не понял Малахов.
— А-а, вот, сразу видно, что ты городской. Где это видано, чтобы ночью в деревне ни одна собака не забрехала?
Оба замолчали и долго вслушивались в тишину.
— Куда ж они их дели? — снова заговорил Малахов.
— По сараям заперли, чтоб на чужих, на «дудариков», стало быть, не бросались.
— Ну, если ты все знаешь, чего мы тут зависли?
— Должны они вылезти, не может быть, чтобы здесь пост не выставили.
Будто в подтверждение его слов в поселке хлопнула дверь. Выходили неторопливо, с разговорами. Кто-то все время передергивал затвор автомата. Кто-то хрипло смеялся.
— Сколько их?
— Четверо… Нет. Одного оставили.
— Сидоркин, Кацура — в кабину трактора, — скомандовал лейтенант,
— Малахов- под трактор, сержант со мной! Двое — дорогу держать. Чтоб никто ни туда, ни оттуда! Остальные — заройся. Берем первых двух, третий не в счет. Малахов, из ПБ в голову, но чтоб наверняка, понял? Все, по местам.
Из-под трактора тихо застонал Малахов.
— Что с тобой?
— Да ногу растянул третьего дня, болит проклятая…
— Что, до сих пор? — засомневался лейтенант.
— Так ведь растянул!
— У меня ни перед боем, ни после никогда ничего не болит. Представь, тарантул укусил однажды и даже не чесалось… Все, замерли!
Звякнул выстрел из пистолета с глушителем и пять автоматных стволов уперлись в смятых людей с черными повязками на головах.
Думаю, явление, о котором говорил лейтенант, вспоминая особенности своего здоровья, читателям «Молота Радогоры» представлять нет нужды. Читатель этой книги, вероятно, хорошо знаком и со спецификой описываемых событий. Однако, следуя жанру систематизации явлений, нам все-таки придется разобрать этот феномен более подробно. Он хорошо известен современной науке. Его причиной является очаг стойкого возбуждения в коре головного мозга, называемый доминантой. О доминанте с полной уверенностью можно сказать, что она выстраивает и по-своему управляет всей нервной деятельностью. Доминанта не только суммирует деятельность всех совместно работающих нервных центров, но и активно подавляет действие несовпадающих с ней нервных импульсов, а стало быть, и рефлексов. Например, таких как боль.
Вот перед нами два воина. Они поставлены в одни и те же условия. Возможно, уровень их профессионализма не имеет серьезных различий. И все-таки они абсолютно разные. Почему? Ответ очевиден — один обладает «воинской» доминантой, а ругой нет. Данный же пример отчетливо демонстрирует, что Воин — не только социально — психологическое понятие, но и понятие физиологическое, опирающееся на особую специфику работы человеческого организма.
Видный специалист в области этногенетики, профессор Г.Райт доказывал мне, что представители белой расы уступают по показателям «воинской» физиологии черным и желтым воинам. У белых занижен болевой порог, ограничена болевая выносливость, тяжелее протекает процесс восстановления после стрессовых нагрузок. Впрочем, это не является новостью. Другое дело, к какому выводу приходит профессор. Он считает, что у белых мощнее саморегуляция и вполне допустимо преодолеть существующее «отставание», если форсировать развитие воинской природы белых с помощью направленного тренинга.
Возможно, эта мысль кому-то покажется крамольной, а в среде либералов даже преступной. Ведь речь идет о легализации Идеи Войны. Однако разве не эти либералы воюют со свои народом? Известно, что о морали и нравственности более всего орут именно те, кто яростно их притесняет. В данном случае тотальная война объявлена насилию. Буржуазный либерализм Запада, возглавляемый передовым отрядом американских правотворцев мает себя проводником идеи человеколюбия. Впрочем, именно американцы и наводнили мир образцами окультивированного насилия.
У насилия есть и другой исторический противник — Церковь. Однако, христианским моралистам с их фальшивым миротворчеством следует напомнить о 9-ти миллионах человек, замученных и истерзанных святой инквизицией. Вообще христианская мораль давно дезавуировала себя. Еще с момента кровавого крещения варваров, превратившегося в настоящий террор против целых народов. Не случайно именно христианство является духовной идеей мирового неофашизма. Наивно полагать, что здесь закралась какая-то идеологическая ошибка. Это вынужденное отступление от темы призвано показать лицемерие политических идеологий, задача которых состоит вовсе не в усмирении человеческой натуры, а в обычном стремлении к господству над обществом.
Так что же наши возможности? Вы, наверное, обращали внимание на тот факт, что вся история спорта — постоянное увеличение рекордных показателей. Уже давным-давно предречены пределы спортивных возможностей человека и все эти пределы стабильно и методично раздвигаются. Но ведь человек физически не меняется. Сила его мышц, способности их растяжения и концентрации остаются такими же, как и века назад. Не меняются его связки, суставы, кости, внутренние органы. Значит, изменения происходят в системе управления ими, в командно — волевом стимулировании физической деятельности. То есть в системе координирования задачи и способа ее разрешения.
