Я глянул наверх, на балкон, где, опершись о балюстраду, стояли две фигуры. Первой был Курнос, а лица второй под широким капюшоном и в слабом свете я не разглядел. Однако был уверен, что эта вторая глядит на все в радостном напряжении, и языческая пословица, гласившая: «Месть суть счастье богов», – характеризовала ее настроение предельно точно.
– Начнем, любезные братья, – сказал я. – Запиши, Хайни, как того требует закон, – повернулся я к Вангарду. – Дня такого-то года Господня и так далее, в городе Виттингене, инквизиционный суд в составе таком-то…
– Прости, Мордимер, чуть медленнее, – пробормотал Хайнрих. – Сбиваешь меня своим «таком-то»…
– …приступил к допросу каноника Пьетро Тинталлеро, чья личность была безусловно установлена и подтверждена, – закончил я. – К протоколам добавлен акт обвинения на трех страницах, обозначенных так-то и так-то.
После завершения протокольного вступления мы встали и прочли короткую молитву, потом же я вышел из-за стола и приблизился к канонику.
– Несчастнейший Пьетро Тинталлеро, – сказал ему. – Всемогущий Господь Бог был милостив к тебе, отдав под суд Святого Официума. Здесь ты сможешь очиститься от грехов в твоем сердце, мы же в покорности и милосердии позволим тебе снова возлюбить Господа. Хочешь помолиться вместе со мною?
– Я духовное лицо! Меня нельзя подвергать пыткам! Сгниешь в тюрьме! – заверещал он, но сразу же застонал, поскольку, крича, двинул руками. – Сожгу тебя, – простонал напоследок.
– Брат Вангард, запиши, что осужденный не захотел прочесть молитву вместе с допрашивающим и грозил тому смертью.
– Хочу! – снова крикнул Тинталлеро. – Всегда хочу. Отче наш… – начал он, а я дал незаметный знак палачу за его плечами.
Палач легонько дернул за веревку, но этого хватило, чтобы каноник охнул, задохнулся и замолчал.
– Попытавшись произнести молитву, обвиняемый пережил ничем не спровоцированный приступ удушья, а святые слова не сошли с его уст, – продиктовал я Вангарду.
– Ну, ничего, – усмехнулся я канонику. – Попробуем позднее. Пьетро Тинталлеро, подтверждаешь ли ты, что, переодевшись в козлиные одежды, предводительствовал на сатанинском шабаше?
– Отрицаю! От всей души отрицаю!
– Тогда как пояснишь, что слуги Святого Официума и патруль городской стражи, который был с ними, а также цеховые стражники нашли тебя в подвалах дома, принадлежавшего купцу Вильдебрандту? Согласно подтвержденным подписями свидетельствам, ты сидел на укрытом красной материей троне с черепом козла в руках. На стенах же были начертаны надписи: «Сатана, Сатана, Сатана». У стоп твоих нашли кости, которые медиками были распознаны как кости младенцев обоих полов. На полу человеческой кровью была нарисована еретическая пентаграмма…
– Не знаю! – взвыл он. – Это все девка! Та распутная девка! Ничего не помню!
– Пьетро! – Я слегка оперся на его плечо. – Пойми меня, я здесь, чтобы тебе помочь. Чтобы мы вместе выяснили все, а если придется – чтобы отбросили прочь эти мерзкие обвинения. Может, кто-то, видя твою священную страсть, хочет очернить тебя в глазах людей? Но не бойся, ибо я ручаюсь, что если ты без вины, то выйдешь отсюда с поднятой головой. Ведь и Писание говорит: «Зная страх Господень, мы вразумляем людей, Богу же мы открыты»[27]. – Я взял его лицо в ладони. – Поверьте мне, отец-каноник, что я здесь лишь для того, чтобы покорнейшим образом служить вам. Признаю, что некогда меж нами были разногласия относительно должного и недолжного, однако теперь все это в прошлом. На коленях умоляю вас, господин Тинталлеро, позвольте мне помочь вам, станемте вместе сражаться с Сатаной!
Я смотрел ему прямо в глаза – и отметил, как в нем что-то сломалось. Он пошатнулся и простонал:
– Я ничего не знаю… Был в саду, а потом – ничего не помню.
– Расскажете все в свою очередь, Пьетро. Мы станем вас терпеливо слушать. Приспустите веревку, – приказал я. – Пусть господин каноник встанет удобнее.
– Извини, Мордимер, но не можем этого сделать, – сказал резко Кеппель. – Закон отчетливо говорит, что раз нужно что-то делать, то нужно это делать по очереди. Хотелось бы, чтобы мы придерживались процедуры.
Я беспомощно развел руками.
– Простите, святой отец. Бюрократия. Говорите, прошу.
– Эта шлюшка назначила мне встречу на закате. В саду церкви Меча Христова, – сказал он быстро. – Я нашел ее в беседке, а потом… потом… ничего больше не помню.
– Кем была та женщина?
– Н-н-не знаю…
– Пьетро, лишь правда сможет тебя спасти. Не лги перед лицом Господа нашего Иисуса Христа, – показал я ему на изображение Иисуса, С Креста Сходящего, что занимало почетное место на стене над столом, за котором сидели инквизиторы. – Он смотрит на тебя.
