Будто и вовсе не собирались вызывать их на кафедру.
— С учетом всех обстоятельств, считаю, что нам следует начать со стороны обвинения. Суд вызывает первого свидетеля. — Милютин набрал в легкие воздуха и нервно, едва не сорвавшись на визг, возвестил: — Его благородие барона Виктора Георгиевича Мамаева!
Когда чернявый поднялся со своего места и зашагал к кафедре, в зале вдруг стало так тихо, что стук ботинок по доскам отражался эхом от стен. Все тут же смолкли, будто Милютин отыскал у себя по судейским столом какой-то волшебный рубильник. Князья, чиновники и горожане только молча переглядывались, тараща глаза — такого никто из присутствующих явно не ожидал.
Кроме Зубовых — они все так же сидели, будто каменные изваяния. Разве что у младшего на лице мелькнуло выражение, полное злобного торжества. Парень уж точно не забыл, как я недавно размазал его, да еще и при свидетелях — и готовился отомстить.
Чужими руками, разумеется.
— Виктор Георгиевич! — снова заговорил Милютин, когда барон занял свое место напротив меня. — Насколько суду известно, вы также присутствовали в Тосне в тот день, когда Игорь Данилович…
— Присутствовал. — Мамаев кивнул. — И готов свидетельствовать. Именем всемогущей Праматери клянусь говорить правду.
Я поймал тяжелый и встревоженный взгляд дяди. Наверняка он сейчас думал о том же, о чем и я: дело принимало крутой оборот. Одно дело — показания вольных искателей и урядников, и совсем другое — слово титулованного аристократа. Пусть барон здесь чужой, пусть его репутация далека от безупречной — с ним придется считаться. И не только судье, который явно вызвал Мамаева первым не просто так, но и местным князьям.
— В тот день я отправился в Тосну… — начал барон.
В отличие от Милютина, он буквально воплощал собой спокойствие. Не дергался, не вертел головой и не сбивался — будто читал свою недолгую речь по бумажке. Наверняка так оно и было: при всех своих незаурядных талантах Мамаев вовсе не казался человеком, способным на ходу выдумать витиеватости вроде «хладнокровное убийство» или «покойный, которого я имел честь знать лично».
И чем дольше он говорил, тем яснее становилось, на что рассчитывали Зубовы со своим поверенным. И как именно собирались выставить меня полубезумным потрошителем. И если они еще и потрудились сделать так, что слова Мамаева подтвердит хотя бы…
— Да что ж ты такое несешь⁈
От грозного рева, прокатившегося по залу, задрожали стекла в окнах. Горчаков вскочил со своего места, едва не опрокинув кресло. И вид у старика при этом был такой, будто он готов прямо сейчас растолкать благородных господ, прорваться к кафедре и собственноручно придушить Мамаева за его слова.
— Богами клянусь — он врет, как дышит! — Горчаков сжал громадные кулачищи. — Посмотрите только, судари, он…
— Тишина в зале! Ольгерд Святославович, ведите себя прилично, или я буду вынужден попросить вас выйти! — визгнул Милютин, ударив по столу молотком. И тут же повернулся ко мне. — Игорь Данилович, вам есть, что ответить свидетелю?
— Только то, что он говорит неправду. — Я пожал плечами. — Я могу рассказать, как все было на самом…
— То есть, вы, милостивый сударь, утверждаете, что я вру? — произнес Мамаев обманчиво-мягким тоном, не предвещающим ничего хорошего.
Он чуть подался вперед, разве что не поднявшись со своего места, и в его взгляде загорелись недобрые огоньки. Весьма угрожающая картина — особенно для того, кто в курсе непростой репутации барона. Наверняка и эту часть спектакля срежиссировали Зубовы со своим поверенным, но мне было уже все равно. Прямо передо мной сидел человек, до которого я давно хотел добраться и сам.
И раз уж судьба дает шанс — его не стоит упускать.
Особенно если уже и так знаешь, чем все закончиться.
— Верно, сударь, — проговорил я в гробовой тишине. — Именно это я и утверждаю. Вы бессовестно врете.
— Довольно! — Мамаев оскалился. — Я не собираюсь выслушивать все это от мальчишки!
— Полно вам, судари… Хватит, остановитесь сейчас же! — Милютин постучал молотком по столу, но как-то робко, неуверенно, будто на самом деле не собирался даже пытаться прекратить спор. — Слово аристократа священно, однако один из вас… Один из вас ошибается!
— И мы можем без особого труда выяснить — кто! — проговорил Мамаев, поднимаясь. — Полагаю, нет нужды утруждать суд разговорами с остальными свидетелями. Вряд ли хоть кто-то здесь откажется от своих слов. И раз уж Игорь Данилович посмел прилюдно обвинить меня во лжи — я не оставлю подобное без ответа! Мы решим все в славных традициях Пограничья. — Мамаев сделал театральную паузу и развернулся к залу. — Наши предки называли это божьим судом. И если почтенный Петр Петрович позволит…
— Матерь милосердная! — Милютин отпрянул, вжимаясь в кресло. — Неужели вы и правда хотите?..
— Да, ваше сиятельство! И если Игорь Данилович прямо сейчас не принесет свои извинения, — Мамаев развернулся на каблуках и с улыбкой посмотрел мне прямо в глаза, — я требую суда поединком!
Глава 26
— Ну уж нет! — рявкнул дядя, вскакивая с места. — Этого я не потреплю!