Таким образом, спорт стал примером искусственной эволюции человека. Безусловно, выборочной эволюции. Спорт ставит перед людьми задачи и предлагает сложившуюся практику их разрешения. Однако лучший результат — всегда символ талантливой индивидуальности. Но вот ведь парадокс: проходит время, и то, что являлось символом таланта, становится всеобщей нормой, а к таланту предъявляются совершенно иные требования. Талант как бы тащит за собой норму.
То ж самое касается и эстетического развития искусства. От первобытного примитивизма до высочайшей технической культуры изображения объектов и предметов. Впрочем, искусство идеологизировано и потому деградация в нем часто выдается за высочайшее достижение культуры. Природа явлений спорта и искусства одинакова. Над уровнем всеобщей нормы довлеет сверхзадача, сверхидея, толкающая человека к прорыву границ своих возможностей. Возможности выражены как норма. И, таким образом, большая часть людей живет в соответствии с нормой, или с возможностью, а меньшая, но, как принято говорить, лучшая часть — в соответствии со сверхзадачей.
Отсутствие же носителей сверхзадачи, целевая слабость их устремлений может привести к деградации всего общества в целом. Тот, кто отстает от развития — отстает от жизни. А значит — теряет жизнеспособность. Почему? Потому что Мир — это интегрированная система с жесткими связями подчинения и конкуренции. Каждое живое существо имеет на своем геоментальном пространстве не только конкурента, но даже биологического антипода. Если мы выходим из процесса развития, то они-то в нем остаются! А это значит, что нарушается равновесие возможностей и мы уже платим собой. Но если, напротив, мы делаем рывок в развитии — резко меняются пространственно — доминантные связи. В нашу пользу, естественно. Все просто.
Однако для того, чтобы стать носителем сверхзадачи, нужно уметь координировать сверхидею со способом ее разрешения. Иначе вы окажетесь простым фантазером. Общество вовсе не страдает от отсутствия мечтателей. Более того, мечтательство, как форма умственного онанизма только впустую растрачивает интеллектуальный фонд нации. Другое дело воплотительные возможности, совершенство которых усиливается в процессе взаимного обращения с идеей.
Носителем сверхзадачи является не обыденное сознание исполнителя, а сверхсознание новатора.
Художник застыл перед холстом. Соединяет в своем воображении ворох эскизов с образом будущего полотна. И вот на корку белого грунта ложатся первые мазки подмалевка. Дело пошло. А дальше произойдет обычное воплощение таланта или посредственности. Перед белым холстом все одинаковы. У всех одинаково развито воображение, у всех одинаковые краски, одинаковые руки… Разные только результаты. Может быть, это связано с уровнем эстетического и физического навыка сознания? Тем, что и называется талантом. Ничего подобного. Эстетическое сознание как раз и подсказывает иному художнику необходимость бросить это ремесло. Оно подтачивает его покой, говоря: «Ты всю жизнь насилуешь холст, но от этого не стал ни Кончаловским, ни Грабарем. Чуда не произойдет, ты так и останешься тем, кто ты есть. И если иной дурень просто не осознает собственного убожества, твои-то очи видят, чего ты стоишь».
Когда начинается прорыв? Где та грань приложения духовных сил и физических возможностей, воспитания, инстинкта и самоопределения за которой внезапно проявляется сверхрезультат? На эти вопросы, вероятно, никто не ответит.
Но что же из этого следует? Вывод категоричен: человеческому обществу нужна новая мораль. Мораль, способная воспитывать носителей сверхидеи. Мораль, способная поднять человека над его же собственным несовершенством. Но сама мораль — всегда только следствие внутренних процессов, проходящих в общественном бытие. Мораль не может взяться ниоткуда. Она являет голос той слагающей силы, которая и называется сознанием. И потому сверхидея развивает наше сознание, превращая его из перетрясателя обыденности в угнетателя невозможности, а сверхсознание выплескивает новую мораль. Все последовательно. Мы упомянули священный миг прорыва человеческой личности из рутины установившихся нормативов, но, как ни странно, общество вовсе не тянет на героическое.
Впрочем, что ж тут странного? Мозг алкоголика тоже не угнетает забота о трезвом образе жизни.
Человек воспитывается обществом в масштабе среднестатистического существа, средней физической единицы понятия «население». И хорошо еще, если только средней. Сложившаяся мораль отводит человеку, его месту в жизни, его потребностям и возможностям куда более скромное место. Вся наша традиционная культура пронизана духом достоевщины. Хвала маленькому человеку! Скромному труженику, незаметному ни способностями, ни умом, ни хоть маломальской индивидуальностью. Хвала его ничтожным проблемам, его убогому счастью, напоминающему украденный и припрятанный рубль. Человеку, ублажающему душу чистыми слезами постоянны