льной службы. Разумеется, они понимали посыл подобных социальных концепций, знали о чувстве сближения, которое возникает в ходе таких ритуалов, и тому подобном, но сами не сопереживали. Похороны не имели для них никакого смысла — они ничему не служили и ничего не значили. То ли дело, например, обряд активации какого-нибудь священного прибора или смазывания машинными маслами бионических деталей. То, чем занималось сестринство, походило на попытку необразованных и глупых детей привлечь внимание куда более удивительных созданий, чем они. Адептус Механикус, наоборот, в точности знали, как их ритуалы влияют на матрицу Вселенной, вплоть до последнего пиконепера. Они выверяли и зачитывали в определенном порядке молитвы Омниссии, записывая их на перфокарты и магнитную пленку. Каждое обращение к Богу-Машине было четким и регулируемым, излагаемым по безупречному стандарту.
То, чем занималась канонисса Сеферина, походило на бессмысленный шум. Все равно что пытаться выделить кислород и водород из воды при помощи пения. На старом программном языке Тегас поделился с другими членами группы замысловатой логической цепочкой, высмеивающей боевых сестер. Адепты посвятили процессу симуляции веселья один такт и затем прекратили его.
Теперь их занимал другой вопрос. Каждый испытывал тот же эмоциональный порыв, порожденный квестором. Они сердились из-за чрезмерно требовательных предписаний Сеферины, ее приказа оставаться в стенах монастыря под постоянной стражей Сороритас. Даже сейчас адепты были отрезаны от собственных ресурсов. На «Тибальте» находился автономный блок передвижной лаборатории — редкий образец СШК-сооружения, переданный в пользование Механикус. При любых других обстоятельствах его отправили бы с прочим оборудованием первым же рейсом, но канонисса проследила за тем, чтобы его не перевозили до самого последнего полета грузовых шаттлов, что стало очередным пунктом в длинном списке унижений, которые приходилось терпеть группе магоса.
Но такое положение дел было лишь временным, адепты не собирались оставаться столь же покорными. Каждое мгновение, что команда Механикус оставалась на месте, она расходовала самый ценный из ресурсов — время.
Квестор хотел как можно быстрее покинуть это место, и анализ поведения канониссы, проведенный разными членами его свиты, ясно показывал, что женщина нескоро отменит свои приказы. Поэтому логика предписывала найти иной выход. Такой, который мог привести к неодобрению и, возможно, даже откровенному насилию.
Транспортные челноки доставили немного небольших наземных машин, включая БТР «Носорог» для боевых сестер и повсеместную вездеходную технику, используемую там, где не рискнули бы пройти тяжелые бронетранспортеры. Один из скитариев уже нашел и пометил местоположение невооруженной разведывательной машины типа «Венатор», которая подойдет для их нужд. Тегас, конечно, предпочел бы антигравитационный аппарат вроде лэндспидера, но иного выбора не было.
За несколько секунд они собрали все имеющиеся у них сведения о вероятных схемах маршрута патрульных отрядов, изучили прогноз погоды на ближайшие несколько часов и составили простейшую карту их обратного пути.
Сравнив график сна среднестатистической Сороритас с биоритмами и весом женщин-охранников, они вычислили оптимальное время для выдвижения. Не имеющие аугментики люди страдали от утомления и отвлеченности внимания, чего не наблюдалось у киборгов. Требовалось лишь правильно рассчитать момент утраты бдительности и суметь им воспользоваться. План влился в инфобассейн и единогласно был принят.
Моделирование побега протекало в усовершенствованном мозгу Тегаса как мысленный эксперимент. Точно в четыре часа двадцать шесть минут по терранскому времени они соберутся у «Венатора», дух двигателя которого ненадолго уснет. Затем в тишине скитарии дотолкают разведывательную машину до квадранта с упавшей южной стеной, а после они окажутся под защитой господствующих на планете ветров. Под прикрытием грозового фронта «Венатор» может помчаться уже на полной скорости без опасений, что сестры услышат его. Вероятность успешного ухода без обнаружения составляла восемьдесят семь целых шестьдесят шесть сотых процента. «Этого достаточно».
В это время сестра Имогена продолжала монотонным голосом зачитывать имена на весь внутренний двор. Квестору, который привык к высокоскоростному процессу коммуникации, речь боевой сестры казалась бесконечно медленной и нудной. Этим она походила на прочие, не имеющие улучшений серые массы человечества, которые Тегас находил очень скучными.
Откуда-то из банка данных раздался рассеянный голос, поднявший вопрос законности того, что они собирались сделать. В конце концов, канонисса Сеферина не солгала, сказав о власти своего сестринства в этой миссии.
Несогласный беззвучно заглушал остальные голоса. Чтобы подчеркнуть свою мысль, Тегас на время переключился с машинного кода, позволявшего обмениваться информацией за миллисекунду, на утомительную конфигурацию простого человеческого языка. Используя орскодовую форму точка/тире, он передал своей группе: «Ордену Пресвятой Девы-Мученицы позволено думать, что они контролируют Святилище-101, потому как нам это выгодно. Но их ошибочное мнение не должно мешать выполнению нашей миссии».
