За прошедшие десять лет Зумруд тысячи раз перебирала в уме подробности того дня, но, к своей досаде, мало что помнила. Кто же знал, что ей надо запоминать? Кто знал, что потом эти подробности станут единственным, что у неё останется?
Она помнила, что Гриша и Захар почти всегда отсутствовали дома, а Боря уехал в Москву поступать в институт. У восьмилетней Зои воспалились гланды, поэтому пришлось положить её в больницу на операцию, а Зозой уехала в Махачкалу проведать сестру. Анжела ходила чем-то явно озабоченная, как будто выжидающая подходящего момента, чтобы открыть миру нечто важное. Зумруд ещё подумала, что скорее всего Анжела снова беременна, ведь именно так ведут себя беременные: они чувствуют, что в их чреве зреет плод, даже если сами ещё не знают об этом. Зумруд очень надеялась, что чутьё её не подводит, но никому не хотела надоедать с расспросами. Если Анжела захочет, расскажет сама, подумала она тогда.
Она помнила, как утром того дня позвонила Анжела и попросила её, Зумруд, приехать вечером в больницу, подежурить ночью у кровати ребёнка. После этого разговора Зумруд поехала на базар, на завтра надо наготовить побольше, из Москвы возвращается Боря. Надо же, студент! Как хорошо, подумала она тогда, что когда он отучится, он пойдёт по стопам Гриши, хватит ему уже дурью маяться, уже не мальчик. Зумруд не помнила, как она поехала на базар и как вернулась, мысли, кажется, были заняты устройством Бориной дальнейшей жизни, но помнила, что испытала досаду, увидев у дома машину Гриши. Она не хотела, чтобы ей мешали. Когда мужчины дома, им постоянно что-то надо: налить чай, накормить, обслужить, убрать. А у неё и так времени в обрез, надо успеть убрать и наготовить до трёх часов, а потом ехать в больницу. Анжела, конечно, постарается помочь, но – положа руку на сердце – какая из неё помощница. Одну картошку полчаса чистит…
Обнаружив ужасный бардак на летней кухне и рыскающих в поисках чего-то Гришу и Захара, она стала ворчать, и тогда им пришлось ей всё рассказать. Что у них в сумке большие деньги и их срочно надо спрятать. Неохотно, но, понимая, что отступать некуда, они сообщили ей также, что Гриша решил расширять шубное производство и нашёл пустующее фабричное здание на Лермонтовском разъезде, которое идеально подходило – из-за близости к трассе и к железной дороге. Всю неделю они договаривались с хозяином о цене и добывали, обналичивали, обменивали деньги из рублей в евро. Хозяин хотел только наличные и только в евро. Но сделка сорвалась, хозяин на встречу не пришёл. Их просто поставили перед фактом, что сделки не будет. И поэтому им сейчас надо временно залечь на дно и надёжно спрятать деньги. Захар открыл большую клетчатую сумку, в которой обычно таскают шкурки, и стал вынимать из неё шмотье. Когда он дошёл до дна, в его руках оказались пачки денег.
– Упакуем по трехлитровым банкам, – сказала Зумруд и деловито вытащила с полки стеклянные ёмкости. – Я закатаю металлической крышкой.
Зумруд помогла им упаковать купюры в три большие трехлитровые банки. В уме она посчитала, что если в каждой пачке по сто купюр, а каждая купюра по пятьсот евро, то каждая пачка – это пятьдесят тысяч евро. Таких пачек было двадцать. Миллион евро! Они выкопали во дворе, в самом дальнем и укромном месте, три ямы и зарыли там баллоны. О тайниках знали только три человека: Захар, Гриша и она, Зумруд.
До вечера Зумруд готовила обед и убирала дом, варила для Зои куриный бульон, но когда она уже собиралась выходить, на неё навалилась такая смертельная усталость, она так сильно захотела прилечь, остаться дома, никуда не идти; она собрала тогда волю в кулак – ведь она пообещала Анжеле, спешно собралась и вышла в больницу. Мысль о том, что это не она, а Анжела должна была остаться в ту ночь с Зоей в больнице, прожигала душу Зумруд вот уже десять лет, хотя она и знала, что у Всевышнего на все собственные доводы. Но она не могла и не хотела понимать, какие доводы могли быть у него тогда. Или это она сама виновата – в том, что не смогла вовремя распознать знаков, услышать голос сердца?
Анжела встретила её в необычном возбуждении. Она смеялась и шутила, она выглядела совершенно счастливой, хоть и немного уставшей.
– Если у Зои ночью не будет кровотечения, завтра выпишут – и начнётся новый день, новая жизнь! – восторженно заявляла она.
– И миллион мороженого! – хохотала Зоя, прыгая на больничной койке.
