– Желудкам подсудимых не положено урчать! – кричит судья, откусывая кусок от бараньей ноги. – Угомоните его живо, или мы вам сейчас покажем!
Судья поднимает руку и грозит пальцем. Борис с усилием втягивает в себя живот и пригибается. В голубом секторе гомонят, и судье приходится снова ударять початком об стол. Зелёная алыча срывается со стола, словно альпинист со скалы, и прыгает вниз, прямо в руки Борису. Он не теряется и глотает алычу. Он ещё никогда не пробовал ничего вкуснее!
– Тишина в зале! – требует судья.
Он собирается произнести вступительную речь. Обтерев руки о халат, достаёт из кармана помятую бумажку, читает:
– В нашей стране каждый гражданин имеет право на законный суд, даже если по всем моральным нормам он подлежит досудебной ликвидации. Но закон есть закон, и мы обязаны его соблюдать. Так работает цивилизованное гражданское общество.
Борис смотрит на судью, не отрывая взгляда. Он ещё ни разу его не видел, но голос кажется знакомым. Может, он слышал судебные заседания с его участием по телевизору?
– Слово предоставляется адвокату подсудимого в белом зайце. Что скажете?
– Я возражаю! – возражает адвокат. – Это не заяц! Это самый настоящий арктический песец! А что касается моего подзащитного, то хоть у меня нет объективных свидетельств, однако и разум, и чувства мне подсказывают, что мой подзащитный невиновен.
– И что они подсказывают? – спрашивает дознаватель серым монотонным голосом.
– Они подсказывают мне, что кто-то, видимо, оклеветал Бориса, что он якобы своим голосом ставит под угрозу жизни людей. Это неправда.
– У вас всё? – спрашивает судья.
– Пока да, – отвечает адвокат. – Но потом я ещё вставлю слово в оправдание моего клиента.
– На место, – приказывает судья.
Адвокат садится на стул рядом с подсудимым.
– Слово предоставляется государственному обвинителю. Есть ли у вас что сказать, господин прокурор? – заискивающе спрашивает судья.
– Канешна есть, – прокурор говорит неохотно, будто во рту у него скребутся камни. – По порядку. У нас в распоряжении есть письмо, писанное подсудимым некоей Лейле. Предвосхищая увиденное, хочу заметить, что это письмо написано на французском языке. Именно на этом языке нашим подсудимым пелась опера некоего Бизе. Не путать с безе. Бизе – прожженный композитор, безе – любимое всеми лакомство. Внимание на экран.
На экране над сценой появляется текст письма.
– Поскольку графологическая экспертиза показала, что это почерк подсудимого, в том, что письмо писал именно он, нет никаких сомнений. Переводчика в зал!
Входит пожилая женщина в сломанных очках, которые соскальзывают с переносицы на кончик носа, поэтому ей приходится их постоянно поправлять. Судья смотрит на одного из полицейских. Тот откладывает вилку, встаёт позади женщины и обеими руками придерживает её очки за дужки, пока та говорит.
– Дорогая моя Лейла, почему ты покинула меня? Что произошло? После того, как мы с тобой сбежали от преследований Нурабада, я узнал, что Зурга – мой брат Зурга – умер от его руки. Пока ты спала, я вернулся, чтобы отомстить за него, но не успел я зарядить пистолет, как он умер – сам, от сердечного приступа. Я вернулся к тебе, но тебя нигде не оказалось. После долгих поисков я нашёл твой адрес в Cold Lake. Я очень надеюсь, что ты мне ответишь. Жива ли ты? Слышишь ли ты меня? Что бы ни случилось, я буду всегда тебе писать, пока ты не ответишь. Когда ты ответишь, я помчусь к тебе, а пока я решил вернуться домой – к маме – ведь она после смерти отца и Гриши осталась совсем одна. Твой Надир.
Женщина покидает сцену, обвинитель говорит:
– В этом письме мы имеем доказательство того, что подсудимый, представляясь Надиром, пишет некой Лейле. Подсудимый, признаёте ли вы, что Надир и вы – одно и то же лицо?
– Вы что, держите меня за сумасшедшего? С какой это стати я – Надир? Я – Борис Шубаев и больше никто!
– Ну хорошо, – неожиданно легко отступается прокурор. – Пусть этот вопрос останется на вашей совести.
Прокурор подмигивает следователю. Следователь лезет под скатерть, достаёт фотографию и протягивает прокурору. Тот продолжает:
– У нас есть неопровержимые доказательства того, что вы посещали Париж.
– Ну и что? Мало ли кто посещал Париж, пока у нас границы были открыты.
– Да, это правда. Ездоков было достаточно, но никто ещё до вас не покупал билеты по 1000 евро в ложу оперы Гарнье.
– Нет, я такого не помню. Я был в Париже несколько месяцев назад, но про оперу и не слыхал.
Следователь вздыхает и выуживает из-под скатерти, как из волшебной шкатулки, другую фотографию, стирает с неё жирное пятно и бросает прямо в руки прокурору.
– А что вы скажете на это? Это вы?
Борис всматривается. На фотографии изображён мужчина, сидящий в обитом бархатом театральном кресле. Он смотрит вдаль, судя по всему – на сцену.
– Нет, это не я, – голос Бориса уверенный. – Этот человек действительно чем-то меня напоминает. Но ведь это не я. Разве не видно по глазам? У него взгляд больной, он чем-то ослеплён. Я никогда не бываю настолько ослеплённым, чтобы выглядеть как сумасшедший. Мало ли похожих людей на свете. Кроме того, я ездил во Францию на выставку шуб, а не для того, чтобы по операм ходить. Запросите отпечатки пальцев того человека и мои, и вы увидите, что у нас разная генетика.