Прочие аргументы отсутствовали, поэтому Тегас открыл засекреченные инфофайлы, спрятанные в его кортикальном процессоре как раз для подобной ситуации, и поделился ими. Данные показывали расширенные топографические отчеты и давали понимание географии планеты. Карты ландшафта были до того детальными, что их явно могли сделать только наблюдатели, которые провели месяцы, если не годы, на поверхности Святилища-101. Они представляли лишь малый фрагмент тех знаний Тегаса, о которых не догадывались сестры, и у него не было абсолютно никакого желания поделиться хотя бы их частью.
— Где ты? — спросил Наблюдатель.
Неумершая не отвечала, неподвижно стоя у изгиба высокого столба красной породы. Вжавшись в нишу в темноватом камне, она оставалась незаметной и в то же время могла наблюдать за большей частью крепости и ее стен в неглубокой долине. Слабые желтые огоньки возникали за разрушенными стенами, включаемые фигурами в красных плащах. Ряды сверкающих точек постепенно образовывали целую сетку.
Все это что-то значило, но понимание ускользало. Фигура в изорванной одежде выглянула из тьмы. Она имела глуповатый вид и выглядела расстроенной. Осознание смысла происходящего не приходило.
— Отвечай мне! — потребовал Наблюдатель. — Отвечай мне. Отвечай мне.
Ответ потонул в тишине ночи:
— Я делаю то же, что и ты. Наблюдаю.
— Зачем?
— Перестань задавать мне вопросы, на которые, сам знаешь, я не могу ответить. — Наблюдаемая шлепнула себя по грязному худому лицу. — Ты у меня в голове, а значит, видишь пустоты. Прекрати пытаться заставить меня заполнить их твоей ложью.
Наблюдатель притих. Возможно, он размышлял над ее словами, а может, ему просто стало скучно. Такое иногда случалось. Бывало, что голос уходил на долгое время, очень долгое. Порой призрачной фигуре даже казалось, будто она освободилась от него.
Но затем он каждый раз возвращался. В некотором роде он напоминал паразитического клеща, который зарывался в мех подземных грызунов, живших на Севере. Он проникал так глубоко, что его невозможно было полностью вытащить. А хирургическое удаление, вероятнее всего, убило бы хозяина.
Глаза, уставшие и ввалившиеся, снова стали следить за церемонией, проводимой среди обветшалых руин. Облаченные в черную сияющую броню фигуры двигались туда-сюда, красные плащи блестели под светом холодных звезд. Каждые несколько мгновений, когда направление ветра менялось, звуки разносились над дюнами и скалами, достигая укрытия живого призрака. Голоса. Но не такие твердые и нетерпимые, как тот, что доносился из ниоткуда. Мягкие и спокойные, навевающие непонятные воспоминания о прежней жизни. Фрагменты памяти плыли обособленно от настоящего, пытаясь сложиться воедино, узнать церемонию.
Церемония…
Это слово имело определенную важность, но какую, пока неизвестно. Что оно значило? Попытки вспомнить походили на выдергивание стержневых корней кактуса. Они отламывались кусками, цепляясь друг за друга, разрываясь и проливая драгоценную жидкость. Но вместо воды их наполняло что-то другое. Эмоции. Ночной воздух отнимал дыхание, вытягивая заодно ужасный поток скорби. Пальцы сжимались, конечности дрожали, волны чувств прокатывались по всему телу. Наблюдаемая, столь же непостоянная, как изменчивая поверхность дюн, переживала обрывки воспоминаний, но они вспыхивали так быстро, что на них невозможно было сосредоточиться. Они исчезали. Распадались.
— Ты не понимаешь, что делаешь. — Вздорные слова Наблюдателя прожгли сумрак.
Наблюдаемая попыталась не слушать, постаралась сконцентрировать внимание на фигурах среди развалин. Это было важно. Это значило нечто особенное, что-то такое, что можно было понять, только подобрав нужные слова для объяснения, для выражения эмоции.
Но те воспоминания ушли. Упали в пустоты в голове призрака, растворились в черной и глубокой бездне.
— Ты мне отвратительна.
Трясущиеся руки, потрескавшиеся от возраста и долгих лет выживания в засушливой пустыне, поднялись и дотронулись до грязной кожи вокруг впалых глаз. Они стали влажными; мокрые полоски струились по щекам, оставляя линии на въевшейся грязи.
Наблюдаемая моргнула, и зрение расплылось.
— Что это значит?
Жестокий голос ей ответил:
— Это значит, что ты слаба и тебе пора умереть.
Верити встала на рассвете и обнаружила, что ее соратницы-госпитальерки уже вовсю трудятся в установленной во дворе беседке, разбивая полевую медклинику для участников миссии. Она всегда читала по утрам молитвы, но ее внутренние часы еще не привыкли к кавирскому циклу дня и ночи, и месяцы, прожитые на борту «Тибальта» со сменной моделью суток, не способствовали плавному переходу на новый режим.
Двое бригадных рабочих стали первыми посетителями медпункта. Оба несли следы от хлыста дьякона Урии Зейна, который, по-видимому, сильно избил их за какую-то мелочь. Они были раздражительны и хотели поскорее вернуться к своим обязанностям, опасаясь, что Зейн в следующий раз окажется менее снисходительным.