– Какими судьбами к нам? – услышал Борис.
– Да я сам не знаю. Назначьте мне какие-нибудь таблетки на своём бланке. Витаминки там, антипсихотики, нормотимики, антидепрессанты, что там обычно психиатры назначают. Я вам заплачу, сколько скажете. Я просто дам матери знать, что был у вас, чтобы она успокоилась и перестала смотреть на меня как на больного. Только побыстрее – мне на фабрику надо, дела не ждут. И диагноз какой-нибудь сочините, на своё усмотрение. Чтобы матушка видела, что я под вашей надёжной опекой.
– Так ты ехал в такую даль только за рецептиком? – врач хмыкнул. – Ну рецептик ты мог бы у любого психиатра в Пятигорске получить. Я вижу, что ты не за рецептом пришёл. Что-то ещё есть. Рассказывай.
Но что Борис мог рассказать? Всё, что он знал о себе – с ним действительно что-то не так. Но что именно не так, он не знал. Полгода назад у него стал сдавать организм, но никаких видимых причин не было. Он корчился от боли, но врачи лишь разводили руками и советовали меньше нервничать. Он ходил от специалиста к специалисту, от рентгена к МРТ, от одного анализа к другому, но все показатели свидетельствовали о здоровье молодого мужчины, только что вернувшегося из отпуска, с бронзовым загаром и белоснежной улыбкой, которую можно выставлять в соцсетях без фотошопа. Тем не менее он чувствовал, что над его жизнью нависла смертельная угроза. А иногда к нему подходил кто-нибудь из знакомых и спрашивал о чем-то, о каких-то его словах или действиях, о которых он никак не мог вспомнить. И это пугало. А что делать, он не знал. Что можно сделать со своей душой, которая болит? Что можно сделать с душой, в которую любой мог залезть грязными ботинками и топтаться, и топтаться. Никому нельзя доверять, никому! Проклятый Яков! Клялся, божился! Теперь все знают. Зоя говорит, ну и что с того, что они знают о рояле? Плюнь на них, сказала она. Это же всего лишь инвестиция. Она не понимает. И не надо ей понимать. Достаточно того, что он понимает. А что он понимает? Что может понимать человек, который вот уже год ни жив ни мёртв и за большие деньги пытается поднять энергию со дна?
Он до мельчайших подробностей помнил тот день. Дождливый московский июнь. «Сиди дома, – сказала тётя Мина, – куда в такую погоду?» Он от тёти отвертелся, в консерваторию прибежал, нужный кабинет нашёл. Прямо перед кабинетом заколотилось сердце: он увидел других претендентов. Красивых, с искрой в глазах, изысканно одетых, некоторые даже в сценических костюмах. А он – в потрёпанных джинсах и в футболке. Если бы намарафетился, надел бы костюм, тётя бы заметила и стала бы расспрашивать, куда он, зачем он. Узнала бы правду, подняла бы шум, нарядился, мол, курам на смех. Ведь не для этого он в Москву приехал, чтобы по консерваториям ходить. У него была железная протекция в институт лёгкой промышленности, на факультет кожи и меха. Его примут, всё схвачено. Будет учиться очно-заочно, а в остальное время набираться опыта. Их шубный бизнес должен перейти на новый уровень, пусть парень поучится технологии, дизайну, посмотрит, как московские шубники работают, и вернётся в Пятигорск уже с новым багажом.
– Зачем аршин-малала по городу делать, сидел бы уже дома, – запротивилась тётя.
– Скучно дома, тётя, дай зонт, я прогуляюсь.
Тётя поворчала и зонт дала. И он, выскочив из дома в чём был, побежал, забыв даже зонт раскрыть. Прибежал промокший. На него смотрели косо, не скрывая насмешки. Ну и пусть. Он подумал: а что, если уйти отсюда прямо сейчас? Что он о себе возомнил? Он – простой, никому не известный парень из провинции – кому он здесь нужен? Ему на миг стало так стыдно своих желаний, что он повернулся в сторону выхода и хотел было сделать шаг, но тут услышал свою фамилию.
