– Что ж… – Хаустоффер отчетливо раздумывал, шевеля пальцами, словно непрестанно пытаясь убедиться, что их и вправду десять. – Эрнест! – рявкнул наконец через плечо, и я понял, что решение принято. – Поставь-ка людей под стену полукругом, пусть приготовят арбалеты и следят за инквизитором.
– Слушаюсь! – Разбойник в кожаном, прохудившемся доспехе принялся расставлять вооруженных людей.
– Развяжите его, – приказал Хаустоффер, не сводя с меня взгляда и отступив на несколько шагов.
Кто-то сзади перерезал мои веревки. Я неторопливо выпрямил руки и принялся массировать запястья.
– Девицы будут нужны? – спросил с явным нетерпением в голосе младший Хаустоффер.
– А что, у господина барона найдется одна-другая под нож? – спросил я вежливо.
– А и найдется! – шлепнул он себя по ляжкам, явно довольный. – Селянки, но молодые и девственные.
– Прошу, приведите.
Тот отдал приказание, и через какой-то миг его люди приволокли к этому недоалтарю двух растрепанных молодых девиц. Девицы были настолько одурманены и напуганы, что не вырывались и не кричали. Только у одной по измазанному грязному лицу ручьем текли слезы. Девицы мне совершенно не были нужны, и я надеялся, что их не придется убивать. Но чем больше людей в пещере, тем лучше. Особенно когда начнется суматоха. И я по-прежнему надеялся, что не дойдет до крайних мер, которые угрожали бы и мне самому. Надеялся выбраться из ловушки с помощью ловкости и силы, не прибегая к помощи сверхъестественных сил.
– А серебряный серп у господина барона, полагаю, есть?
– Правильно полагаешь, – ответил он, и один из бойцов подал ему нечто в промасленной тряпке.
Хаустоффер осторожно развернул тряпку, и я увидел серебряный серп с деревянной отшлифованной рукоятью. Мне показалось: тупой до крайности, отчего резать им глотки было бы неприятным занятием как для резчика, так и для того, кому резали бы (хотя, разумеется, по разным причинам).
– А теперь мне нужна ваша кровь, барон, – сказал я вежливо и отметил, что Хаустоффер побледнел.
– Мо… моя? – простонал.
– Чтобы нарисовать охранительную пентаграмму, внутри которой ваша милость встанет. Для этого я должен использовать лишь вашу кровь.
– Ага, – сказал он и неохотно закатал рукав кафтана. – И сколько крови понадобится?
– Немного.
Пока мы (или, скорее, он, Хаустоффер, – поскольку не был он глуп настолько, чтобы дать мне в руки нож – и даже настолько, чтобы позволить мне приблизиться хотя бы на пять шагов) нацедили в глиняную миску достаточное количество крови, прошло немало времени.
Один из бойцов подал мне миску, а я нарисовал пальцем на камнях круг, в который вписал пятилучевую звезду. Между лучами звезды накорябал символы, которые могли сойти за магические иероглифы. Особенно нравился мне тот, который напоминал меч на четырех лапах.
– Господин барон соблаговолит встать внутри?
– Соблаговолит. Но ты – отойди-ка, – приказал он. – Еще, еще, – подгонял меня, пока я не уперся спиной в стену.
С сожалением должен признать, что четверо бойцов все время держали меня на прицеле. А Мордимер Маддердин, хоть и хорошо тренирован в рукопашной, но еще не освоил удивительного искусства танца между стрелами.
Хаустоффер встал в кровавом кругу.
– Ваша милость, – сказал я. – Прежде чем приступим к ритуалу, жертвоприношению девиц, купанию в крови и питию сего живительного напитка, прежде чем приступим к магическим заклинаниям, тебе придется отречься от Господа и Ангелов Его.
Когда я произнес эти слова, увидел легкое беспокойство среди бойцов барона.
– У Максентия ничего такого не было, – нахмурился Хаустоффер.
– Вот именно, – проговорил я со значением. – Как можно получить принадлежащую лишь Богу и Ангелам вечность, не отрекшись от них? Ведь это они сделали нас смертными…
– Я буду бессмертным? Наверняка?
– Всегда есть ограничения, ваша милость, – я намеревался все немного усложнить, поскольку так оно выглядело более правдоподобным. – Вас можно будет умертвить с помощью огня или пробив сердце колом. Также вы будете испытывать страх и отвращение при виде святых символов.
Он скривился.
– А летать?
– Как на орлиных крыльях.
– Превращаться в туман?
– Это потребует некоторой практики.
– А что с отражением в зеркале?
– Увы, – развел я руками. – Сегодня господин барон увидит свое отражение в последний раз.
Похоже, это его убедило.
– Что я должен говорить? – спросил он несколько неуверенно.
– Хорошо. Начнем. Я буду задавать господину барону вопросы, а ваша милость станет отвечать мне определенным образом, с бесконечной яростью, страстью и чувством.
– С яростью, страстью и чувством, – повторил он. – С бесконечной…
– От кого господин барон отрекается?
– Отрекаюсь, – начал он, – от Бога? – глянул на меня вопросительно, а я кивнул.
– И?
– Ангелов? – вопросил снова.
Я снова одобрительно кивнул. Велел:
– А теперь сильно и с чувством!
– Отрекаюсь от Бога и Ангелов Его! – рявкнул он, а несколько его людей нервно заоглядывались.
