В конце концов, я слишком хорошо помнил слова моего Ангела, который некогда сказал, что в глазах Господа все мы виновны, а тайной остаются лишь время и мера наказания.
Обед был настолько обильным и сытным, что под конец меня тошнило уже от одного вида еды. Курнос же, который не сдался, продолжал поглощать новую миску густой похлебки, грызя обтекающую соусом свиную ногу.
– Ховофо, – сказал с набитым ртом, зная, что я смотрю на него.
Я отвернулся, как раз чтобы заметить у входа в альков задыхающегося и покрасневшего Кеппеля.
– У меня плохие вести, Мордимер, – сказал он тихо. Оперся о дверной косяк. – Очень плохие.
– Говори, – вздохнул я, подумав, что же окажется хуже того, как каноник Тинталлеро распоряжается в городе.
Он подошел ко мне и вопросительно глянул на Курноса, жрущего, будто свинья, и перемазанного подливкой.
– Можешь говорить при нем.
– Посланный Его Преосвященством инквизитор умер в трактире в пяти милях от Виттингена, – произнес шепотом Кеппель.
Я поднял кувшин и медленно, крайне медленно налил вино в кубок.
– Убили? – спросил негромко.
– Нет, – скривился он. – Был болен, уже когда выезжал из Хеза. Говорят, сильно болен.
– И кто?
– Додерик Готтштальк. Ты знал его?
– Ему было лет восемьдесят, – фыркнул я. – И лет десять уже – сидел он в саду Инквизиториума или играл в шашки у камина. Андреас, этот человек несколько десятков лет не вел никаких расследований!
Мы переглянулись, и в его, и в моем взгляде были понимание и смущение. И – настоящий страх, хоть в этом мы не признавались даже самим себе.
– Тот, кто его выслал, знал, что Додерик не доживет, – медленно и очень, очень тихо сказал Кеппель. – А даже если доедет, носа из постели не высунет. Что же, кто-то хочет уничтожить Виттинген?
«Нет, Андреас, – хотелось ответить мне, но я сдержался в последний миг, – кому какое дело до этого городка? Зато мне кажется, кто-то сильно жаждет подорвать уважение к Инквизиториуму».
– Может, и так, – сказал я вслух.
Кеппель вынул из-за пазухи кожаный мешок, запечатанный епископской печатью. Вздохнул, перекрестился и сломал печать. Вытащил свернутые бумаги. Расправил лист. Внезапно я заметил, что на одном из мест он задержался и пробежался глазами по тексту снова. А потом еще и еще раз. Поднял на меня глаза, и не стану скрывать: то, что я увидел в них, меня встревожило.
– Мордимер, – сказал он медленно и очень тихо. – У меня здесь документы из Хеза, которые вез Готтштальк. Все полномочия и приказы. И знаешь, на кого они выписаны?
Я уже хотел покачать головой, когда внезапно понял. И это заставило меня содрогнуться.
– О Боже! На предъявителя! – Я встал, с шумом отодвинул кресло. – Ты меня на это не подобъешь, Кеппель, – сказал ему резко. – Могу понять и простить, что ты не ценишь мою жизнь, потому что я сам порой считаю ее крайне ничтожной. Но поскольку она у меня только одна, я не желаю ее потерять. Какова бы уж она ни была.
– Прошу, Мордимер, сядь, – в его голосе, кроме нотки мольбы, я услышал нотку отчаяния. – Прошу…
Я некоторое время молчал, после чего снова пододвинул кресло и уселся в него.
– Ты нисколько не нарушишь закон, – тихо, но убежденно сказал Кеппель – так, словно объяснял что-то не слишком сообразительному малышу. И не скажу, что мне нравился подобный тон. – Документы на предъявителя, и мы не дотронемся до них и пальцем. Не станем ничего подделывать, не станем ничего утаивать, не станем делать фальшивые подписи. Слушай, Мордимер: «…сообщаем всем и каждому, что мой личный инквизитор по моей просьбе, приказу и пожеланию должен принять оборону Божьей веры в милом нашему сердцу и мучимом дьяволом городе Виттингене…» и так далее и так далее. Разве всех вас, с лицензией из Хеза, не зовут «личными инквизиторами Его Преосвященства»? И разве ты разойдешься с истиной, когда предъявишь это письмо?
– Всего-то разницы, что выданы они не мне, но Готтштальку… – пробормотал я. – Покажи остальные.
Он вручил мне все документы, я же внимательно их изучил. Действительно, они были сформулированы так, что воспользоваться ими мог всякий, обладавший лицензией в Хез-хезроне. Я также проверил подписи и печати, и все показались мне аутентичными.
– Отчего документы выправлены на предъявителя? – спросил я, не ожидая, что Кеппель ответит на этот вопрос. – Такое почти не практикуется. Обычно канцелярия епископа трясется над каждым словом… – Внезапно мне в голову пришла одна идея: – Кеппель, нынче у нас сентябрь, верно?
– Да вроде так.
– Его Преосвященство в конце августа или в начале сентября каждого года ездит на месяц к термальным водам. Говорит, помогают от его подагры. Поэтому он подготовил бумаги на предъявителя, на случай, если бы Готтштальк умер до того, как покинет Хез. Тогда документ вручили бы другому, заранее выбранному инквизитору, и не нужно было бы терять время на долгое путешествие курьеров туда и назад.
Андреас только пожал плечами.