– Шубаев есть?
Повернулся, но не ответил.
– Шубаева нет? Так, кто следущий у нас…
– Шубаев.
– Ну что же вы не отвечаете? Проходите, ваша очередь.
Он вошёл. На сцене небольшого зала стоял огромный белый рояль, а рядом сидели строгие, благородные, хорошо одетые, великолепные и породистые, чистые и аристократичные, светлые и седые, великие члены жюри. «Откуда ты такой взялся?» – спросили его.
Он почувствовал, что обычный человеческий голос покинул его. Даже если он очень постарается, не сможет сказать ни слова. А потом он вспомнил Анжелу. Она научила одной хитрости. Когда он чувствовал приближение безмолвия, он должен был надавить на горло, раскрывая рот в ложном зевке, и голос вырвется из него. Вид у него при этом получался демоническим – как будто он сейчас не фразу скажет, а человека съест – и обычно люди вздрагивали. Но не в тот день.
– Из Пятигорска, – пропел он. – Там был насмерть застрелен Лермонтов.
Комиссия превратилась в один сплошной сверкающий шар, и ему показалось, что лица профессоров слились в одно. Глаза у этого лица стали круглыми и блестящими – то ли от слез, то ли от смеха. Как давно это было. Кажется, целую жизнь назад…
Борис встал со стула, собираясь принести врачу формальные извинения, мол, произошла ошибка, он пришёл не по адресу, ему не нужны бесполезные разговоры, ему нужна действенная помощь. Врач подошёл к нему и приложил руку к его горлу. Он сказал: «У тебя там ком застрял». Он нажал на кнопку в телефоне и попросил свою помощницу принести стакан парного молока с ложкой мёда, а когда Борис всё выпил, он потребовал:
– А теперь пой.
– Петь? – удивился Борис. – Зачем?
– Ну ты же – певец, а певцу полагается петь.
От этих слов Борис вздрогнул. Нет, он не певец. Если и было что-то у него такое, то давно прошло. Он не хочет. Он слишком хорошо знает, к чему его пение может привести.
…Врач снял тулуп, надел халат и очки в титановой оправе.
– За что же ты себя так ненавидишь?
– Что? – не понял Борис.
– Почему обращаешься с собой, как с заклятым врагом?
Борис пожал плечами. Он не понимал, что имеет в виду врач.
– Я вижу, ты человек волевой, деятельный. Ждёшь от меня быстрых результатов и волшебной таблетки. Но боюсь тебя разочаровать. Таблетки будут, но позже. Пока они бесполезны. Ведь причины твоих бед таятся глубоко под водой, а то, что можно убрать таблетками – лишь верхушка айсберга. Я не смогу за один день излечить то, что ты наживал годами.
– Вы считаете, что мне нужно лечение? Я что – псих?
– Нет, ты не псих. Был бы психом, никогда сам бы не явился. У тебя сохранилась критика, ты понимаешь, что что-то с тобой не так. По-настоящему больной никогда сам не придёт. Он будет отрицать, что болен, до последнего. А ты, хоть и с оговорками, но признаешь…
– Нет, не признаю!
– А почему тогда пришёл?
