Мы сидели в покоях Шпрингера, и я сказал ему, что сделал, и объяснил, что требует от меня инквизиторский долг.
— Мордимер, вы знаете, что будет… — тихо сказал Шпрингер.
— Будет закон и справедливость, — ответил я. — Исполнится Божья воля.
— Какой ценой? — горько спросил он. — Вы разумный человек и знаете, что когда Инквизиция возьмётся за Биарриц, немного от нас останется. Он преувеличивал. Но обычные люди всегда преувеличивают, когда говорят о Святой Службе и её тяжком долге. Да, допросы, следствие, расследования — неприятная вещь, тем более, что не все братья способны отсеять зёрна от плевел. Но мы были уже далеки от времён ошибок и извращений, когда целые города пустели под напором жара инквизиторских сердец.
— Вы мне нравитесь, Шпрингер, — сказал я. — На самом деле. А тут нет ничего личного. Это только служебный долг. Вы требуете от меня, дабы я утаил, что дочь одного из самых уважаемых купцов города была ведьмой? Задайте себе вопрос: у кого она научилась тёмному искусству? Кто ей помогал? Кто её защищал? Кто согрешил деянием, а кто недосмотром? Не считаете, что долг каждого человека, любящего Господа, это найти ответ? Он низко опустил голову, и его руки дрожали, когда он положил их на стол.
— А если никто? Вы сами говорили, что это может быть врождённой способностью…
— Может да, может нет, — оборвал я его. — И как раз это следует установить.
— Вы знаете, что мне не в чем себя упрекнуть, — сказал он. — Но мне жаль город. Всё уже будет не так, как раньше, когда закончатся процессы.
— Это правда. — Согласился я с такой постановкой вопроса.
— Граждане Биаррица… — Он всё время смотрел на свои руки. — Несомненно были бы готовы на большие жертвы, лишь бы только их не коснулось несчастье.
— Насколько большие? — спросил я, поскольку меня интересовала степень решимости почтенных горожан.
— Думаю, что человек, который бы отменил катаклизм, мог бы рассчитывать на многое. — Он поднял голову и посмотрел на меня. — Может даже на двадцать тысяч крон? Я покачал головой. Это была огромная сумма. Просто невообразимая для вашего покорного слуги. Тем более что в процессе торгов её можно было удвоить. Это количество могло превратиться в дом в Хезе и достойное сельское владение. Но идеи нельзя купить за деньги. Ваш покорный слуга всегда был лишь простодушным, наивным человеком, не справляющимся с тяготами повседневной жизни. Даже если весь оркестр фальшивил, я старался играть чисто, так, как эту чистоту понимал своим скудным умом.
— Я не слышал этих слов, господин Шпрингер, — сказал я. — Не ухудшайте своей ситуации, делая недостойное предложение. Несчастья в этом городе начались тогда, когда кто-то начал заниматься чёрной магией. Сейчас для вас наступает время очищения. Может болезненное, но спасительное. Поймёте это когда-нибудь. И уже не будете путать лекарство с болезнью. Он покачал головой неубеждённый, а потом встал. Сгорбившийся, с посеревшим от печали лицом.
— Я знал вас столько лет и думал, что вы добрый человек, хотя и инквизитор.
— Я не добрый человек, — возразил я. — Я слуга Божий, молот ведьм и меч в руке Ангелов. Вы это должны знать, господин Шпрингер. Вы всегда это должны знать. Он долго на меня смотрел, а потом повернулся и вышел из покоев, тихо закрывая за собой двери. Я зал кубок с вином и подошёл к окну. Со второго этажа открывался вид на Биарриц: дома, улицы, сады. Я смотрел на всё это с печалью, хотя в отличие от Шпрингера у меня была надежда, что немногое тут изменится, даже когда прибудут инквизиторы. Я был более чем уверен, что у дочки Шульмастера был врождённый талант, силе которого она не до конца отдавала себе отчёт. Но также не оставалось сомнений, что купец знал о её выходках, но несмотря на это не решился поступить как добрый христианин. Ведь Писание гласит ясно: И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя. Младшая Шульмастерова убила Линде, используя тёмное искусство. Почему она так поступила? Что ж, выясним это в процессе производства. Может любила Угольда Плесьняка? Может между этим человеком и слабенькой, болезненной девушкой протянулась какая-то нить понимания? Ба, может у неё были доказательства его невинности, и она не могла согласиться с несправедливостью приговора? Кто это сейчас знает и кого это на самом деле волнует? Я вздохнул от собственных мыслей, допил вино и вознёс короткую молитву к Богу, благодаря Его, что в своей неизмеримой милости снова дал мне возможность послужить добру и закону, а также совершить правильный выбор.
Эпилог
Мне лишь осталось закончить одно дело. Так, просто мелкая зловредность, может и недостойная моей профессии, но от которой я был не состоянии отказаться. Днём раньше я велел вызвать одного человека, о котором знал, что он как раз пребывает в Биаррице. Это был мужчина с меткой, острой шуткой и слишком длинным языком, а я некогда спас этот язык от отрезания. В связи с этим у него был передо мной неоплаченный долг благодарности, и сейчас я решил взыскать этот долг. Тем более, что я был уверен: он поможет мне не только по принуждению, но также из внутреннего убеждения, и будет доволен шуткой, которую мы собирались выкинуть общими усилиями. Вечером я ждал в своих покоях Риту и лениво попивал чуть слишком сладкое вино из запасов бургграфа. Я услышал стук и задул свечи, оставляя только один трёхрожковый подсвечник на секретере под зеркалом. Открыл дверь.
