Причем, все свои действия Дикарь выполнял с потрясающим хладнокровием, как бы ни смешно это звучал: хладнокровно убивал холоднокровных. Он не издавал воинственных криков, не делал никаких лишних движений и не размахивал оружием с целью устрашения. Если он брался за меч, то только для того, чтобы отточенным движением убить своего противника.
В искусстве владения оружием он чем-то напоминал художника, или даже скульптора, который неторопливо и со знанием дела каждым своим движением создает частичку будущего шедевра. Ничего лишнего, все лаконично и точно, без суеты и криков. И никакой ненависти к противнику у него не было — разве может быть ненависть у каменщика к куску гранита, или у лесоруба к дереву? Он просто выполнял свою работу, и делал это так, словно близился перерыв на обед и пропускать его он ни в коем случае не собирался.
Когда он сражался, все наблюдали за этим, словно завороженные. И наверняка ловили себя на мысли, что было бы неплохо, если бы сюда прибежало еще несколько хищников, чтобы Дикарь и с ними разделался столь же красиво и быстро. В фургоне в эти минуты наступало затишье — Сита и Ластер во все глаза смотрели через окно, как Дикарь орудует своим оружием, а Сита от восхищения даже время от времени попискивала.
Однажды на привале она спросила у него, научит ли он ее так же хорошо владеть мечом. Просьба эта из уст десятилетней чумазой девочки, родителей которой сожрал аллозавр, звучала если и не смешно, то во всяком случае забавно, но Дикарь отнесся к ней со всей серьезностью. Он отрезал ножом кусок яблока и съел его прямо с ножа, задумчиво кивая каким-то своим мыслям. Потом их озвучил:
— Вряд ли из тебя получится хороший воин — ты слишком кровожадная. И еще в тебе слишком много ненависти. Это все лишнее, и оно превращает тебя из воина в жертву. Для мяса, которое идет в бой, чтобы завалить врага своим трупом, это может быть и сгодится, но для настоящего воина, который просто работает свою работу и собирается пировать после победы — это не вариант.
— Но этому можно научиться? — спросил Ластер, заинтересованный разговором.
— Тебе — нет, — жестко ответил Дикарь. — Лимосу — тоже нет.
— Чего это вдруг? — спросил Гнут Лимос с недовольным видом. — За свою жизнь я убил трех сципиониксов и еще зарубил работорговца, который не желал мне заплатить за сломанный им фургон!
— Да не важно сколько ты убил за свою жизнь, — ответил Дикарь. — Важно то, что было у тебя в голове, когда ты это делал… А в вашем мире я до сих пор не встретил ни одного сапиенса, у которого в голове были бы нужные мысли в тот момент, когда он собирался кого-то убивать.
— В нашем мире? — удивился Ластер. — В каком это «нашем»?
Дикарь поморщился. Потом ножом указал на гудящее вдали стадо зауропод.
— Вот в этом… — не очень понятно сказал он. А немного погодя пояснил: — Там, откуда я родом, очень мало ящеров, они как правило мелкие и большой опасности не представляют. Поэтому сапиенсам нет нужды заботиться о том, каким образом выжить среди них… Но свойства разумных существ таковы, что если им не надо объединяться, чтобы воевать с монстрами, они начинают разъединяться, чтобы воевать друг с другом. И одно дело сражаться с тупыми чудовищами, но совсем другое — с хитрыми разумными сородичами…
— Пожалуй, я с тобой соглашусь, — сказал Ластер. — Не все так однозначно, конечно, но я соглашусь… Однако у меня остался вопрос: где находится этот «твой мир»?
Дикарь долго смотрел на него, дожевывая остатки яблока, а потом медленно покачал головой.
— Вы все здесь скорее охотники, чем воины. И в этом сила вашего мира, но и его слабость… И я не знаю, где сейчас находится мой собственный мир, но скоро я смогу показать вам его маленькую часть…
— Правда? — обрадовалась Сита. — Мы увидим твой мир⁈
— Увидите… Но вряд ли он вам понравится…
Конечно же, Дикарь имел в виду городок Гатла-на-Вете, к которому они постепенно приближались. В тот день, когда случилась та страшная гроза, и весь мир раскололся, Крас Пиин по прозвищу Дикарь проходил с торговым караваном в нескольких милях от Гатлы. После этой необычной грозы целый город с частью местности вокруг себя вдруг оторвался от своего привычного окружения и ворвался в чуждый ему мир, наполненный кровожадными ящерами и массой других не менее жутких существ, желающих только одного: сожрать каждого, кто встретится им на пути.
Но Дикарь в тот момент не видел стен города, и для него все произошедшее было сродни крупному землетрясению, когда вокруг все ревет, гремит и скачет. Небо поменялось местами с землей, а потом обратно, молнии метались сверху и снизу, и везде сразу, а Дикаря мощным ударом сбросило с лошади и закинуло в траву…
Когда все закончилось, и сознание, утраченное после удара головой о землю, постепенно вернулось, Дикарь с трудом поднялся на ноги и оценил обстановку. В тот момент он еще не понял, что именно произошло, и потому вид останков каравана, который он со своим отрядом охранял, вызвал у него настоящее потрясение.
