Гарри приподнял голову.
На капот рухнул ствол. Армированное стекло пошло трещинами и прогнулось внутрь. Машину заклинило между свалившимся деревом и соседним. Для того чтобы вытащить грузовичок потребуется посторонняя помощь. Нужна мощная тачка с буксировочным тросом. И люди с бензопилами.
Ньюкомб висел на ремне безопасности. Он робко расстегнул его и решил, что не пострадал.
А дальше как быть? Разумеется, нельзя оставлять почту без присмотра, но ведь не может он, Гарри, просидеть в кабине целый день!
«Ну и как мне теперь развозить письма и газеты?» – спросил он себя и хихикнул, поскольку понимал, что сегодня это не получится. Придется оставить весь бумажный ворох до завтра. Вулф рассвирепеет, но тут уж ничего не поделаешь.
Он взял послание – заказное! – адресованное сенатору Джеллисону, и сунул его в карман. В другой он запихнул маленькие посылки, которые посчитал ценными. А прочая корреспонденция, крупные свертки и бандероли с книгами – пусть пока полежат в машине.
И Ньюкомб вылез из грузовичка. Дождь хлестал его по щекам, мгновенно вымочив до нитки. Скользкая грязь буквально уезжала из-под ног, и через несколько секунд он отчаянно вцепился в подвернувшееся деревце, чтобы не сорваться и не упасть в быстро взбухающий ручей.
Почтальон долго стоял, обхватив ствол и не шевелясь.
Нет. До телефона не добраться. В такое ненастье… Лучше переждать. К счастью, сегодня он выбрал свой привычный маршрут. Вулф поймет, где его искать… Только он, Гарри, не понимал, какая машина могла бы приехать за ним сейчас.
В небе полыхнула молния, двойная – пых-пых. Немедля грянул гром.
Он ощутил покалывание в мокрых ногах. Совсем рядом!
Парень кое-как вернулся к грузовичку и залез внутрь. Конечно, автомобиль не был заизолирован, но казался самым безопасным местом, чтобы переждать светопреставление… да и почта не оставалась без присмотра. Это его заботило. Лучше доставить ее попозже, чем позволить украсть.
«Вот именно», – довольно решил Гарри и попытался устроиться поудобнее.
Проходили часы, но буря и не думала стихать.
Спал Ньюкомб плохо. В багажном отделении он устроил себе нечто вроде гнезда, использовав для этой цели рекламные листовки различных магазинов и свою утреннюю газету. Гарри часто просыпался и всякий раз слышал непрерывный стук капель по металлу. Когда небо и земля перестали казаться сплошной тьмой, пронизанной вспышками молний, и мир окрасился в тускло-серый цвет, а молнии вспыхивали реже, почтальон извернулся и дотянулся до вчерашнего пакета молока. Он как чувствовал – не выпил его, оставил на потом.
Утолив жажду, он понял, что умирает с голоду.
А еще он мечтал о кофе.
– В следующем доме его получу, – пообещал себе Ньюкомб и представил себе здоровенную кружку с дымящимся кофе и, вероятно, с коньяком (хотя никто, кроме Гиллкадди никогда не предлагал ему ничего такого).
Дождь немного приутих. Как и ураган.
– Наверное, я просто начал глохнуть, – произнес Гарри вслух и повторил: – НАЧАЛ ГЛОХНУТЬ! А может, и нет. – Беспечный от природы, он сразу находил светлую сторону в самых мрачных обстоятельствах. – Хорошо, что сегодня не День Хлама, – пробормотал он.
Он выпростал ноги из кожаной прямоугольной сумки – всю долгую ночь благодаря маленькой хитрости они оставались почти сухими, – и надел ботинки. Покосился на груду конвертов и прессы. Жаль, света маловато…
– Только самое важное, – проворчал Ньюкомб. – Книги не в счет.
А как же «Известия Конгресса», которые выписывал сенатор Джеллисон? А ведь еще есть журналы…
Почтальон задумался. И решил прихватить их с собой. В конце концов он впихнул в сумку все, кроме самых объемных пакетов. Встав, с трудом приоткрыл дверцу машины, словно потолочный люк, и протолкнул в нее сумку – не вбок, а вверх. Затем вылез сам. Дождь еще лил, и Гарри прикрыл сумку куском пленки.
Грузовичок качнулся и заскрипел.
Возле обращенного вверх борта грузовичка уже поднялась грязь вровень с колесами.
Парень надел сумку через плечо и поплелся вверх по склону. Земля дрогнула под ногами, и он побежал трусцой.
Деревья за его спиной согнулись под тяжестью грузовичка и сползающей раскисшей земли. Корни вывернулись из земли, и автомобиль покатился, набирая скорость.
Ньюкомб присвистнул. Похоже, почту ему уже не развозить. Вулфу потеря машины придется не по душе. Он начал взбираться по склону. Теперь даже каждый шаг давался с трудом. Гарри то и дело оглядывался. Сейчас ему бы пригодился посох. Он заметил молодое деревце – гибкий ствол длиной футов пять с корнями вырвал оползень.