Прокурор спускается со сцены и проходит в зрительный зал.
– Фотографию на экран! – командует он. Когда фотография появилась на большом экране, прокурор подходит к Зумруд и спрашивает, показывая на экран: – Вы узнаёте своего сына?
Зумруд пожимает плечами, опускает голову на грудь, а потом опять пожимает плечами:
– Ничего не понимаю. Вроде мой, ведь это я его родила. А иногда кажется – не мой.
Прокурор вздыхает.
– Ну конечно, мать всегда стоит на стороне своего чада, даже если он натворил глупостей. Поэтому спрошу у зала. Кто считает, что на фотографии подсудимый?
Руки поднимает вся красная часть и половина голубой части.
– Вы видели это? – спрашивает обвинитель у Бориса. – А теперь скажите, если не соглашаетесь со мной, могут ли ошибаться столько людей?
– Я протестую! – протестует адвокат. – Вы давите на подсудимого лесом рук!
Судья, видимо, не слышит возражений адвоката – он занят лапшой – поэтому никак не реагирует, несмотря на направленный на него вопрошающий взгляд обвинителя.
– Я соглашусь, что мы немного несправедливы к вам, – снисходительно бросает прокурор. – У нас есть пять свидетелей обвинения, но ни одного свидетеля защиты. Но я знаю одного человека, которому есть что сказать в вашу защиту. Этот человек – ваш друг. Он также был другом вашего покойного брата Григория. У этого человека всегда есть что сказать. Он за словом, как говорится, ни в карман, ни на чердак не полезет. Однако сейчас, в условиях разговорного воздержания, ему приходится тяжело. Так давайте дадим ему шанс сказать за пятерых! Пять свидетелей обвинения против одного вашего друга – не это ли истинная справедливость?
Из зала доносятся аплодисменты. Гарик улыбается, тщательно отполированные золотые зубы искрятся, перемигиваясь с лампами.
– Короче, эта. Да ты, прокурор, правильно эта сказал, что мне эта есть чё сказать. В общем я знаю Боряна с самых младых ног, он же Гришкин братан эта, моего дружбана братан. И я вот чё скажу, никогда Гришкин братан не будет заниматься этой гадостью, этой шмоперой. Я эта знаю! – Гарик ударил себя в грудь и сплюнул на пол. – Не верите мне, спросите любого. Я – Гарик, я никогда ещё не врал ни одному человеку, зуб даю на отсечение, что всё, что я говорю – чистая правда. Короче, ты, Шуба, это бросай, если мысли когда у тебя об этом были, ты их бросай, и всё, делом занимайся. Ты серьёзный мужик, и когда ты Гришку на его посту сменил, я только рад был. А когда слухи пошли, что ты с приветом, я не верил им. Мало ли зачем человек эта рояль покупает, деньги вложил, и хорошо, а потом продал, и хорошо. Вот и всё. Я много говорить не буду, просто скажу, что ты на фотографии – сам не свой, а если ты какую тёлку захочешь – она твоя, всё у тебя есть, чё захочешь. Не захочешь тёлку – будет у тебя серьёзная девка, любая за тебя пойдёт. Матушка твоя права, женить тебя надо, и дело с концом. А то занимаешься всякой, не буду говорить чем, вместо правильных вещей. Короче, эта, я Шубе самую хорошую рекомендацию даю и всем этим сплетням о нём не верю. Он серьёзный бизнесмен. Я верю в то, что он всё эта усёк.
– Ну что ж, спасибо. Займите своё место в зале, – говорит прокурор и, обращаясь к Борису: – А кстати, мне интересно, что это за концертный рояль вы купили в инвестиционных целях. Просто любопытно. Не могли бы вы рассказать о нём?
– Рояль как рояль. Ничего особенного. Стоит зачехлённый в подвале, никого не трогает.
– И он что же, ни разу не использовался?
– Нет, – отрезает Борис.
– Кстати, Пáмина передала вам привет. Вы помните свою подругу Пáмину?
– Памиˆну! – цедит Борис сквозь зубы. – Её имя – Памиˆна – ударение на «и»!
– Памиˆна так Памиˆна. Вы давно с ней знакомы?
– Нет! – Голос Бориса звучит слишком резко, но он ничего не может с этим сделать. – Я видел только её изображение.
– Ах, только изображение? – прокурор усмехается. – А у меня есть сведения, что вы знакомы лично. В зале послышался гул. Все знали из новостей, что имеет в виду прокурор. Быть исполнителем партий в «Волшебной флейте» – самое тяжкое из возможных преступлений. Борис совершенно не готов к такому повороту событий. Он тяжело вздыхает.
– Я пел арию Царицы ночи несмышлёным подростком, когда у меня был контртенор, но с четырнадцати никогда больше не пел.
– А что же Тамино?
– Нет. Я никогда не исполнял и не буду исполнять партию Тамино. Я давно и прочно завязал с оперой. И вы никогда не докажете обратное, потому что это будет неправдой. Я честный меховик.
– Мне кажется, мы с вами не очень далеко продвинулись, но ваше желание продлить себе удовольствие полноценной жизни, отрицая неопровержимое, понятно. Вы уж нас простите, что мы с вами до завтрашнего утра не хотим сидеть, нам всем очень домой хочется, в свои маленькие гнёздышки, у кого-то футбол по телевизору, у кого-то ритмика, у кого-то курсы жестового языка, поэтому я быстренько сейчас предъявлю последнее доказательство, приговор вынесем, и дело с концом. Даже свидетелей обвинения не будем заслушивать, по-семейному поговорим, и так уже всё ясно. Ладушки?