— Пришла тебя поблагодарить, Мордимер. — Рита стояла на пороге, и в её голосе я ясно услышал нотку заигрывания. — В конце концов, ты спас мне жизнь.
Я отступил вглубь комнаты и жестом пригласил её внутрь. Когда она вошла, я тихо закрыл дверь и предложил ей сесть на софу. Она была действительно красивой, а багряное платье лишь добавляло блеска её красоте. Что ж, багрянец несомненно станет чересчур модным в Биаррице, насколько я знал своих братьев-инквизиторов. И всему виной алчность и жажда впечатлений этой женщины, которая считала, что талант, красота и слава возвышают её над обычными смертными. Впрочем, может так и было? С другой стороны, если бы она проявила к приговорённому милосердие, возможно мы бы ещё не скоро разобрались, что в Биаррице действует последовательница тёмного искусства. Да-да, Господь Всемогущий имеет такую силу, которая позволяет перековать зло в добро, и даже самое скверное существо может послужить Его целям.
— Кто знает? — ответил я. — Может не нацеливалась на тебя.
— Налей вина, пожалуйста, — оборвала она меня. — Мы оба хорошо знаем, как было.
Я взял узкий хрустальный бокал и наполнил его напитком. Подал ей. Она попробовала и улыбнулась.
— Люблю сладкие вина, — сказала. — А ты? — Я пил так много отвратительных напитков, что не смею критиковать те, что родом из подвалов вельможных господ, — ответил я.
— Может больше понравится из моих губ? Я склонился над ней. Губы у неё были мягкими и влажными, а её волосы пахли тяжёлыми духами, будто она окуталась дымом восточных воскурений. Я почувствовал её ладони на затылке. Она притянула меня к себе, и мы оба упали на софу. Я крепко её обнял, и, целуя, потянулся к её груди. Она задержала мою руку. — Только не разочаруйся, Мордимер, — прошептала она мне прямо в губы. — То, что ты видел, это такие маленькие женские штучки. Притворство.
— Знаю, — сказал я. — Но какое это имеет значение при твоей необыкновенной красоте? Я целовал её в губы и шею, забрёл губами на декольте и одновременно расшнуровал платье и корсет. Она тяжело дышала, ногти левой руки вонзила мне в загривок, а правой рукой орудовала у пряжки ремня. В конце концов, я содрал с неё платье. Я теперь совсем не удивлялся, что она подкладывает лиф, поскольку её грудь состояла лишь из розовых, набухших сосков.
— Дорогая, — сказал я, вставая. — Извини меня, но я не могу…
— Что такое? Как не можешь? Мордимер, ведь я чувствую, что ты очень, просто очень можешь, — засмеялась она и приподнялась, чтобы притянуть меня обратно на софу.
— Твои груди, малышка, — я покрутил головой. — Ты права, что подкладываешь корсет, так как мужчины любят богатые формы. А когда я с тобой обнажённой, то чувствую себя, будто ощупываю молодого парня. И меня тошнит от одной мысли.
Она смотрела с минуту, как бы не понимая, что я ей говорю, но потом поняла, и румянец выступил на её лице и декольте. Она скривилась, и её лицо застыло в маске, образованной чистой ненавистью.
— Я тебе этого не забуду, — прошипела она и так резко натянула платье на плечи, что рукав разорвался с громким треском. — Ты, ты… — она не могла найти слов.
— Иди уже. — Я махнул рукой и скривился, услышав грохот закрываемой двери. Из-за портьеры показался Педро Златоустый. Радостно мне улыбнулся.
— Прекрасная сцена, магистр Мордимер. Но просветите меня, будьте добры, зачем вы это сделали? Ведь вы знаете, моё уважение к вам так велико, что я и так бы написал всё, что только пожелаете…
— Педро, — оборвал я его. — Ты поэт. Мастер. И должен знать, что ложь рано или поздно выходит наружу. Разве не забавно, что простой инквизитор отверг нежности величайшей певицы мира, поскольку у неё оказались дрянные сиськи. Ты видел это своими глазами и засвидетельствуешь это своим талантом и своей честью…
— Величайшей? — Педро скривился. — Ручаюсь вам, магистр, что скоро люди будут помнить не о её пении, а о том, как её из кровати выкинул инквизитор. Также ручаюсь вам, что Риту Златовласку будут называть, на мой вкус, слишком во многих местах Ритой Падлосиськой.
— Уважаю артистическую свободу, — сказал я вздыхая. — И буду последним, кто посмел бы сдерживать творческую изобретательность великого поэта.
Мрачный круг
Относительно чужих поступайте мудро, используя полезно каждую минуту. Разговор ваш всегда приятен, пусть всегда будет приправлен солью, так, чтобы вы всегда знали, как каждому отвечать следует.