Чтобы объяснить те чувства, которые он в эту минуту испытывал, следует сказать, что это действительно были лишь останки. Жалкие изуродованные клочки того, что когда-то гордо именовалось «большим северным караваном». Создавалось впечатление, что с небес упал колоссальных размеров невидимый топор и отсек от каравана его головную часть. Большая доля его куда-то бесследно исчезла, а от малой же осталось лишь пара разрезанных повдоль фургонов с остатками находящихся внутри сапиенсов, таким же образом расчлененных.
Немного в стороне билась в предсмертных конвульсиях лошадь, у которой тем самым невидимым топором отрезало круп. Краснела истекающая кровью плоть, белел гладкий спил костей, а завалившаяся на бок лошадь пыталась тянуть вперед свое тело, все еще не в состоянии осознать, что задних ног у нее уже нет…
Да и с самой местностью тоже что-то случилось. Если перед грозой они двигались по самой обычной равнине, плоской и незамысловатой, то теперь прямо перед глазами из-под ног вылез огромный земляной пласт. Он возвышался на высоту человеческого роста, и срез его был идеально ровным, гладким, как стекло, и на нем четко были видны слои: вот самый верхний — дерн, весь испещрен прожилками тонких корешков; под ним толстый светло-коричневый плодородный слой почвы; еще ниже — тонкая прожилка желтого песка, под которым начиналась рыжая полоса глины…
А шагах в сорока впереди наблюдалась противоположная картина: здесь выперший наружу земляной пласт сравнивался с поверхностью и превращался в обрыв, такой же идеально гладкий и ровный. Воздух над этим пластом едва заметно дрожал, искрился и истекал переливающимися каплями. Насколько далеко простирался этот странный срез, Дикарь не знал, да и выяснять это не собирался.
Некоторое время он еще метался по тому месту, где еще совсем недавно находился караван, но находил только отсеченные куски тел людей, неандеров, грилов, лошадей, орнитомимусов… Были среди них и живые, в основном торговцы, но их было мало и все они были напуганы до полусмерти. Никто ничего не понимал…
А потом вообще начался настоящий ужас на уровне бреда! Из-за поросшего колючим кустарником холма совершенно бесшумно, мягким пружинистым шагом, вывернул грязно-розовый ящер высотой не менее трех ярдов от земли до гребня на лбу. У него были крошечные передние лапки, но зато очень мощные нижние конечности, передвигать которыми, как оказалось, он мог очень-очень быстро. Морда его отдаленно напоминала крокодилью, но была короче и намного толще, однако длинные клыки из нее точно так же торчали наружу слюнявым частоколом.
Дикарь впервые в жизни видел живого ирритатора, но внешний вид этого динозавра говорил сам за себя: не просто погреться на солнышке и мило помурлыкать он сюда пожаловал! И ирритатор не замедлил это доказать.
Отрывистыми куриными движениями он подбежал к остолбеневшему в ужасе торговцу-грилу, схватил его поперек туловища и сразу же устремился прочь. Дикарь видел, как грил размахивает руками и ногами, безумно вытаращив полные ужаса глаза, слышал, как он кричит, умоляя спасти его, но сделать ничего было нельзя. Плавно змеящийся над землей хвост ирритатора скрылся за зарослями на склоне холма, крики несчастного торговца стихли, а Дикарь все так и стоял в полный рост — изумленный, опешивший, потерявший свое оружие и почти утративший боевой дух.
Он ждал чего угодно — нападения грабителей, атаки кочевников, его не смутила бы даже маленькая война с каким-нибудь местным княжеством, но вид этого грязно-розового монстра, в пасти которого с легкостью уместился вопящий от ужаса торговец-грил, окончательно выбил Краса Пиина по прозвищу Дикарь из привычной колеи.
Совершенно растерянный, оторопелый даже и безоружный, он побрел прочь от этого места, где некогда находился огромный караван, полный всевозможных повозок, фургонов, карет, тарантасов, наполненными теми, кто всем этим управлял или владел — людей, неандеров и грилов всевозможных рас. Теперь же от всего этого многообразия осталась лишь ничтожная горстка ошалелых существ, наверняка обреченных на скорую гибель.
В последнем Дикарь нисколько не сомневался, а после инцидента с ирритатором так вообще был уверен: всех их вскорости ждет участь грила-торговца, окончившего свои дни в клыкастой пасти хищного ящера.
И он шел и шел, все дальше и дальше от этого страшного места, иногда переходил на бег, а когда уставал, то снова шел, но ни разу не присел отдохнуть. Когда же выбился из сил, то просто упал на траву лицом вниз и так пролежал несколько часов подряд, толи во сне, толи в бреду.
Когда очнулся, в голову вдруг пришла мысль, что он теперь дезертир, поскольку оставил боевой пост без приказа своего коммандера.
«Капрал Пиин! — сказал он сам себе, поднявшись с травы и встав по стойке „смирно“. — Ты должен немедленно вернуться к месту боевого дежурства, чтобы получить распоряжения коммандера Свахта!»
Но уже следующая мысль была о том, что никакого коммандера Свахта уже нет, что коммандер Свахт исчез вместе со всем караваном, а если уж быть совсем точным, то исчез сам Дикарь. Исчез вместе с осколками нескольких фургонов, остатками трупов и еще кучкой несчастных