Четверо слуг подошли к столу и ухватились за четыре угла скатерти. Завернули ее в грохоте переворачивающейся посуды. Гора еды, вино из кубков и бокалов перемешались. Один из дворян вскочил на ноги, уставившись на стягиваемую скатерть, но затем глянул на барона и снова уселся под насмешливым взглядом хозяина замка. Ваш нижайший слуга воистину не знаток манер и этикета, однако завершение приема показалось мне как минимум эксцентричным, если не невежливым. Но что же, знатные феодалы могут позволить себе поступки, за которые человек менее значительный расплатился бы как за неуважение.
Теперь на столы воздвигли те прямоугольники, накрытые темной материей. Я уже знал, что под нею лежат люди. Человеческие останки, как я догадывался. Трудно было не заметить характерных абрисов, что проступали под материей.
– Вот и десерт! – выкрикнул Хаустоффер, а слуги сорвали ткань.
Как я и думал, на досках лежали мертвые тела. Слава Богу, не близнецов и Курноса, но – двух молодых мужчин и красивой темноволосой женщины. Нагие. Неестественно белые. За исключением ран под сердцем. Удивительно, но в тишине, которая разлилась по залу, слышны были только голос менестреля и звуки его лютни. Как видно, он ничего не заметил. И точно: когда я поглядел в его сторону, увидел, что сидит с закрытыми глазами и парит где-то на крыльях музыки, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг.
– Что за талант. – Голос мой прозвучал громче, чем хотелось бы, и все, кроме барона, повернулись ко мне. – Менестрель, – пояснил я уже чуть тише. – Разве это не великий талант: отрешившись от огорчений будничной жизни, воспарить в мир чистой поэзии?
– Огорчений, – повторил барон. – Да, это, несомненно, огорчение – трупы на обеденном столе.
Капитан стражи и Кнотт должны были знать, что произойдет, но все четверо гостивших у барона дворян были явно удивлены и напуганы.
– Может, господин барон объяснит нам… – начал один из них ледяным тоном.
– Может, – резко оборвал его Хаустоффер. – Мастер Маддердин пытался меня убедить, что вампиров не существует. Вы же все, добрые господа, прекрасно знаете, что дело обстоит противоположным образом. Я хотел бы, чтобы и мастер Инквизиториума также убедился в этом собственными глазами. Обследуйте их, господин Маддердин, – глянул он на меня. – Смотрите, оценивайте. Я знаю, что вы увидите: трупы, в которых нет ни капли крови. Осушенные. До дна.
– Прекрасное представление, ваша милость, – сказал я. – А я с удовольствием займусь осмотром. Но прошу позволить мне позвать моих товарищей и приказать принести им необходимые инструменты…
– Будете их потрошить? – спросил с отвращением один из дворян. – Это святотатственно…
– Это лишь тела, – ответил я. – Настолько же святые, как заячий паштет, который вы ели с таким аппетитом.
Барон сухо рассмеялся и приподнял руку, приказывая дворянину, как раз приготовившемуся к отповеди, замолчать.
– Не думаю, чтобы доктора Церкви с вами согласились, но ценю ваш прагматизм, мастер. Делайте, что посчитаете необходимым. Мы же тем временем удалимся куда-нибудь в другое место. Отчего бы нам не сыграть в кегли, господа? Нынче при дворе императора это последний писк моды…
Признаться, я не знал, каков последний писк моды при императорском дворе, но был уверен, что барон своим десертом удивил бы даже эксцентричное окружение нашего властителя.
Я приказал слугам принести канделябр и поставил его так, чтобы свет падал прямо на трупы. Курнос притащил мой дорожный деревянный сундучок, я снял с шеи ключик, чтобы открыть замок. Нужно признать, что Курнос и близнецы не слишком удивились, увидев на пиршественном столе вместо утонченных яств трупы.
– Остальных съели, а? – пошутил Первый, и меня ошеломила тонкость его юмора.
В сундучке у меня был, как я это называл, походный набор инквизитора. Неизвестно ведь, когда могут пригодиться профессиональные инструменты. И хотя большинство из них служило для проведения допросов, но с тем же успехом их можно было использовать, изучая останки.
Осмотр я начал с женщины, и уже первый взгляд на нее подтвердил слова барона. Труп был обескровлен. Совершенно. Я не видел на нем никаких следов насилия, не считая дырки в районе груди, пробившей ребра и сердце. Удары те явно нанесли после смерти и после того, как трупы избавили от крови. Кроме того, у каждого из мертвецов я нашел два отверстия за левым ухом. Эти первоначальные повреждения явно были нанесены сильным ударом острого инструмента. Клинок или шило. Чрезвычайно показательно, имея в виду разговоры о вампиризме. Я не раз и не два видел подобные трупы, часто еще с черепами, пробитыми гвоздями, с подрезанными сухожилиями или с тернием, воткнутым в подошвы ног. Все эти раны должны были удержать вероятного вампира от восстания из гроба и причинения вреда живым. Что ж, плебс куда как изобретателен…
Но вот раны за ухом были намного загадочней. Небольшие, глубокие, словно кто-то еще при жизни жертв ударил их длинными узкими остриями. Я уже некогда видел подобные раны, милые мои. И то не были зубы вампира. Некий преступник использовал вставные, хорошо подогнанные железные челюсти с острыми клыками, чтобы убивать своих жертв и выдавать себя за вампира. Сие удавалось ему крайне успешно, пока не встретил он на своем пути некоего скромного инквизитора, достойным сожаления образом лишенного воображения и потому чрезвычайно далекого от того, чтобы уверовать в ерунду, которую рассказывали друг другу простолюдины.