– Дело в том, что у меня отличный слух. Я могу слышать даже сквозь стены и закрытые двери. Я случайно подслушал, как мама говорит с Зоей обо мне – мама уговаривала её уговорить меня пойти к вам, а она отказывалась. А потом я нашёл у Зои на столе вашу визитку. Я пришёл сюда ради Зои – чтобы ей не пришлось меня упрашивать. И я не хочу, чтобы другие за меня решали. Тем более я здоров. Ведь я знаю, какой сегодня день – десятое марта 2018 года – и я знаю своё имя. Меня зовут Борис, фамилия моя Шубаев. Я родился 17 апреля 1988 года, и совсем скоро мне исполнится тридцать. Я владелец и директор шубной фабрики. На мне сшитая под заказ кожаная куртка с надписью BARS, и только я знаю, что означают эти буквы. Друзья думают, что я фанатею от футбольного клуба «Барселона», а на самом деле мои инициалы BS обрамляют имя и фамилию самого важного для меня человека. И я очень рад, что никто, кроме меня, этого не знает. На ногах у меня ботинки из крокодиловой кожи, тоже сделанные под заказ. Хорошие получились ботинки… Вы, доктор, уже пригвоздили меня к стулу диагнозом? Что там у вас написано в карте? Ну валяйте, называйте. Хотя нет, не надо. Оставьте диагноз себе. Не хочу, чтобы кто-то навешивал на меня ярлык. Как только получишь диагноз, он начнёт тобой управлять.
2
Мама всегда боялась, что из меня рано или поздно вылезет душевный недуг, хоть и пыталась скрыть свой страх; но чем больше она скрывала, тем более нервозной становилась сама. Штука в том, что мы с мамой всегда были в одной упряжке, хотела она того или нет. Она всегда пыталась сделать вид, что всё прекрасно и ничего не происходит. Но я чувствовал, что хожу по тонкой леске над пропастью, а мама лишь делала вид, что пропасти не существует. Она положила жизнь на то, чтобы доказать, что мы – как все – и ходим по ровной земной тверди, и чем больше она это утверждала, тем тревожнее становилось мне. Ведь сама она своим поведением доказывала обратное – что мы всего лишь песчинки в океане божественного провидения и сами ни на что не можем повлиять. Мама всегда прислушивалась к мелочам, играла в эту свою игру с цифрами. Она задумывала какое-то число и говорила: попадётся это число, сделаю так, а попадётся другое – сделаю эдак. У неё никогда не было своего мнения, она всегда подчинялась большей силе: отцу или богу. И меня заставляла подчиняться. Я как мог этому сопротивлялся, а потом я вдруг сам стал для неё отцом. Я стал для неё отцом и богом, стал играть в эту её игру и потерял контроль над собственной жизнью. Иногда мне кажется, что кто-то другой управляет мной. Кто-то, о ком я ничего не знаю, кто-то, кто надевает мою одежду и моё лицо. Кто-то, кто говорит так же, как я, и ходит, как я. Но это – не я. Я говорю себе: отвоюй себя у него. А кого отвоевать и – главное – у кого отвоевать – не знаю. Того, кого я не знаю? У того, кого я даже не видел?
Сейчас у меня всё хорошо, и я чувствую себя вполне здоровым. Но иногда память подводит меня. Моё сознание как будто проваливается в чёрную дыру, а когда я прихожу в себя, у меня остаётся лишь жуткая тревога и несносная головная боль. Я знаю, что надо включить волю и жить, как все. Но я так устал бороться… Давай, Борис, ты же воин! Это я-то – воин? Ну да, ты же всемогущ. Смотрите, смотрите, как я безжалостно рублю на куски набегающую на меня волну. Я простреливаю дыру в чёрном грозовом облаке надо мной. Я перерезаю вены ветру. Я отрубаю руки дождю. Я взрываю айсберг. Я собираю в ведро лёд, чтобы забросать им испепеляющее солнце. В отместку солнце выжимает из меня слёзы. Я собираю слёзы и солю ими море. Я собираю град, словно камни с плодородных когда-то полей собственной души. На ветхом корабле остаются следы от моих зубов. Голосом сверху говорит древний паралитик; он бормочет невнятицу, словно исповедь, надеясь, что его кто-то услышит. Он бросается в людей шелухой. Он стар, беспомощен, но бессмертен. Он завидует мне чёрной завистью, поэтому и не даёт умереть. Дай умереть! Это я не прошу, а требую! Избавь меня от этой пытки, садист! Избавь!