Вернувшись к верстаку, я подхватил оттуда заранее заготовленный кусок брони из кресбулата и, примерившись, закинул в горн. Первородное пламя сердито брызнуло искрами, и я чуть ли не телом почувствовал, как напрягся магический контур. Стихия хлебнула маны отовсюду, куда смогла дотянуться, и принялась вгрызаться в металл. Но тот не спешил поддаваться. Прошло несколько минут, а кресбулат все так же лежал среди углей, только лишь сменив цвет. Сначала покрылся копотью, и потом порозовел, сливаясь с раскаленным нутром горна.
Ждать быстро надоело, и я взялся за кузнечные меха. Первородное пламя — воплощение чистой энергии — не нуждалось в кислороде, однако углям он точно не помешал. Через несколько мгновений огонь сердито загудел, из горна полетели искры. Уже не алые, а почти белого цвета — температура росла.
Бросив рукоятки мехов, я схватил с верстака щипцы, подцепил кресбулат и переложил на наковальню. Кусок опустился со звоном, но уже не таким, как раньше. Обычную сталь первородное пламя сумело бы не только расплавить, но и сжечь, но металл Древних все еще держал форму.
Но когда я взялся за молот — все-таки уступил. Инструмент кузнеца мало напоминал мое прежнее оружие — изрядно уступал размерами и весом — однако и с ним я умел работать немногим хуже. Когда всю свою жизнь сражаешься всякими острыми и тяжелыми железками — понемногу учишься и ковать. Раньше к моим услугам были самые совершенные приспособления и приборы, когда-либо изобретенные человечеством, однако я все равно предпочитал пламя и собственные мускулы.
И справлялся неплохо — как и сейчас. Кресбулат сопротивлялся, сыпал искрами, но все же с каждым ударом молота менял форму. Вытягивался, сплющивался, понемногу приобретая тонкую кромку. Под аккомпанемент глухого лязга бывший кусок брони автоматона превращался в лезвие.
— Кузнец из тебя не очень.
От неожиданности я дернулся и едва не запустил молотом в маленькую фигурку, застывшую в дверях. Катя стояла прямо у входа — и, похоже, стояла уже давно. На ее личике, как и всегда, застыло недовольное и чуть сердитое выражение, однако теперь в глазах было что-то еще.
Любопытство. Младшая сестренка была последней, кого я ожидал увидеть в кузне, однако происходящее на наковальне ее почему-то явно заинтересовало. Впрочем, ненадолго: заметив мое удивление, Катя тут же отвела взгляд и принялась усердно разглядывать что-то на потолке.
— К тебе гости, — проговорила она, всем видом показывая, что ни видеть меня, ни уж тем более быть чьей-то посыльной ей ничуть не хотелось. — Важные.
Спросить я ничего не успел — Катя тут же испарилась, и мне пришлось отложить молот и выйти наружу, на ходу вытирая со лба пот рукавом рубахи. И заодно мучая себя догадками, кто же такой мог пожаловать в Гром-камень, что ее сиятельство вредина решила снизойти и прогуляться до кузни, а не отправить кого-то из прислуги. Я перебрал в уме Орлова, Фогеля из Таежного приказа в Тосне, кого-нибудь из однокашников по кадетскому корпусу, младшего Зубова — и даже старшего.
И не угадал. Тот, кто терпеливо дожидался меня напротив кузни, подперев плечом сосну, положением был куда выше любого из них.
И все же зачем-то решил заглянуть лично.
— Осваиваешь работу кузнеца, кадет? — улыбнулся Белозерский. — Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу князя с молотом.
— Вы считаете, это недостойный труд?
Я тоже решил обойтись без расшаркиваний — раз уж его светлость сам с порога решил перейти на ты. В случае Зубова или даже Орлова это было бы почти оскорблением, однако великий князь Новгородский по возрасту годился мне чуть ли не в дедушки, так что его фамильярность скорее означала расположение.
Или хотя бы то, что разговор предстоит неофициальный. Иначе Белозерский вряд ли выбрал бы вместо дорогущего костюма одежду попроще — чуть потертый на лацканах кожаный плащ, свободные штаны и ботинки на высокой шнуровке. Самые обычные — вроде тех, что носил я сам.
Оглядевшись, я заметил и машину — здоровенный черный внедорожник. Для поездки на Пограничье от лимузина его светлость благоразумно отказался. То ли не хотел без надобности заявлять о своем присутствии, то ли…
— Недостойный труд? — с улыбкой повторил он. — Нет, почему же. Говорят, сам конунг Рерик в свое время был не прочь помахать молотом.
Прозвучало весьма двусмысленно, однако задеть меня подобным сравнением Белозерский не мог — да и, пожалуй, не хотел.
— Что привело вас сюда, Константин Иванович? — поинтересовался я.
— Всего лишь вежливость и любопытство. Если ты имеешь в виду усадьбу.
— Я имею в виду Пограничье. — Я расстегнул ворот рубахи, чтобы хоть немного остыть после кузни. — Люди вашего положения редко ездят так далеко без надобности.
— Пожалуй, — вздохнул Белозерский. — До меня дошли слухи, что тебя собираются судить за убийство человека, который служил роду Зубовых. Может, на этих землях мое слово стоит чуть меньше, чем в Новгороде, однако я посчитал своим долгом явиться, чтобы сказать его за тебя.