Разбойника того разорвали лошадьми на городской площади, и уж поверьте мне, не восставал он из мертвых, хотя настолько поверил в то, будто он – вампир, что выл и кричал, когда выставили его под лучи полуденного солнца.
– Еще один Фогельмайер, – буркнул Курнос, присматриваясь к останкам.
Теперь и я припомнил, что преступника, который изображал вампира, действительно звали Фогельмайер. Я уже говорил, что Курнос обладает необычным талантом запоминать имена, даты и течение разговоров – даже тех, что случились несколько лет назад. Ну, порой от этого бывает толк.
– Нет, Курнос, – сказал я. – Фогельмайер не умел выкачивать всю кровь. И грязищи после него было – словно на бойне. А здесь кто-то выпил несчастных, но в то же время на удивление заботливо обошелся с телами.
– А может, типа барон приказал их помыть? – спросил Первый.
– Навряд ли, – сказал я, поскольку заметил, что у жертв были грязные стопы и засохшая земля между пальцами.
Скрипнув дверьми, в комнату вошел Кнотт. Издевательски усмехнулся; несмотря на количество выпитого, он казался почти трезвым.
– Начинаете верить?
– Со всей уверенностью соглашусь, что неподалеку рыщет крайне отвратительный убийца, но я все еще не вижу дела для инквизитора. Если барон не в силах справиться сам, смею предложить ему обратиться к юстициариям. Кто были эти люди?
– Слуги, – Кнотт пожал плечами и чуть дольше задержал взгляд на женщине. – Ее звали Элизабет. Что был за темперамент, господин Маддердин. Жаль.
– Жаль, – сказал Первый.
Я знал, чего бы он хотел, но не собирался позволять ему никаких аморов. Домашним барона наверняка не понравится такое обхождение с останками, даже если это всего лишь останки служанки. Первый же питал странные чувства к мертвым женщинам. Порой я позволял ему расслабиться с подобными «игрушками» (поскольку так он никому не мог навредить), – но не сейчас.
– Увидели все, что нужно?
– Здесь мало что можно увидеть, – ответил я.
– Ну тогда господин барон просит вас на беседу. – Он дал знак слугам, чтобы унесли трупы.
– Я так понимаю, что сердца пробили кольями уже после смерти, верно?
– Верно, верно, – пробормотал он. – Когда мы нашли трупы, на них были только те два следа на шее и никаких более ран.
Я уже подумывал над этой проблемой. Видите ли, не так уж просто убить человека, не нанеся увечий. Я осмотрел и ощупал черепа жертв, чтобы убедиться, не оглушили ли их сильным ударом. Проверил запястья рук и кости ног, пытаясь найти следы от пут. Обследовал шеи, чтобы исключить возможность удушения. И ничего. Возможно, их ошеломили ядом или опьянили? Но в содержимом желудка не было следов алкоголя, а провести пробы на яды я не мог. Да и не всегда это удается, ведь я не медик, а всего лишь скромный инквизитор, пусть и обладающий некоторым необходимым в моей профессии знанием анатомии и физиологии человеческого тела.
– Прошу за мной, – сказал Кнотт и двинулся к дверям. – Для ваших людей приготовили место в челядной.
Чтобы добраться до комнаты барона, нам пришлось пройти длинным узким коридором со стенами из темного камня, а потом галереей, что вела над замковым двором. На площади горел большой костер, у которого сидело несколько стражников, их тени, едва видимые в слабом свете месяца, ложились на стены.
Наконец мы оказались перед дверьми покоев Хаустоффера. В прихожей дежурили двое слуг, и один из них, увидев нас, вскочил с лавки и постучал во вторые двери.
– Господин барон просит вас зайти, – известил он через минутку.
Мы вошли, и я увидел, что Хаустоффер лежит в огромной кровати с балдахином, а на табурете подле него сидит молодой слуга с книжкой в руках. При виде нас слуга поклонился и тихонько вышел.
– Как оно там, господин Маддерин? Внимательно все осмотрели? – спросил барон, приподымаясь на ложе. – Садитесь.
Мы присели на табуреты подле резного шкафчика, полного хрустальных кубков, бокалов и графинов. Все они были инкрустированы золотом, серебром и драгоценными камнями. Я смотрел на них если не с восторгом, то по крайней мере с интересом, ибо таких прекрасных вещиц не видал даже у Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.
– Красивые, верно? – Хаустоффер заметил мой взгляд. – Жаль, что лишь мастерам из Винии ведомы тайны производства хрустальных изделий.
– Всякая тайна раньше или позже тайной быть перестает, – позволил я себе заметить. – Это только вопрос времени. Обстоятельств и времени.