Когда Ньюкомб выбрался на дорогу, идти стало легче. Он спускался по склону. Конечно, он дал изрядного крюка к Адамсам, и путь предстоял неблизкий. Зато грязь смыло с ботинок, ногам полегчало. Дождь не переставал.
Гарри уставился на вершину холма: он боялся новых оползней.
– У меня только в волосах фунтов пять воды, – буркнул он. – Но все-таки шее не холодно.
А сумка оказалась жутко тяжелой. Будь у нее добавочный ремень, тот, что крепится к поясу, нести ее было бы легче.
И вдруг Ньюкомб запел:
От нечего делать пошел я гулять,
Пошел погулять на лужок,
Мечтая о долларе, так его мать,
Чтобы отдать должок.
В моих волосах застряла зола,
А глотка суха как наждак.
Я начал молиться, и в небо текла
Молитва, ну мать ее так…
Он одолел пологий склон и увидел рухнувшую вышку линии электропередачи. Высоковольтные провода лежали поперек дороги. В стальную башню ударила молния… и не одна: самый верх вышки оказался перекручен.
Давно ли она упала? И почему работники «Эдисона» до сих пор не устранили аварию? Он пожал плечами и увидел, что телефонные столбы тоже повалены. Значит, когда Гарри доберется до какой-нибудь фермы, он не сможет никуда позвонить.
Возле пруда простирался луг,
Мать его так пополам,
И тут я увидел сокола вдруг,
Шедшего по волнам.
«Ужасное чудо! – я громко вскричал. –
Как ты в воде не намок?!»
Хоть сокол мне, мать его, не отвечал,
Я спел ему пару строк —
Из древнего псалма (его я учил
В те дни, когда был щенком).
А сокол, ах, мать его, в небо взмыл
И обдал меня дерьмом.
Я тогда на колени пал,
В небеса не смея смотреть.
И тихо, мать его так, прошептал:
«Свою я приветствую смерть.
Смерть – вот то, что надобно мне,
Сто раз заслужил ее я».
А сокол, ну мать его, сгинул в огне —
Но снова обгадил меня.
Вот и ворота фермы Миллеров. Никого не видать. И никаких свежих следов колес на подъездной дорожке.
Неужели хозяева удрали отсюда еще прошлой ночью? А если нет, то сегодня они наверняка сидят дома. Утопая в глубокой грязи, Гарри прошлепал прямо к крыльцу. По телефону от Миллеров не позвонишь, но, пожалуй, он разживется чашкой кофе. Может, его даже отвезут в город.
Горящая птица в небе плыла
Как солнце. Как блик на волне.
Мать ее трижды. Вот это дела…
Хотелось зажмуриться мне.
Крепко зажмуриться, так вашу мать,
Только ведь я опоздал:
Много ли проку глаза закрывать,
Коль он всю башку расписал?
К священнику, мать его, кинулся я,
Пожаловаться на это.
Священник, подлец, стрельнул у меня
Последнюю сигарету.
О чуде священнику я рассказал, —
(Священник лежал среди роз.)
Дерьмо в своих волосах показал —
Ублюдок зажал себе нос!
Пришлось к епископу мне бежать,
Поведать, что было со мной.
Сказал епископ, так его мать:
Ступай-ка, дружок, домой.
А дома сразу в постель ложись,
Мать твою этак и так,
Проспись, болван, проспись, проспись —
И голову вымой, дурак!»
Гарри постучал в дверь, но никто не отозвался.
«А ведь дверь чуть приоткрыта», – понял Ньюкомб. Он громко позвал, и опять не получил ответа. И тут он уловил запах кофе.
Мгновение он стоял в нерешительности, затем вытащил из сумки пару писем и «Мистери Мэгэзин Эллери Куин» и, держа их как верительные грамоты, распахнул дверь настежь. И громко пропел:
Проспавшись, помчался к приятелю я,
Ах, мать его три-четыре!
Он – настоящая свинья
По имени Джок О’Лири.
Плача, в свинарник к нему я влетел
И прильнул к его пятачку.
Джок, так его мать, на окорок сел
И поднял свою башку.
А Джока супруге под пятьдесят,
Эй, мать вашу, слышите вы?
Она родила на днях поросят —
И все как один мертвы!
Я терся щекой о его пятачок,
Рыдая, мать-перемать.
И вот улыбнулся, очухался Джок
И что-то стал понимать.
Но его голова со стуком глухим
Напрочь слетела с плеч.
Супруга Джока ударом лихим
Сумела ее отсечь.
Потом она отшвырнула тесак,
Не замечая меня.
«Господи, – крикнула (мать ее так!), —
Дождалась я этого дня!»
Гарри оставил почту на столе в гостиной, там, куда всегда сваливал ее в День Хлама, и отправился в кухню, на запах кофе. Он продолжал громко петь, чтобы его не приняли за грабителя. А то ведь могли и пристрелить.
Я брел сквозь город «Страна раба»
Меж придурков и подлецов.
И все, с кем сводила меня судьба,
Мне харкали гноем в лицо.
Милость Господня и благодать
Иногда нас приводят в смятенье.