Небо на востоке посветлело, проснулись птицы. Шеф осторожно нащупывал путь сквозь заросли боярышника и крапивы, пока не очутился на узкой тропе. Она напоминала ту, по которой он годом раньше бежал с Годивой от Ивара. В ее конце наверняка окажутся поляна и укрытие.
Когда он достиг опушки, день уже наступил и вокруг разъяснелось. Убежище оказалось обычной хижиной. Перекосившаяся дверь отворилась, и вышла женщина. Старуха? У нее было измученное трудами лицо, бледное и заостренное, как от постоянного недоедания. Но Шеф, стоявший под деревьями молча и неподвижно, понял, что она не так уж стара. Не замечая его в немощном свете солнца, она огляделась, опустилась на землю, утопила лицо в ладонях и беззвучно зарыдала.
– Что случилось, матушка?
Она затравленно вздрогнула и вскинула глаза, в которых застыл ужас. Поняв, что незнакомец один и без оружия, она успокоилась.
– Случилось? Давнее дело… Моего мужа забрали в королевское войско.
– Что за король? – спросил Шеф.
Она пожала плечами:
– Не знаю. Прошли уже месяцы, а муж так и не вернулся. Мы не рабы, но безземельные. Голодали все лето. Эди батрачил, и без него мы остались ни с чем. После сбора урожая мне разрешили прибрать колосья, которые пропустили жнецы. Этого мало, но нам бы хватило, да только было поздно. Мое дитя, моя дочь умерла две недели назад. А нынче стряслась новая беда. Я отнесла ее в церковь, чтобы похоронить, а там не оказалось священника. Говорят, он сбежал, его выжили язычники. Вроде как люди Пути. Я не знаю правильного названия. Деревенские веселились – сказали, что больше не будет ни десятины, ни лепты Святого Петра. Но мне-то какая радость? Я была слишком бедна, чтобы платить десятину, а священник порой давал мне крохи из того, что имел. И кто теперь похоронит мою малышку? Как она упокоится без напутственных слов? Как попадет на небо без младенца Христа?
Раскачиваясь, женщина вновь залилась слезами. «Что бы ответил ей Торвин?» – подумал Шеф. Сказал бы, небось, что христиане не всегда были плохи – пока не прогнила Церковь. Но по крайней мере, некоторым она дарила утешение. То же самое должен делать и Путь, не ограничиваясь лишь теми, кто следует тропою героев в Валгаллу с Одином или в Трутвангар – с Тором.
Он было сунул руку в пояс, но сообразил, что у него нет ни гроша.
– Теперь ты видишь, что натворил? – спросили сзади.
Шеф медленно обернулся и увидел Альфреда. Под глазами у молодого короля виднелись круги, одежда была заляпана грязью. У него не осталось ни меча, ни плаща, но сохранились кольчуга и кинжал.
– Я натворил? Кажется, по эту сторону Темзы живут твои подданные. Может быть, Путь и лишил ее священника, но мужа забрал ты.
– Значит, не ты, а мы натворили.
Оба взглянули на женщину. «Вот что меня послали остановить, – подумал Шеф. – Но я не смогу это сделать, если буду служить одному Пути. Или Пути в понимании Торвина и Фармана».
– Я делаю тебе предложение, король, – сказал он. – У тебя есть кошель, а у меня нет. Отдай его этой несчастной – глядишь, и доживет до возвращения мужа. А я верну тебе ярлство. Или, точнее, мы будем делить его, пока не разобьем твоих врагов-крестоносцев, как я уже разгромил моих.
– Ты хочешь разделить ярлство?
– Я хочу разделить все, что у нас есть. Деньги. Людей. Власть. Риск. Пусть наши судьбы идут рука об руку.
– Значит, мы разделим удачу? – спросил Альфред.
– Да.
– Я должен выставить два условия. Я христианин, и мы не сможем выступить под стягами Молота. Не люб мне и крест, ибо его осквернили разбойники Франкии и папы Николая. Давай запомним эту женщину с ее скорбью и встанем под знаки того и другого. А если победим, то пусть наши народы обретут утешение там, где захотят. В этом мире не бывает, чтобы утешения хватало на всех.
– Каково же второе условие?
– Вот эта вещь. – Альфред указал на скипетр-оселок. – Избавься от нее. Ты лжешь, когда держишь ее, и посылаешь друзей на смерть.
В который раз Шеф взглянул на свирепые бородатые лики, что украшали оба конца точильного камня и походили на лицо хладноголосого бога из его снов. Он вспомнил гробницу и юных рабынь со сломанными хребтами; подумал о Сигварде, отправленном на лютую смерть; о Сиббе и Вилфи, посланных на костер. И о Годиве, спасенной лишь ради уловки.
Повернувшись, он швырнул оселок в густой подлесок. Скипетр кувырнулся в воздухе несколько раз и исчез из виду, снова найдя покой среди плесени.
– Будь по-твоему, – сказал Шеф. – Мы выступим под обоими знаками и либо победим, либо проиграем.
Он протянул руку. Альфред обнажил кинжал, срезал кошель и бросил его на сырую землю к ногам женщины. Лишь после этого мужчины обменялись рукопожатием.
Когда их не стало, женщина подняла кошель и затеребила тесемки неверными пальцами.
Не пройдя и сотни ярдов по тропе, они уловили шум схватки: лязг металла, крики, ржание лошадей. Оба побежали к лагерю идущих Путем, но их задержали колючие заросли. Когда они, задыхаясь, выскочили из леса, все уже кончилось.
