рагоценности, то зачем ему нужно было оставаться там ночевать? А иногда он прямо-таки жил там неделями. Зумруд надеялась, что он становится настоящим праведником, ведь она была уверена, что он проводит дни в молитвах или учит Тору. Поэтому желаниям сына не перечила, а даже оберегала его от внешнего мира. Но со временем стало ясно даже ей, что здесь что-то не сходится. Просидев в бункере несколько дней, он вдруг как с цепи срывался: начинал есть свинину и нарушать шаббат, а на еврейские праздники, на которые надо было сидеть дома и учить Тору, сбривал бороду, оставляя лишь небольшие бакенбарды для приличия, надевал кожаную куртку и становился совсем чужим. А потом и вовсе уезжал. Николай возвращался и сообщал, что доставил Бориса Захаровича в аэропорт, но больше ничего не знает. Никто не знал ни дома, ни на фабрике, ни куда он едет, ни как его найти. Его отъезды всегда были окутаны тайной. Когда он возвращался, его глаза светились, когда он с восторгом рассказывал, как посещал чужие храмы («там такой орган!») и оперные театры, в которых слушал запрещённое женское пение. Как будто назло ей, Зумруд! Ведь он же знал, как она не любит всё это! Как будто Боря мстил ей за что-то. Но через неделю он вновь становился нормальным. Зумруд думала, что у него какая-то женщина на стороне, какая-то гойка, с которой он не может её познакомить. Она старалась невзначай рассказать о знакомой, сын которой женился после того, как девушка приняла гиюр. И ничего. Детишки такие славные!
Уступая настойчивости Зумруд, Борис несколько раз ходил «смотреть девочек», но из этого никогда ничего не выходило. После этого он ходил злой и раздражённый, как если бы его просили сделать нечто постыдное, и Зумруд отступала. Люди, особенно родители девушек, с удивлением спрашивали, что было не так, но Зумруд лишь извинялась и пожимала плечами. «Не его», – говорила она. Но сама она не понимала: если эта, и эта, и эта девушка – «не его», то что тогда «его»? Девушки, предлагаемые ему, были очень разные, были и умные и глупые, и красивые, и худышки, и домовитые, и деловые. Но никто, абсолютно никто не нравился Боре. Зумруд использовала последний рычаг: она попыталась убедить Борю в том, что жениться ему необходимо для Всевышнего. Еврей без жены – это грех. Кроме того, если Боря действительно интересуется Каббалой, он прямо-таки обязан жениться. Каббалист без семьи противоречит Торе. На какое-то время Боря, казалось, принимал эту точку зрения и говорил, чтобы Зумруд составила для него подборку из десяти девушек. И он действительно начал смотреть девушек, и последняя – москвичка – ему как будто даже понравилась, потому что он поехал в Москву во второй раз, чтобы пообщаться с ней поближе, наедине. Но в последний момент его переклинило. Вместо того, чтобы привезти из Москвы невесту, он купил рояль. По рассказам Мины, к которой в слезах пришла девочка, Боря пригласил её в дорогой ресторан. Всё шло хорошо, они мило общались. Она рассказала ему, что учится на экономическом. Он одобрительно кивал, говоря, что экономисты пригодятся на фабрике. А потом он спросил зачем-то, какую музыку она любит, а она ответила, что не любит музыку, и особенно не любит фортепиано, на котором её заставляли играть в детстве. Борис громко рассмеялся, а потом встал и ушёл. Просто встал и ушёл, без извинений, без комментариев. Пошёл прямиком в магазин роялей.
5
Зумруд знала, что это воспоминание – о том, как позвонила Мина и отчитывала за Борю – будет одним из самых неприятных в её сундуке воспоминаний, оно будет, как паук, забирать всё живое из недр её души и занимать всё больше и больше места. Мина бросилась на Зумруд с обвинениями – мол, это твоя вина, что Боря такой. Ведь именно этот его поступок – злой, необъяснимый, безумный – закрепит за Борей репутацию человека без чести. Что может быть хуже? Человек без чести – он либо проходимец, и с ним нельзя иметь дела, либо сумасшедший, от которого надо бежать. Именно таким предстанет Боря, её Боря, которого она холила и лелеяла, перед людьми, перед знакомыми и незнакомыми евреями. Кто после этого захочет иметь дело с их семьёй? Кто возьмёт замуж Зою? Ведь Зоя же абсолютно нормальная. Она пошла в Гришу и, как Гриша, размышляла трезво, порой удивляя даже её своей разумностью. Да, в чем-то она пошла и в Анжелу. Как и Анжела, Зоя питала слабость к нищим и обречённым, к брошенным и искалеченным. Это благодаря её милосердию в их доме появился рыжий дворняга Цукерберг. Зоя подобрала его на улице, когда тот попал под колёса машины. Какая-то бабка, раздражённая тем, что её собака переговаривается с дворнягами через калитку и мешает ей отдыхать, стала топать ногами. Щенок резко отскочил – прямо под колёса. Зоя, конечно, не могла его там оставить, подобрала и выходила. Этим она пошла в мать. Анжела вечно собирала остатки еды, чтобы покормить бродяг.