И все же арбалеты продолжали целиться прямо в меня, поэтому пришлось вести опасную игру дальше.
– Господин барон плюет на кого?
– Плюю на Бога и на Ангелов Его! – голос эхом разнесся по пещере. Барон аж усмехнулся.
– Проклинаете…
– Проклинаю Бога и Ангелов!
– Ибо кто суть содомитские крылатые выпердыши?
– Ибо Ангелы суть содомитские крылатые выпердыши, плюю на них и проклинаю их! – надсаживался Хаустоффер.
Люди говорят разные вещи. Богохульствуют, проклинают, ругают Бога. Но им чрезвычайно редко приходится делать это в присутствии того, у кого, как у меня, есть персональный Ангел-хранитель. И того, кто, как я, обладает определенной силой и связан со своим Ангелом странной мистической связью. И я считал, что богохульства притянут Ангела, который – как мне уже приходилось убеждаться – ненавидел, когда его обижали смертные. И может, лишь это и было в нем человеческим, поскольку мне всегда казалось, что мысли его движутся по неисповедимым путям, преисполненным яростью.
И Ангел явился. В грому, дымах и тьме, поскольку вихрь загасил факелы. И в абсолютной тишине, поскольку никто не сказал и слова, увидев в центре пещеры, аккурат в измазанной кровью чаше бассейна, сияющую фигуру. И лишь свет Ангела теперь разгонял тьму.
Мой Ангел стал, опираясь на меч, а его сияющие белые крылья распростерлись под самый потолок. Поглядывал по сторонам куда как хмуро.
– Мордимер, ты сукин сын, – сказал Ангел, я же услыхал в Его голосе нотку веселья.
Старался не глядеть Ему в глаза и склонился в низком, предельно низком поклоне.
– Мой господин, – проговорил я.
Он же повернулся неторопливо и сосредоточил взгляд на бароне, который продолжал стоять в кровавом кругу с раззявленным от удивления ртом. Я видел, как по лбу Хаустоффера катятся крупные капли.
– Итак, я содомитский крылатый выпердыш? – спросил Ангел тихо, я же, услыхав тот голос, почувствовал, как ледяной пот катится по моей спине. Пал на колени и склонился столь низко, что головой уткнулся в скалу. Но очень внимательно следил за всем происходящим.
Молодой Хаустоффер был не в состоянии ни сказать что-нибудь, ни даже пошелохнуться. Я не знал, парализовал ли его Ангел или же сия неподвижность была лишь обычным человеческим страхом.
– Крылья, – произнес Ангел громко.
И тогда Хаустоффер заверещал. От невероятной боли и невероятного ужаса. Он все еще не мог двинуться с места, но спина его взорвалась, и в фонтанах крови обнажился хребет. Из костей выросли огромные, темные, истекающие сукровицей крылья с белыми нитями мышц. Ангел повел рукою, и некая сила подхватила сие нечеловеческое уже тело и распростерла на стене. Из арбалетов в руках бойцов вылетели стрелы и прибили баронова сына к скале: по одной в каждое крыло, по одной в каждую ногу. Острия вошли в камень по самое оперение. Хаустоффер, повернутый лицом к скале, выл, будто желал выплюнуть с этим воем всю свою боль.
– Содомия! – снова громко произнес Ангел.
И я увидел, как лежавший на земле кусок скалы начинает помигивать, расплываться в воздухе и превращаться в нечто вроде огромного, с человеческую руку длиной, фаллоса. И когда сформировался окончательно, полетел с немалой скоростью и воткнулся прямо между ног Хаустоффера. Я мог бы закрыть глаза, но жалел, что не могу заткнуть уши.
– И кто теперь крылатый содомитский выпердыш? – спросил мой Ангел с глубоким удовлетворением в голосе, а глаза его засияли, будто солнце. – Бессмертие! – произнес он столь громко, что я услыхал, как осыпаются скалы.
Потом увидел лишь Его сияющую усмешку, после чего сделалось мне легко, а еще я почувствовал слабость и упал в пустоту. Когда же я очнулся, то лежал в траве, а Ангел сидел подле со сложенными крыльями. Что-то напевал, некую мелодию без слов. Камни под Ним кипели, однако, погруженный в задумчивость, он не обращал на это внимания.
Я встал, хотя голова моя все еще кружилась, а перед глазами вращались багряные круги.
– Мордимер. – Ангел поднялся и дотронулся пальцами до моего плеча, а я с трудом удержал крик, поскольку Его прикосновение выжгло мне рану аж до кости. – Не делай так больше.
Он убрал руку и тогда увидел, что плечо мое обуглилось. Он замер на мгновение, после чего снова приложил руку, но на сей раз я почувствовал лишь ледяное касание, и раны от ожогов закрылись – мгновенно и столь искусно, что и следа не осталось.
– Что чрезмерно – то вредит, Мордимер, – добавил Ангел.
– Молю о прощении, – шепнул я.
– Э-э, не моли, – махнул он ладонью. – По крайней мере, ты доставил мне минутку развлечения. Кто се был?
– Человек, желавший исполнить еретический ритуал и сделаться вампиром, мой господин.
– Вампиров не бывает, – рассмеялся Ангел. – Что за ерунда!
Я поднял взгляд и увидел, что теперь он приобрел вид худого мужчины в темной одежде и в шляпе с широкими полями. И лишь сияющие, будто сотканные из солнечного света волосы спускались Ему на самые плечи.