– Что стряслось? – спросил Шеф у людей, которые обернулись к ним, не веря глазам.
Из-за поваленной палатки вышел жрец Фарман.
– Франкская легкая конница. Немного, около сотни. Они знали, где мы находимся, и скопом повалили из леса. Где ты был?
Но Шеф смотрел через его плечо на Торвина, который проталкивался сквозь возбужденную толпу, крепко держа за руку Годиву.
– Мы прибыли, едва рассвело, – сказал Торвин. – Пришли перед самым нападением франков.
Шеф пропустил эти слова мимо ушей, он смотрел только на Годиву. Она вздернула подбородок и вызывающе глянула в ответ. Он погладил ее по плечу:
– Прости, что я позабыл о тебе. Есть дела, которые… может быть… скоро… Я постараюсь загладить вину. Но не сейчас. Пока я все еще ярл. Сперва нужно выставить дозорных, чтобы нас больше не застигли врасплох. Потом мы выступим. Но перед этим, как только часовые заступят на посты, ко мне должны явиться Лулла, Фарман, все воеводы и жрецы. А сейчас, Озмод, собери двадцать женщин.
– Женщин, лорд ярл?
– Женщин. У нас их полно – жен, подруг, потаскух, мне все равно. Главное, чтобы умели шить.
Двумя часами позже Торвин, Фарман и Гейрульф – единственные жрецы Пути среди полудюжины английских военачальников – с тоской уставились на новую эмблему, которую спешно вышили на главном боевом знамени войска. Вместо белого молота, вертикально стоящего на алом фоне, там красовались скрещенные молот и крест.
– Это сделка с врагом, – сказал Фарман. – Уступка, какой они сами не сделают никогда.
– Это условие, поставленное королем в обмен на его поддержку, – возразил Шеф.
Жрецы вскинули брови, взглянув на жалкую одинокую фигуру.
– Не только мою, но и поддержку моего королевства, – сказал Альфред. – Я потерял войско, но есть еще люди, готовые воевать с захватчиками. Им будет легче, если не придется менять заодно и веру.
– Люди нам очень нужны, – подхватил Озмод, лагерный начальник и командир катапультистов. – После дезертирств и сегодняшнего налета при машинах осталось по семь-восемь человек, а нужна дюжина. И Удд понаделал арбалетов больше, чем имеется стрелков. Но они нужны нам немедленно. И где же их взять, да при такой спешке?
Шеф с Альфредом неуверенно переглянулись, пытаясь найти решение.
Всеобщее молчание нарушил голос, раздавшийся из угла палатки. Заговорила Годива.
– Я могу дать ответ, – сказала она. – Но вы должны пообещать мне две вещи. Во-первых, место в этом совете. Я больше не потерплю, чтобы со мной обращались как с хромой кобылой или больной собакой. Во-вторых, я не желаю, чтобы ярл снова заявил: «Не сейчас. Не сейчас, потому что я твой ярл».
Все взгляды обратились сначала к ней, потом к Шефу – сперва потрясенные, затем исполнившиеся сомнения. Машинально пошарив в поисках спасительного оселка, Шеф словно впервые заглянул в лучистые глаза Годивы. Он вспомнил, что оселка больше нет – как и дела, которому тот служил. Шеф потупился.
– Я принимаю оба условия, – хрипло произнес он. – Теперь отвечай нам, советница.
– Люди, в которых вы нуждаетесь, уже находятся в лагере, – сказала Годива. – Но это женщины, а не мужчины. Их сотни. По деревням можно собрать еще больше. Они могут быть не только потаскухами, как выразился ярл. И не только швеями. В некоторых вещах они ничем не хуже мужчин. Поставьте по шесть на каждую катапульту. Часть мужчин освободится и заберет арбалеты Удда, а самые сильные отправятся в алебардщики к Лулле. Но я бы посоветовала Удду набрать женщин помоложе и посмелее и тоже выдать им арбалеты.
– Это невозможно, – произнес потрясенный Квикка.
– Почему бы и нет?
– Да потому… потому что у баб силенок не хватит.
Шеф рассмеялся:
– А помнишь, Квикка, как викинги то же самое говорили про тебя? Сколько нужно сил, чтобы потянуть за веревку? Нажать на рычаг? Крутануть ворот? Машина сама придает силы!
– Они перетрусят и удерут! – уперся Квикка.
– Взгляни на меня, Квикка, – холодно перебила его Годива. – Ты видел, как я нырнула в тележку с дерьмом. Разве я испугалась? А если и было такое, я же все равно не отступилась. Шеф! Позволь мне поговорить с женщинами. Всем остальным, – она вызывающе обвела взглядом круг, – советую не забывать, что женщины могут потерять больше, чем любой из вас. И больше приобрести.
Теперь молчание нарушил Торвин, по-прежнему настроенный скептически:
– Все это очень хорошо. Но сколько людей было у короля Альфреда, когда он выступил против франков? Пять тысяч? Это были закаленные воины. Даже если мы приспособим к делу всех женщин, что есть в лагере, у нас получится треть от этого числа – и как же нам победить? С мужчинами или женщинами, которые раньше только по птицам стреляли? Воина за день не воспитаешь!
– Но за день можно научить стрельбе из арбалета, – неожиданно встрял Удд. – Нужно только зарядить и прицелиться.
– Все равно, – подал голос Гейрульф, служитель Тира. – Сегодня утром мы поняли, что франки не будут стоять и ждать, пока их