Видимо, где-то на этом месте мне следовало рассыпаться в благодарностях, однако желания… скажем так, не возникло. Белозерский казался порядочным человеком, неплохо знал отца и, кажется, даже был расположен ко мне лично, но уж точно не настолько, чтобы катить две сотни километров до Пограничья исключительно по доброте душевной.
— Значит, вы верите, что я был в своем праве? — осторожно поинтересовался я.
— И даже не сомневался — с самого начала. — Белозерский склонил голову. — Сын Данилы Кострова — не тот человек, который способен на подлость.
— Вы хорошо знали отца?
— Достаточно хорошо, чтобы иметь все основания ему доверять. И чтобы он доверял мне. — В глазах напротив на мгновение мелькнула искренняя печаль. — Надеюсь, что и с тобой мы тоже поладим.
— Если вы имеете в виду отцовский долг — он будет выплачен. — Я чуть сдвинул брови. — Уж не знаю, о каких сроках шла речь, но…
— Если тебе интересно — я имел в виду вовсе не это, — буркнул Белозерский. — Не сочти за оскорбление, но для моего рода сумма в пять с небольшим тысяч рублей не так уж и велика. И я бы даже скорее назвал ее не займом, а… Как насчет того, чтобы считать это вкладом в дело твоего отца?
— За который вы пожелаете получить свою долю? — усмехнулся я.
Белозерский даже не нахмурился — видимо, моя прямота пришлась ему скорее по нраву. Или по меньшей мере избавила от необходимости подбирать слова и осторожничать, чтобы ненароком не задеть чье-то там излишне болезненное и выпирающее самолюбие.
— А почему бы и нет? — Он пожал плечами. — Разумеется, я не стану требовать, чтобы ты продолжил поиски, но если у тебя все же возникнет желание…
— Вы будете не против узнать об этом первым, — закончил я. — Ведь так? Вынужден разочаровать вашу светлость: отец не оставил никаких записей — и я понятия не имею, что он пытался найти в Тайге.
— Я тоже не знаю. Но догадаться, полагаю, несложно. — Белозерский на мгновение прищурился, будто просвечивая меня насквозь. — Речь идет о сокровище. Новое месторождение золота, кресбулат, жив-камни… Или еще что-то. Достаточно ценное, чтобы рисковать за него не только жизнью, но и судьбой семьи.
И достаточно ценное, чтобы за него умереть… Или убить. Дядя считал отцовскую затею блажью, однако я с самого начала думал иначе.
Впрочем, великому князю Новгородскому об этом знать пока не обязательно.
— При всем уважении к вашей светлости, — ответил я, — это звучит слишком похоже на сказку.
— Может, и так. — Белозерский не стал спорить. — Но твой отец не был наивным искателем приключений или дураком. И уж тем более не был безответственным хозяином и главой рода. Тот Данила Костров, которого я знал, никогда бы не стал гоняться за призраками.
Ответить мне оказалось нечего, и чуть ли не минуту мы молчали. Разговор оставил странное послевкусие, однако сам Белозерский произвел скорее приятное впечатление — снова. Хотя бы тем, что не стал юлить и сказал все прямо, как есть.
И в этом с него стоило взять пример.
— Я обещаю вашей светлости выплатить долги отца, — проговорил я. Четко, веско, чеканя каждое слово. — Но не стану обещать держать вас в курсе дел моей семьи. И какими бы ни были мои дальнейшие планы, первым делом следует разобраться с судом.
Белозерский поморщился, едва слышно вздохнул, однако наседать, конечно же, не стал — то ли решил отложить все беседы до более удачного момента, то ли просто поленился. Тем более — как я сам верно заметил — сейчас у меня были проблемы посерьезнее какого-то там сокровища в Тайге.
— О да, — невесело усмехнулся он. — Суд. Который еще надо пережить.
Глава 25
На этот раз Орешек показался… другим. Может, оттого, что ратуша стояла в самом центре старого города, а не на берегу, как Таежный приказ. Двухэтажное каменное здание — одно из немногих, сохранившихся чуть ли не со времен Ивана Грозного — выглядело ровесником крепости на острове. Хоть и было построено лет этак на двести позже — если дядя все правильно помнил.
Соседи ратуши выглядели куда свежее и наряднее. Годы и близость Тайги не щадили дома, однако те еще хранили изящный и богатый вид — отголосок тех времен, когда князья и государевы люди ходили за Неву и всякий раз возвращались с добычей, и золото, жив-камни и кресбулат текли через Пограничье рекой, порой оседая рублями в карманах местных дельцов и правителей. Пожалуй, эта часть Орешка чем-то напоминала Новгород — только лишившийся пары-тройки этажей и стиснутый в крохотный пятачок у истока Невы.
Ратуша, пара магазинов, жилые дома и огромное здание рынка за пустырем через дорогу. Чуть дальше по улице — кирпичный дом с вывеской, кажется, гостиница. В любой другой день городок, пожалуй, показался бы тихим, уютным и чуть сонным.
Но уж точно не сегодня. Столько людей в одном месте мне видеть еще не приходилось, и даже столпотворение у дверей знакомых мне зданий Таежного приказа с нынешним и рядом не стояло. Впрочем, как раз искателей оказалось не так уж и много: я насчитал всего дюжины полторы человек в старых камуфляжных куртках, которые собрались чуть дальше на пустыре. Кого-то из них Зубовы или сам градоначальник наверняка позвали в качестве свидетелей, а остальные приехали просто так — посмотреть, как государево правосудие обойдется с тем, кто поломал ребра их товарищу и отправил на тот свет дружинника из Гатчины.