В-третьих, это объединение возвысит общественную роль воина, заставив с ним считаться по уровню его реального, общественного достоинства. Только став «третьей силой», воинство сможет отстоять свои интересы, ибо интересы эти в обществе не отражают ни левые, ни правые.
Политикам только кажется, что они обладают властью. Реальная власть у тех, в чьих руках оружие, кто профессионально организован и подготовлен к решению боевых задач. До той поры, пока общество это не осознает, оно будет являться заложником политических интриг и партийного противоборства. А может быть и партийного строительства, как это уже было в нашей истории. Оно будет в оцепенении гадать, на чьей стороне Армия, и что произойдет, если Армия станет оружием тотальной правой или тотальной левой Идеи.
А Армия должна быть на стороне воинской Идеи. Но гарантией этому может быть только создание «третьей силы», то есть создание общеединого воинского класса, воинского сословия. В этом случае воинству не придется ни к кому примыкать, и оно останется верным собственной идее, идее общественного стабилизатора.
Самая распространенная реакция либералов на возможность воинского сплочения — это вопли о подготовке военного переворота. Они боятся, что воины захватят власть. Они не могут понять простой истины, что воинству не нужно ничего захватывать, поскольку оно уже обладает властью по факту своего социального положения. Вопрос власти для воина состоит только в том, выполнять или не выполнять приказы. Или в том, чьи приказы выполнять. И все. Это пролетарии брали власть в 17 году, вытеснив из нее старорежимных воителей Российской империи. Однако вот незадача — пролетарии на воинских ролях переродились в воинов. Рабочие и крестьяне, пройдя армейскую школу, стали «красными командирами». А уж их дети, унаследовавшие профессию защитника Отечества, весьма условно совпадали с пролетарским самоопределением.
Слабое, распотрошенное, задавленное внутренними противоречиями или несовершенством закона воинство выгодно только тем, кому на руку общественная нестабильность. Тем, кто зарабатывает на этом политический и экономический капитал.
Один из таких, довольных жизнью людей, широко улыбаясь, говорил мне: «На предстоящих выборах я буду голосовать за Ельцина. Нет, я не демократ, мне на все это наплевать. Просто, если к власти придут коммунисты, они наведут порядок, а это не входит в мои интересы».
Дело здесь, конечно, не в коммунистах, как они все умеют делать, мы уже знаем. Порядок — вот где собака зарыта! Как боится вся эта приблудная к демократии братва понятия «порядок»! Их угнетает само сознание возможности общественного и правового порядка в стране. Потому-то воин всегда для них будет символизировать врага, ибо воин и есть порядок и человеческая организованность.
А в гвалте этих предречений военного переворота звучит совсем другое. Звучит примерно следующее: «Придут они и принесут порядок, а мы способны существовать только за счет общественного распада и государственного разложения».
На Перуджийском камне высечены слова: «Тверже надо жить роду, пока родник его не иссяк…» Так думали воины — русы, наблюдая разложение народа от богатства и праздности две тысячи лет назад. Однако спасти своей народ современникам Перуджийского камня не удалось. Видно, человек так устроен, что ему необходимо все испытать на собственной шкуре.
И все-таки, организованное человеческое общество, возраст которого исчисляется по разным данным от шестидесяти тысяч до миллиона лет, обладает сложившейся социальной мудростью. Эта мудрость убеждает нас в том, что общество может полагаться не только на стихию происходящего, но и на разумное регулирование всех возможных процессов, благодаря специально существующей для этого силе.
Сила, о которой идет речь, была социально оправдана еще с тех времен, когда человечество не знало рас и не разделялось на этносы. Вопреки популярному мнению, что именно война положила начало развитию воинской культуры и воинских родов, обратим внимание на то, что для войн в период социального созревания человечества было слишком мало оснований. Даже к периоду так называемой неолитической революции плотность населения в Европе составляла всего одного человека на сто квадратных километров. Враг находился так далеко, что в условиях тогдашнего развития транспорта даже факт его существования не играл никакой роли.
Воинская социальность складывалась не из необходимости воевать с соседями, а из потребности управлять обществом. Не случайно, что пресловутое призвание варягов тысячелетия спустя, явилось ничем иным, как призванием к государственному строительству и управлению в рамках единого этнического строя[1].
Человек, держащий в руках оружие, не производил никаких материальных ценностей. Он был призван заставить всех подчиняться порядку, установленному родовой традицией. Тому порядку, который в первую очередь затрагивал интересы производства, добычи и распределения продуктов жизнеобеспечения. Потому производитель как социальный тип и воин исторически не совмещались в одном лице. Свидетельством — многочисленные источники, освещающие существо данного вопроса[2]. Мнимое сращение воина и пахаря — всего лишь политическая брехня. Своим происхождением она частично обязана мужицкому зазнайству ратника, всегда полагающему именно себя главным действующим лицом Государства.
