отвечает: помидор – красный. Если бы я позвонила Вовану там или Алексу, они бы начали: бывают помидоры и розовые, и жёлтые, и зелёные. А для Русика есть только красный помидор. И это – счастье. Один ответ всегда лучше, чем два или три. И этот ответ у него есть. Он никогда ещё не спросил, зачем я задаю эти вопросы. Просто отвечает – и всё. Коротко, ясно. Он готов отвечать на все эти мои дурацкие вопросы даже в два часа ночи. Потом всё налаживается, шторм утихает и я могу заснуть. Русик – это моя единственная опора в хаотичном мире.