Ночь прошла спокойно, и наутро они в хорошем настроении отправились домой…
Зумруд помнила смутно, что происходило потом. Кажется, она очень долго спала, а когда проснулась, её поразила тишина. Зумруд ходила и ходила по огромному дому, ходила и ходила, ей казалось, что Захар и Гриша вот-вот войдут, но они не входили. Куда они делись? Может, уехали в Москву по делам? Или в Казань? Захар рассказывал, что в Казани хороший мех. Может, Захар решил, что она устала от домашней работы, решил сделать ей подарок и уехать? А она не устала, она сейчас же ему позвонит и скажет, чтобы они скорее возвращались. Она приготовит самую сочную пахлаву, сварит самое сладкое варенье. А потом Зозой – Зумруд не помнила, откуда взялась эта женщина, – заставляла её пить какие-то таблетки. Из-за таблеток она быстро засыпала, а когда просыпалась, видела, что все зеркала в доме накрыты чёрными покрывалами. Почему накрыты? Почему нет телевизора? Он тоже накрыт покрывалом. Она не хотела знать. Лучше и дальше спать. Ведь во сне так хорошо, и во сне она видит Захара, Гришу. Они где-то вдалеке, за туманом, но они есть. Они хотят ей что-то сказать, но она не успевает расслышать, потому что её постоянно отвлекают, насильно вырывая из тягучего безвременья, приятного забытья, мягкой трясины. Не надо её больше будить, просила она. Но раз за разом, день за днём, неделя за неделей к ней без стука входила Зозой, поила чаем, заставляла глотать розовые и голубые пилюли и сидела с ней рядом. Со временем Зозой стала просить Зумруд вставать и вела её под руку в ванную, умывала холодной водой, заставляла почистить зубы.
– Думаешь, я не страдала? – говорила Зозой. – Думаешь, я не знаю, что такое терять? Если у меня никого нет, это не значит, что не было. А ты ведь даже не знаешь, что у меня тоже был муж. Да-да. Жили мы с ним хорошо, год жили, два жили, три жили. А детей нет. Нет – и всё. Он со мной развёлся, взял другую. Через много лет выяснилось, что это он был бесплодный, ведь и от второй жены детей не было, и от третьей. А у меня могли быть дети, жаль, узнала я об этом слишком поздно. Вот такая история. Теперь ты моя семья и, хочешь не хочешь, ты обязана встать. Да, Захар и Гриша ушли, но у тебя ещё есть Боря, есть Зоя.
– Боря? – удивлялась Зумруд. – Кто такой Боря? Кто такая Зоя?
– Боря, – терпеливо отвечала Зозой, – это твой второй сын. А Зоя – это твоя внучка, дочь Гриши и Анжелы.
– А где они сейчас? – спрашивала Зумруд.
– Зоя уехала погостить к бабушке и дедушке в Иерусалим, ну ты же знаешь, что родители Анжелы два года назад в Израиль переехали. Но она скоро вернётся. Она хочет жить здесь, рядом с тобой. А Боря целыми днями на работе. Вникает в Гришино дело. Вот мы его недооценивали с тобой, думали, он хлюпик и тряпка и ничего из него не получится, а он, видишь как, собрался, ещё всем фору даст. Будешь ты им гордиться. И Зоей будешь гордиться.
Зумруд слушала с интересом, но не до конца понимала, о ком говорит эта женщина. Зозой приходилось раз за разом раскладывать перед Зумруд фотографии на столе. Вот это – Боря, вот это – Зоя. Долго всматривалась Зумруд в эти лица, в эти весёлые, озорные лица, долго не могла поверить, что Боря – это её сын. «Это Беня!» – утверждала она, но Зозой ей возражала. Нет, это не Беня, это Боря.
– Это твои дети! – восклицала она. – Пойми ты уже наконец, у тебя есть дети – и они живы!
Постепенно мысль о том, что у неё есть дети, которые в ней нуждаются, стала побеждать желание уйти в вязкую трясину сна. Детям нужна мать, рассуждала Зумруд, значит, она не может пока уйти. Она должна им помочь. Именно это осознание заставило её тогда напрячь волю, оплакать Захара и Гришу и жить дальше.
Теперь Зое почти восемнадцать, и всё, что о ней можно было бы сказать определённо, – у неё есть характер. Но достаточно ли этого, чтобы она сама управилась со своей жизнью, если не будет рядом Зумруд, если не окажется рядом Бори? Сможет ли Зоя быть опорой Боре, если ему понадобится помощь? Зумруд чувствовала приближение семидесятилетия и понимала, что в её сосуде оставалось мало жизни, а Зою ещё надо выдать замуж, помочь ей определиться в жизни. Сможет ли Боря стать ей опорой? Ещё год назад Зумруд с уверенностью ответила бы – да. Ведь после трагедии Борис вдруг преобразился. Он вдруг, неожиданно для всех, стал крепким и жёстким, как скала, он стал главным в семье, он взял на себя заботу о них с Зоей, организовал работу фабрики, стал зарабатывать очень много денег, вкладывал много средств в развитие еврейской общины. Зумруд не могла нарадоваться, ведь именно такой судьбы она желала своему сыну – судьбы предпринимателя, правоверного иудея, – но примерно год назад что-то в нём сломалось; будто пружина, которую он изо всех сил натягивал, не выдержала и сорвалась. И теперь Зумруд не была уверена ни в чём.
Весь последний год она была вынуждена тихо наблюдать за угасанием своего единственного сына, но сказать ему она ничего не могла, ведь он обрывал её на полуслове и твердил, словно заученную скороговорку:
– У меня всё прекрасно, всё замечательно, всё великолепно, всё просто сногсшибательно!
Но Зумруд видела, что с Борей происходит неладное. Всё началось с того, что он вздумал прорыть в саду, под избушкой, огромный подземный этаж, что-то типа бункера, вход в который был оборудован толстенной металлической дверью – такими оборудуют банковские сейфы. Зумруд тогда не придала этому значения, мало ли для чего ему это понадобилось. Может, он хочет хранить там деньги и золото… Но потом выяснилось, что сейфовая комната была вовсе не для денег. Прошло ещё полгода, прежде чем Зумруд стала догадываться, что Боря выстроил бункер для себя. Ведь если бы он просто хранил там д