Позже к этой социальной функции воина приплюсовалась и военная добыча, открыв тем самым начало мировой истории войн. Война велась для обогащения рода, усиления его территориального и политического влияния. То есть, она никак не могла быть антиобщественным явлением. Моральная сторона этого вопроса не ставила человеческое поведение в зависимость от утомительного правдоискания с помощью теста «что хорошо и что плохо». Обеспечивать свой род было хорошо всегда, при любых обстоятельствах и любых изворотах морали. Именно эта задача являлась первичным понятием добра.
Антисоциально оружие выглядело не в воинских руках, а в руках тех, кто с его помощью решал проблему собственной общественной бесполезности и социальной непригодности. В том числе и в руках зачинщиков народных бунтов. Этот вывод актуален и в отношении сегодняшнего дня.
Оружие служит как бы двум целям: в одних руках — для обеспечения порядка и государственной стабильности, в других — для его подрыва и покушения на государственный и политический строй. Являясь символом Государства и его главной опорой, воин играет консервативную роль в истории. Однако, это только одна из его ролей, и она вызвана только тем, что роль исторического реформаторства воин неоправданно уступает всевозможным социальным бунтарям справа и слева от себя.
Вот тот небольшой словесный задел, который позволяет нам утверждать, что воин есть исторически сложившийся тип социального поведения и человеческой личности.
Беспринципность — одна из причин национального распада.
Москва, 25–26 ноября 1995 года. Абсолютный Чемпионат мира по боям без правил. Московская версия.
Малая спортивная арена Лужников «малой» называется условно. Трибуны набиты тысячами бойцов разных школ и стилей рукопашного боя. Типичные самоуверенные лица, типичные стриженные затылки, типично растопыренные плечи….
Типичный бой на площадке. Ахмедхан Саидгусейнов размазал по ковру своего русского противника. Все по правилам. Спортивное счастье сегодня улыбнулось Ахмедхану. Но дело не только в счастье, он хороший боец. Суетливый комментатор берет первое интервью у победителя, и через динамики на весь немалый зал Малой арены звучат знакомые слова: «Аллах помог мне победить!». Знакомые потому, что в это время идет война в Чечне, и там, как когда — то в Афганистане, этих вот парней, приговоренных Аллахом, размазывают по стенам, вырезают им глаза и плоть. Лужниковские трибуны отвечают победителю раскатом аплодисментов. Хлопают ему русские парни, чей черед еще не настал. А может быть, и те, кто уже стоял под пулями, благословленными Аллахом.
Нет, не Аллах виноват в тысячах наших смертей, но ведь и свастика не виновата в том, что ее сделали символом фашизма, символом пролитой русской крови. Интересно, стали бы в аналогичной ситуации хлопать израильтяне у себя в Тель-Авиве? Так может быть, нам нужна судьба Израиля для того, чтобы обрести жизненные принципы?
Беспринципность — явление одного свойства с предательством. И все-таки я сравнил бы ее с состоянием души. Эта беспринципность происходит от безразличия. Люди живут сами по себе. Они не умеют и не хотят обобщать себя с другими, равными им по участи. И судьба выбивает их поодиночке. Потому народ и потерял социальный иммунитет перед проблемами, которые в коллективном решении яйца выеденного не стоят.
Человек, живущий сам по себе — пропащий человек. Нет, речь идет не о пресловутой роли коллектива. Просто человеческое бытие организовано в жанре социума, сообщества, совместного действия. Здесь можно было бы снова вспомнить возраст организованного человеческого общества для примера неотвратимости вышесказанного, однако повторяться не стану. Даже самые примитивные существа в Природе наделены даром распознавать «своих». В людском мире этот биологический корректор настроен по двум признакам: свой по крови, то есть по национальности, свой по общественному типу. Еще совсем недавно развитие второго признака в виде социального инстинкта форсировали с помощью государственной политики. Вспомните международную рабочую солидарность. Вторая половина двадцатого века создала не имеющий аналогов в истории возрастной социум, связанный с молодежной поп — и рок — культурой. Легко сопоставима интеллигенция, на каком бы краю земного шара она ни обитала.
И только воины остаются, глухи к своему социальному сплочению. Почему? Что нам мешает?
Ответ прост — отсутствие организующей силы. Из воина слишком долго и настойчиво выбивали инстинкт стаи, инстинкт независимого самоопределения. Ведь воин — это, можно так сказать, стратегическое сословие. На его плечах лежит государственная власть. И все-таки инстинкт социальной природы человека обмануть невозможно. Поколения приходят и уходят, может меняться даже этнический фон нации, но Армия — то остается! И остается войско правопорядка, как бы оно ни называлось: полиция, милиция, дружина…