– Это была ее сестра, – опустил он глаза. – Сестра маленькой Гудольф…
– Эмма Гудольф, обвиненная в колдовстве, ереси и множестве других меньших преступлениях, умерла после двух допросов, – сухо проговорил Кеппель.
– Кто приходит к вам и приносит ересь, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его[28], – процитировал я слова Писания. – Зачем ты встречался с сестрой колдуньи, Пьетро? Чтобы совокупиться с ней противоестественным образом в тени церковного креста?
– Я не думал, что это в тени… – заикнулся он. – Желание ослепило меня, – внезапно разрыдался он, и слезы ручьем потекли по искаженному лицу. – Но я виновен только в этом, Богом клянусь! Да и то – лишь в мыслях, поскольку не успел согрешить въяве!
Я повернулся и обменялся с Кеппелем довольной ухмылкой.
– Запишите, что обвиняемый признался в намерении противоестественной связи с женщиной из семейства колдуньи. Я рад, Пьетро, что мы уводим тебя от Сатаны. Помни, брат, что и святой Иоанн говорил: «Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине»[29]. И чем охотней делишься с нами правдой, тем сильнее отодвигаешься от того, кто суть отец всякой лжи.
– Ис-ку-плю-у, – простонал он. – Поститься, ходить во власянице, бичевать плоть. Кля-ну-усь.
– Грешил, Пьетро?
– Грешил, грешил, но хочу искупить вину-у-у…
– А разве не ты, Пьетро, сказал, допрашивая Эмму Гудольф, что расплата за грех – смерть, весьма уместно цитируя слова святого Павла?
– Я?
– Пьетро, драгоценнейший мой товарищ, – сказал я. – Пока доберемся до покаяния, должно наступить время для исповеди и раскаяния. Расскажи мне о шабаше.
– Ничего не зна-а-аю! Поверь мне, не знаю, не знаю, не знаю…
– Любезный Пьетро. – Я отступил от него на пару шагов, и голос мой сделался холодным и твердым: – Позволь объяснить тебе, как действуют эти инструменты.
– Нет, прошу! – вскричал он. – Не покидай меня!
– Я рядом, Пьетро, – подпустил я в голос теплоты. – Готов тебе служить, едва только меня призовешь. Расскажи нам о шабаше…
– Не-е-е зна-а-аю-у-у! – расплакался он столь жалостливо, что никто б и не подумал, будто перед нами палач, приказавший замучить десятки подсудимых.
Он был одним из тех, кому мучить других людей – все равно что на пол плюнуть. Но сами они слабы, будто тонкий винийский хрусталь, который даже на легчайшее к нему прикосновение отзывается стоном разбитого сердца.
– Дорогой мой Пьетро. Довольно будет всего лишь потянуть второй конец веревки, чтобы твои связанные за спиной руки начали выгибаться за голову. Все выше и выше. В конце концов суставы не выдержат, связки порвутся и сухожилия треснут. Твои руки поднимутся выше головы, что причинит тебе невероятную боль. Голова упадет на грудь, а ребра, кости, жилы и суставы станут видны настолько хорошо, что их можно будет пересчитать. Умелый палач сумеет растянуть тело так, что чрез него будет виден огонь свечи.
Я прервался ненадолго, чтобы взглянуть, произвели ли мои слова впечатление на обвиняемого, и с удовлетворением отметил: произвели. В конце концов, не раз, не два и не десять мне самому приходилось применять эти пытки, поэтому я прекрасно знал об эффектах, ими производимых.
– Это обычная пытка, которую мы используем на допросах, но обычность ее не означает в нашем случае неэффективность, – добавил я.
Подошел к палачу, что стоял подле очага – там были ровно разложены инструменты, которые не требовали нагревания. Я поднял две соединенные металлическими болтами пластинки, изнутри выстеленные толстыми железными остриями. Приблизился к канонику, который следил за мной с ужасом.
– Это – железные сапоги, – пояснил я. – Накладываются на голень и лодыжку, а потом болты скручиваются. Железные острия, размещенные внутри, давят кости твоих ног, рвут мышцы и протыкают тело. После того как болты затянуты, палач порой стучит по пластинам молотком, чтобы увеличить боль, или разогревает их на огне, или вбивает между металлом и телом железные клинья.
– Молю, – прошептал он.
– Это я молю тебя, Пьетро. Не позволяй нам использовать эти приспособления.
– Я невинен!
Ох, милые мои, сколь часто я слышал эти горячие и преисполненные отчаяния заверения. Но на сей раз, когда бы даже и хотел, не смог бы отворить для них слух свой.
– Любезные собратья, – повернулся я к инквизиторам. – Согласно ли это вашему желанию или нет?
– Согласно желанию, – ответил за всех Кеппель, я же дал знак палачу.
Палач дернул за конец веревки, и связанные за спиной руки каноника резко пошли вверх, на высоту головы. Тинталлеро завыл так, что заглушил хруст вырываемых суставов.
Палач подошел и прижал к голому боку каноника горящий смолистый факел. Держал его так долго, чтобы тело зашкворчало в огне и покрылось черным налетом сожженной плоти. Потом отошел и приспустил веревку.
Каноник теперь мог уже стоять на стопах, не вытягиваясь на цыпочки. Перестал выть, голова его упала на грудь – теперь лишь отчаянно плакал. Лицо его покрыто было потом, флегмой, кровью из прокушенных губ и языка.