Как же сейчас не хватает Анжелы! Только Анжела знала, как справиться с Борей. Только она была способна нащупать эту тонкую грань между нормой и болезнью и не позволять Боре её переходить. Зумруд всегда знала, что Боря не такой, как все, что его душа – как матрёшка, в глубине которой может быть сокрыта как расписная фигурка, так и мерзкое чудовище. Зумруд предпочитала не видеть, что там, внутри, она боялась не выдержать увиденного. А вот Анжела могла спокойно обратиться прямо к его спрятанной в глубине части и не испугаться. Какой смелой, какой бесстрашной была её невестка, и как теперь Зумруд жалела, что не заметила этого раньше. В её заботливых руках эта часть становилась милой; а теперь, словно выпущенный на волю голодный хищник, этот зверь внутри разрушал не только Борю и его жизнь, но и жизнь окружающих. Но самое худшее, он не осознаёт, что болен. Зумруд понимала, что его надо как-то убедить в том, чтобы он обратился к врачу, но как это сделать, она не знала. Ведь разве можно человека, считающего себя абсолютно здоровым, заставить пойти к врачу? Зумруд очень хотела избежать для сына принудительного лечения, потому что понимала, что таким образом навсегда поставит несмываемое клеймо на своём сыне. Но если ничего не делать, он может совершить непоправимое, и тогда это клеймо поставят другие. Зумруд не знала, к кому она может обратиться со своей дилеммой – уговорить Борю обратиться к врачу добровольно; для Зои это может стать неподъёмной ношей. Нет, Зумруд не будет обременять её этой проблемой. Но с другой стороны, Зое уже почти восемнадцать, а Зумруд в свои восемнадцать уже была замужем и несла ответственность за новорождённого Гришу… Всё, что Зумруд хотела сейчас, это побыть в тишине, но как найти тишину внутри – если её сын, её любимый Боря, попал в ужасный шторм, грозящий похоронить его на дне океана? Если у Зумруд будет хоть час покоя, она сможет помолиться и, возможно, найдётся какой-то выход.
Больше всего на свете ей сейчас хотелось окунуться в микву с головой, ведь, как писал раби Нахман в книге «Ликутей Моаран», длительная задержка дыхания в микве смягчает приговоры, наложенные на семью. Но сегодня у неё не было возможности поехать в микву – ведь Боря запретил ей выходить из дома. Зумруд предпочитала подчиниться, хоть и понимала, что тем самым потакает его безумию. Но если она ослушается, он позвонит знакомому полицейскому, который приведёт её домой в наручниках. Такого позора она не вытерпит. И пока она не придумала, как поступить, она делала вид, что слушается. А он порой не выходит из дома сутками, дожидаясь, пока не «рассеется туча»…
Зумруд уже собиралась войти в дом, чтобы уединиться на молитву, как ей навстречу выбежал встревоженный и испуганный Николай, а вскоре во двор вышел и Боря. Не заметив Зумруд, он прошёл с ружьём в сад и стал стрелять в воздух. Зумруд бросилась за ним, но он велел ей срочно идти в дом. Зумруд бросилась на колени и, не в состоянии сдерживать рыданий, читала молитву об исцелении. Лишь когда в ворота стали колотить соседи, испуганные стрельбой, Боря очнулся. Зумруд побежала к воротам, чтобы успокоить соседей, но никак не могла сдержать дрожь в руках и в голосе, поэтому через закрытую калитку выкрикнула им, что у них гостят внуки, которые решили поразвлечься салютами, и соседям нечего бояться. Когда Зумруд вернулась в дом, она решила прямо сейчас поговорить с сыном – пусть он увидит, как пугает окружающих его поведение. Она совсем не была уверена в том, что это поможет, но хотела хотя бы попытаться. Поскольку Борис запретил ей входить в его домашний кабинет, она постучалась. Никто не ответил, поэтому она сказала:
– Боря, мне надо с тобой поговорить. Можно мне войти?
Но ответа не последовало. Тогда Зумруд нажала на ручку – и дверь поддалась. Зумруд заглянула, но сына не увидела. Она не была в его кабинете больше года и поразилась изменениям. Если раньше белые стены украшали фотографии семьи и самого Бори с разными политическими и религиозными деятелями, известными футболистами и бизнесменами, то сейчас на стенах не было ни одной фотографии, а вместо этого висели ружья и кинжалы, а также – к ужасу Зумруд – многочисленные черепа и чучела африканских животных. С опаской Зумруд вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. Если Боря сам ей ничего не рассказывает, то она попробует поискать ответы на свои вопросы – ещё не вполне сформулированные – сама. И пусть он потом её ругает – от этого она не умрёт.
Зумруд долго дёргала дверцы шкафов и выдвижные ящики в кабинете Бориса, пытаясь найти хоть какую-то информацию о том, что у него внутри, но тщетно. Все ящики были надёжно закрыты от посторонних глаз ключами, с которыми Боря, по всей видимости, не расставался никогда. Значит, ничего ей не разузнать… Зумруд решила, что всё-таки попробует найти Борю и поговорить с ним, как услышала шаги. Неужели это он вернулся – и сейчас обнаружит её? Не успела Зумруд придумать оправдания своему вторжению, как услышала звонкий голос. Зоя.
– Бабуля, я дома. Ты где?
Зумруд на цыпочках просеменила к двери кабинета и шёпотом позвала Зою.
– Тсс, – сказала она, – иди сюда.
– Что ты там делаешь? – прошептала в ответ Зоя. – Дядя Боря в курсе?