Теперь настала моя очередь.
Выдохнув, я осторожно сломал восковую печать на конверте. Чары сердито отозвались, уколов пальцы холодом фамильного аспекта. Лед почуял Огонь и явно не слишком обрадовался встрече с горячим собратом.
Но больше ничего делать не стал — я был в своем праве.
Конверт содержал всего один листок бумаги. Сложенный вдвое и явно вырванный то ли из блокнота, то ли из записной книжки: перфорация по краям слегка истрепалась, но все еще весьма однозначно указывала на происхождение. Чем бы ни было нежданное отцовское наследство, на серьезный документ с гербами и печатями оно походило мало.
В том числе и содержимым. Развернув листок, я обнаружил рисунок карандашом — вытянутую кривую линию, снизу от которой примостились несколько схематичных домиков. Один у края бумаги, второй — чуть дальше, там, где загогулина раздваивалась. И уходила вниз почти ровно, а вверх — все-таки же извиваясь по диагонали и в углу листка упираясь в заштрихованный неровный кружок.
В верхней части рисунка домиков не имелось — только какие-то закорючки, соединенные прямыми, рядом с которыми были подписаны числа. Я разобрал только одно — сто… Или сто девять — бумага на сгибе слегка истерлась, и последняя цифра едва уцелела.
Отец всемогущий! Да это же…
Держа бумажку в вытянутой руке, я медленно развернулся к стене, на которой висела карта. Изгибы реки не совпадали — отец явно рисовал Неву и ее притоки наспех, даже не пытаясь повторить реальные формы. Похожей вышла только уже хорошо знакомая мне «подкова» рядом с одним из домиков и мост по соседству.
И все же ошибки быть не могло.
Я поднялся из-за стола и подошел к карте. За сто с лишним лет, проведенных на стене кабинета, она успела основательно выцвести. Краски — то ли типографские, то ли нанесенные когда-то вручную — поблекли, а буквы с цифрами из черных кое-где превратились в бледно-серые, однако их все еще можно было прочитать.
И контуры тоже никуда не делись. Я без особого труда отыскал сначала Орешек — его название картографы прошлого не поленились написать крупно. И даже добавили кружочек с крохотным изображением башен и крепостных стен. Чуть ниже красовались контуры города на берегу озера и даже схема пары центральных улиц. Правда, уже безымянных — не позволял масштаб.
Я провел пальцем по течению Невы, и там, где река сужалась, наткнулся сначала на Отрадное, а потом и на Великанов мост. Чуть дальше за ними вниз к югу уходил приток, а примерно через десять километров — еще один. Видимо, тот самый, который отец изобразил на своей карте рядом с домиком.
— Ижора — прочитал я одними губами.
Так называлась и река, которая текла в Неву с юго-запада, и поселение на ее берегу. Наверняка вотчина того самого Ольгерда Святославовича, о котором рассказывал Жихарь — не случайно рядом с Ижорой красовался герб: три вертикально расположенных огонька на красном фоне.
И дальше начинались владения Зубовых — Гатчину, Елизаветино и Извару пометили одинаковыми сине-желтыми щитами с черной птицей. Я и раньше догадывался, что предки наглых соседей оттяпали солидный кусок земли, но масштабы смог оценить только сейчас. И по всему выходило, что вотчина его сиятельства Николая Платоновича была больше и нашей, и Горчаковской.
Вместе взятых — раза этак в три. И тянулась чуть ли не до самого края карты, где к деревянной раме стыдливо жалось поселение с другим гербом. Такое мелкое, что я даже не стал запоминать его название.
Все владения — от этого крохотного до государевых земель на берегу Ладоги за Орешком — объединяло одно: неровная пунктирная линия, которая почти горизонтально шла через всю карту, иногда подбираясь к поселениям с гербами чуть ли не вплотную, иногда — чуть отступая.
Граница.
К югу от нее этот мир принадлежал человеку: императору, сиятельным князьям, графам и каким-нибудь баронам. А север… У Тайги не было хозяев, и даже незваных гостей она не любила. Судя по весьма и весьма схематичному изображению земель над линией Пограничья, за тысячу с лишним лет их не изучили и на четверть. Русла рек на карте присутствовали лишь формально, а пометок в виде каких-нибудь скал, ущелий, тропинок или чего-нибудь в этом роде было от силы три-четыре десятка — и часть из них отец с дедом явно наносили вручную.
Впрочем, неудивительно: Тайга определенно не казалась уютным и безопасным местом. И теперь, когда на пару сотен километров от Фронтира почти не осталось ни жив-камней, ни кресбулата, охотников наведаться туда, можно сказать, и не было.
Или все-таки были?
Я вновь взглянул на бумажку из конверта. Вздумай отец нарисовать на ней побольше опознавательных знаков, мне было бы куда проще разобраться, где именно в Тайге расположился здоровенный крест — точнее, то что им обозначалось. Место настолько важное, что рука, до этого сдержанно выводившая на самодельной карте линии и символы, дрогнула и в одном месте даже проткнула бумагу насковозь.
— Это папин кабинет.
Кто-нибудь на другом на моем месте, пожалуй, подпрыгнул бы от неожиданности. А я просто мысленно обругал себя за неосторожность. По пути сюда мне даже не пришло в голову закрыть за собой дверь, чтобы спрятаться от посторонних глаз — и, видимо, зря: Катя не только заметила и решила проследить, но и не поленилась подкрасться.