Следом за ним поднялся Горчаков, потом еще несколько седобородых старцев — видимо, из числа князей. Они-то как раз знали обычаи Пограничья куда лучше остальных — поэтому уже сообразили, что сейчас происходит.
Мамаев бросил вызов. И не с глазу на глаз, а прилюдно, и теперь мне оставалось или выйти на поединок с Одаренным вдвое старше, или…
В общем, вариантов было немного.
— Я правильно понимаю, что вы, Виктор Георгиевич, желаете драться с тем, кого только что называли мальчишкой?
Голос Орлова прозвучал раскатом грома, с легкостью перекрывая шепот и ругань в зале суда. Его сиятельство неторопливо шагал между рядов к кафедре, и во все стороны от него струилась такая мощь Дара, что даже старые князья морщились, отодвигаясь от прохода.
— А вы, Петр Петрович? — поинтересовался Орлов. — Разве не собираетесь положить конец этому балагану?
— Я… Полагаю, даже мы с вами не вправе… Не можем же мы мешать высшему суду? — проблеял Милютин. — Власть Праматери выше власти самого государя. И если Игорю Даниловичу будет угодно…
— Вот именно — если будет угодно! — рявкнул Орлов. И, сделав еще несколько шагов, склонился надо мной. — Я хочу, чтобы вы понимали, что происходит, князь: вас просто-напросто хотят убить.
Я молча улыбнулся. Наследник рода, появившийся на свет в законном браке, еще мог бы позволить себе уклониться от схватки, но на репутации бастарда отказ поставит крест — раз и навсегда. Так или иначе, мне придется выбирать между позором и клинком матерого дуэлянта — а Зубовых, пожалуй, устроит любой исход. Они неплохо подготовились, загоняя меня в ловушку.
Но кое-что все-таки не учли.
— Вы понимаете, что можете требовать рассмотрения дела в обычном порядке? — продолжил Орлов, чуть сдвинув брови. — Что имеете полное право обратиться за справедливостью лично к государю и отказаться от поединка?
— Понимаю. — Я пожал плечами. — Но не откажусь.
Не успело эхо моих слов стихнуть под высоким потолком ратуши, как зал тут же наполнился гамом. Князья и местная знать повскакивали со своих мест и спорили так отчаянно, что, казалось, еще немного — и драка начнется прямо здесь. Половина требовала запретить поединок, но и у Зубовых хватало союзников — ничуть не менее громогласных и упрямых. Милютин бешено стучал судейским молотком и что-то верещал, но никто его уже не слушал.
— Молчи! Игорь, молчи, Матери ради! — простонал дядя, проталкиваясь ко мне через толпу.
На его лице застыло выражение такой боли, что я всерьез испугался, что сердечный приступ настигнет беднягу лет этак на двадцать раньше положенного срока. Горчаков ломился следом — и выглядел немногим лучше. Орлов стоял хмурый, как туча, Зубовы довольно улыбались, Мамаев пожирал меня плотоядным взглядом, и единственным человеком в зале, кто сохранял хоть какое-то подобие спокойствия, был я сам.
— Так… Ладно, слушай сюда, Игорек! — Дядя рухнул на скамью рядом со мной. — Деваться нам некуда, но ты можешь выставить бойца вместо себя. Как старший в роду, я имею право…
— Олег, он тебя убьет! — Горчаков опустил здоровенную ручищу дяде не плечо. — Там второй ранг, если не первый, а ты… Сила-то другая совсем — даже на мечах не справишься!
— Пускай. — Дядя поджал губы и повернулся ко мне. — Значит, заплатишь эту чертову виру, и дело с концом. Зато жить будешь. А там хоть от титула откажись, хоть чего — главное, Катюшку с Полинкой береги. А остальное…
— Да что ты такое говоришь? — прорычал Горчаков, сжимая кулаки. — Нельзя вам с Мамаевым драться, что одному, что второму! Я вот как, думаю, надо сделать… И так плохо получается, и так не лучше.
— Влипли. — Дядя протяжно вздохнул и покосился на меня. — Ну вот чем ты думал?
— А чего тут думать? — усмехнулся я. — Просто дайте мне меч — и я избавлю мир от этого идиота.
— Пожалуйте сюда, милостивые судари, — проговорил Орлов. И, не удержавшись, добавил: — Если уж вам и правда так хочется отправить друг друга на тот свет.
После того, как я во всеуслышание согласился на поединок, почтенный Петр Петрович окончательно превратился в дрожащую и почти бесполезную тварь. Офицеры только морщились, а среди младших местных чинов так и не нашлось ни одного достаточного бойкого и сообразительного, так что распоряжаться всем пришлось не кому иному, как столичному канцеляристу.
Подобающий по такому случаю церемониал он, разумеется, не знал — да и подсказать было некому: последний судебный поединок в Орешке случился лет этак семьдесят назад, когда прадедушка Горчакова отправил на тот свет кого-то из новгородской знати.
Пришлось импровизировать — и, надо сказать, справился его сиятельство на отлично: тут же раздобыл у офицеров два равных по длине и весу клинка армейского образца, распорядился позвать целителя и карету «скорой». И озадачил стряпчих заносить в протокол все, что происходит. Видимо, на тот случай, если вести о поединке дойдут до Москвы, и кому-то — к примеру, Милютину — придется отвечать перед государем лично.