– Может, и так, – сказал безразлично. – Неважно почему, важно то, что из этого следует. Мордимер, дьявол тебя подери, ты не будешь один. Если решимся использовать эти бумаги, ты ведь понимаешь, что в случае неудачи ни для кого не будет тайной, кто тебе их дал.
– Перед лицом несомненно близящейся перспективы отправиться в тюрьму меня нисколько не утешает тот факт, что ты окажешься в соседней камере, – сказал я раздраженно. – Ох и достал же вас его милость каноник!
– Я и не отрицаю личные мотивы, – нервно дернул он плечом.
– И сколько тебе предложили? – спросил я, а он побледнел.
– Т-ты о чем?
– Бургомистр? Или кто-то из влиятельных людей совета? Кто-нибудь из цехмайстеров? Сколько дают за то, чтобы прекратить это безумие?
– Я поделюсь с тобой по справедливости, – прошептал Кепплер через мгновение.
– Ага. А я на это куплю себе золотые цепи и камеру вымощу мрамором, – сказал я с издевкой.
– Спасешь город. И жизни сотен невинных людей.
– Андреас, – прервал я его. – А кому есть до этого дело? Не сказал ли сам Иисус Апостолам: «Убивайте их всех, Отец узнает своих»[26]? Кем ты меня считаешь? Идиотом? Странствующим рыцарем? С точки зрения мира существует или нет сей город, значит не больше, чем то, существует ли песчаный замок в волнах прилива… – Я оборвал себя на миг. – Меня, дорогой мой брат, беспокоит кое-что другое. И когда бы ты меньше внимания посвящал набиванию собственного кошеля, то, возможно, тоже понял бы это.
Он поднял на меня вопросительный взгляд и был настолько сконфужен, что даже не обиделся.
– Именно, милый Андреас: чтобы возбудить страх, можешь наказывать всех. Виновных и невиновных. Все равно кого. Но если ты должен возбудить сладчайший страх Божий, обвинение должно иметь реальные основания. Наказание пяти, шести, десяти людей принесет больше пользы, чем террор, развернутый против сотен. Ибо слишком многие тогда будут знать, что их семьи, друзья или соседи обвинены и осуждены несправедливо. А тогда, зная о невиновных жертвах, могут даже начать сочувствовать настоящим ведьмам и истинным еретикам. Поскольку, когда виновны все, то невиновен никто. Понимаешь ли, о чем я говорю?
– Мне кажется, да, – громко сглотнул он. – Думаю, что понимаю.
– Тогда я сделаю то, о чем просишь. И не ради денег мещан, ибо если посмеешь принять те деньги, собственными руками вздерну тебя на ближайшем дереве. – Когда я произносил эти слова, лицо Андреаса исказила гримаса, но мой коллега-инквизитор благоразумно решил промолчать. – Сделаю это, ибо в сердце моем пылает жар истинной веры. И я не хочу, чтобы такие люди, как каноник Тинталлеро, эту веру уничтожали, – прервал себя, взглянул на него и добавил резким тоном: – А кроме того, я не желал бы видеть на твоем лице это сомнение…
– Да, Мордимер. То есть нет, Мордимер. Ты с кончика языка снял мои собственные слова… Поверь мне, что…
– Заткнись, – приказал я ему. – Я еще не закончил. Желаю от тебя и остальных беспрекословного повиновения, а от тебя – еще и сохранения тайны. И тотчас прикажешь отослать людей Готтшталька, но не в Хез. Куда-нибудь в другое место. Куда-нибудь настолько далеко, чтобы никто не узнал, куда они направились.
– Конечно, – кивнул он.
Курносу и близнецам я приказал ждать снаружи, сам же вошел в ратушу бок о бок с Андреасом Кеппелем и двумя братьями-инквизиторами из местного отделения Святого Официума. Были это Йоханн Венцель и Хайнрих Вангард, оба молодые, крупные, светловолосые, куда больше напоминавшие купеческих сынков, чем инквизиторов. Но все мы были в официальных одеждах, поскольку и миссия, с которой мы прибыли, была предельно официальной.
Мы знали, что каноник всякий день участвовал в святой мессе в небольшой церковке на первом этаже, а потом завтракал вместе с ближайшими соратниками в зале на втором. Как я слышал, они не слишком заботились о посте и умерщвлении плоти, а слуги ежедневно приносили вина и пищу из славного кухней дома купца Вильдебрандта, цехмайстера бархатников. Сей же Вильдебрандт, вместе с женой и дочкой, вот уже много дней гостил в уютных подвалах ратуши, в то время как каноник довольствовался запасами его ледников и погребов, а также – талантами его великолепного повара.
В дверях стояла вооруженная мечами стража отца каноника. Двое плечистых прыщавых парней в кожаных доспехах.
– Его милость завтракает! – рявкнул один из них. – Можете подождать там, под стеной, – махнул пренебрежительно рукою.
– И с каких это пор сельские хамы рассказывают инквизиторам, что те должны делать? – спросил я ласково. – И с каких это пор такие вот скоты получили право носить мечи? Короче, отчего такие сучьи дети, как вы, все еще топчут Божий мир?
Они замерли. Раззявили рты и смотрели на меня так, словно я с луны свалился. А жаль, поскольку я ожидал, что выхватят мечи и тогда сумею без нарушения закона развалить их до жоп их же собственными мечами. Но уж коли не выказали желания сражаться, я хлопнул в ладоши. Тут же к нам подскочили четверо городских стражников.