Может, специально хотела напугать — или просто подначивала, как обычно.
— Ты здесь не хозяин, — проговорила она.
Медленно и размеренно, тоном, от которого Нева замерзла бы целиком — от Ладоги до громадного голубого пятна в левом верхнем углу карты с волнами и надписью «озеро Котлино». С самого приезда из Новгорода у меня не было возможности пообщаться с ее сиятельством врединой наедине — и, пожалуй, нас обоих это вполне устраивало. Но зайдя в отцовский кабинет без дяди я, видимо, в очередной раз покусился на святое.
— Ты здесь не хозяин, — повторила Катя. — Ты даже не Костров!
— Вообще-то уже Костров. — Я улыбнулся и пожал плечами. — Или собираешься поспорить с государем?
Вздумай я огрызаться, девчонка, пожалуй, получила бы желаемое. А заодно и повод устроить скандал, чтобы потом жаловаться бабушке, дяде, Полине или еще Хаос знает кому. Но я, как и прежде, даже не подумал доставить ей такого удовольствия — и от этого Катя злилась еще сильнее.
— Какая разница? Здесь эти указы не стоят ничего. Ты нам всем чужой! — выпалила она. — А ходишь, будто этот дом твой!
— Мой. Точнее, наш. — Я вернулся обратно за стол и без особой спешки убрал отцовское послание в ящик. — И если придется, я буду защищать его и вас всех. Так же, как это делал отец.
— Но ты — не он! — Катя сжала кулачки. — И никогда им не будешь!
Она наверняка хотела сказать что-то еще. Но не успела — на лестнице раздались шаги, и через несколько мгновений дверной проем загородила плечистая фигура. При желании дядя умел перемещаться почти неслышно, однако сейчас шумел — явно нарочно.
— Доброго тебе дня, — ехидно выдавила Катя.
И, задрав носик, развернулась и вышла.
— Все ругаетесь… — Дядя тоскливо посмотрел ей вслед и прикрыл за собой дверь. — Ничего, когда-нибудь она привыкнет.
— Куда денется, — усмехнулся я. — А если нет — могу и приказать. Как будущий глава рода.
— Ты это… Не болтай! — Дядя сдвинул серые густые брови. — Тоже мне — глава нашелся!
Я выдержал грозный взгляд, не мигая. Возможностей как следует изучить имперские законы у меня еще не было, однако хватило и болтовни дружинников: один Жихарь за полчаса выдавал не меньше полезной информации, чем пара-тройка книг.
От него-то я и узнал, что после гибели отца из мужчин, носящих фамилию Костров, остался только дядя — стареющий холостяк, давно лишившийся Дара и магических способностей — а с ними и кое-каких прав. И уже совсем скоро ему пришлось бы или объявить об угасании рода и окончательно лишиться положения и всех земель у Пограничья, или…
Дядя выбрал второе — на мое счастье.
— Давно сообразил? — тихо спросил он.
— А чего тут соображать? Просто так ты бы суетиться не стал. — Я пожал плечами. — У самого ни Основы, ни титула. Брат мой пропал еще полгода назад. Отец погиб. А девушки… — Я взглянул на дверь. — Девушки в качестве наследниц вотчины явно не годятся. Выходит, кроме меня никого и не осталось.
— Выходит, так, — вздохнул дядя. — Только коней-то придержи. Главой рода ты станешь после присяги, когда государь твою клятву примет.И на княжение благословит.
— Это в Москву ехать придется? — поморщился я.
— Да ну куда — в Москву? Много чести — государю тебя лично слушать. — Дядя усмехнулся и покачал головой. — В Орешек поедем. Там и храм, и все что нужно имеется.
— А почему не в Новгород? — Я тут же вспомнил так и не случившийся визит отца к Белозерскому. — Там храмов тоже вроде хватает.
— Зато наместника нет. Они только на государевых землях сидят. И присягу — тоже только они принимают, князьям не положено, — терпеливо пояснил дядя. — И то Вторых Осенин ждать придется.
— Осенин?..
— У нас тут так Рождество называют. — Дядя махнул рукой. — Двадцать первое сентября, большой праздник. На него обычно и присяги, и свадьбы назначают, и даже сделки — чтобы крепче были. Примета хорошая. Да и народу как раз много съезжается.
Я еще не разобрался ни с местными традициям, ни даже с календарем. Зато считать как будто умел.
— Двадцать первое сентября, — задумчиво повторил я. — Почти целый месяц.
— Три недели, — поправил дядя. — С небольшим. И все это время лучше бы тебе, Игорек, не высовываться лишний раз. А то мало ли…
— Мало ли — что? — Я подался вперед и облокотился на стол. — Опять темнишь?
— Нет. Просто волнуюсь. Знал бы — сказал, у меня теперь от тебя секретов нет. И быть не должно — как от без пяти минут главы рода. — Дядя улыбнулся. И тут же снова помрачнел. — Но ведь не просто же так тебя его светлость Константин Иванович предупреждал.
— Не просто. — Я в очередной раз вспомнил разговор с Белозерским. — Хотя тут и дурак догадается. Сначала брат, потом отец, потом я чуть не убился… И еще Катя — тогда, у госпиталя.