3. ЗАПИСКИ АНТУФЬЕВА
Антуфьев привык весь день проводить в хлопотах, а в пути на корабле он впервые оказался без дела. Не зная, за что приняться, он ходил по палубе, смотрел на плывшие мимо суда, на уходившие вдаль берега. Спускал с цепи псов, стравливал их и с деревянным хохотом наблюдал, как они грызлись и катались кубарем. Потом псов разливали водой и снова привязывали к будке.
Он вступал в беседу с кормщиком, расспрашивал названия встречных поселений и записывал свои наблюдения в счетную тетрадку, озаглавив ее: «Юрнал о путном шествии».
«Май в шестой день.Ехали мимо Дедилова, стоит на правой стороне. Приплыл на долбеночке старик ветхой. Купил у него пару уток. Очень кланялся. Сказывал, зима была холодная, на низах хлеба подзябли.
Седьмой день.Прибыли в Переяславль. Татары, захватив, подожгли и разрушили. Дома развалились. По обе стороны реки знатные избы бояр, где лета проводють. День был тихой.
По пути в Новоселки зело много монастырей и сел.
В одиннадцатый день.В 4 часу с полуночи приехали к городу Мурому. Здесь мордвины хорошо земли распахали. Стали у берега и ночевали. Ночь ждали всего каравана.
В 6 часу была погода[56] великая, и стали на якорь по реке и ночевали.
В двенадцатый день.Была погода великая ж, и ночевали на том же месте. А к ночи тихо.
В тринадцатый день.В 5 часу якорь вынули и пошли от города в путь.
Справа река впала Мокша. Слева Клязьма, что началась у города Владимира. Берег с правой стороны горный, покрыт добрыми пажитями верст на двадесять, а левый низмен, бесплоден и мало обитаем.
В пятнадцатый день.Не дошед до Нижнего, за 2 часа до свету стали на якорь неподалеку от города по реке. День был и ночь все тихо.
В шестнадцатый день.В 9 часу якорь вынули, пошли в путь. В 9 часу пришли к городу Нижнему, и пристали к берегу, и ночевали у города. Дожжик малинкой накрапывал. Караван еще не собрался. Славный город. Строен на вышнем берегу реки. Стены каменные, и царь приказал поставить на нем было стрельцов достаточно, чтобы татары не шебаршили.
В посадах народу живет больше, нежели в кремле.
Здесь вьют добрые веревки. Приказал Петьке Исаеву накупить запасу щук и окуней.
В семнадцатый день.Караван собрался весь. В 3 часу от города пошли в путь. Того числа был ветер невелик.
Люди мои очень маются животами. Не знаю – отчего. Строго им наказывал, чтобы молились Пантелеймону-целителю, и сам для примера с ними молился. Все же некоторые померли.
В восемнадцатый день.Проехали Васильгород-Суровский. Обтекает река Сура. Той ночи в 12 часу судно нанесло на мель, и с мели по завозне в 3 часу выплыли. Здесь всюду видно много татаров и черемисов. Женатые голову бреют, а неженатые на макушке оставляют косму волос длинную, до плеч. Жрут конину.
В девятнадцатый день.Проехали город Кузьмодемьянск. Здесь закупил рыбы соленой, хотя и заквасилась, но наши работники все равно съедят.
В двадцатый день.Приехали в Чебоксары, войска достаточно. Черемисы ненадежны. Воевода приходил на струг, спрашивал проездные грамоты. Я ему нос утер царским указом. Ходил по берегу, видел в лесу орех, вишню и смородину.
В двадцать первый день.В 4 часу приехали к городу Казани и стали на якоре по реке Волге против Казанки-реки. А та река впала в Волгу с левой стороны. Приставали суда небольшие. День был тих, и ночь тако ж.
Город – столица царства Казанского – на холме на левом берегу реки. Со всех сторон равнины безлюдны. Стены посада деревянные, а кремлевские толстые, сложены из хорошего камня. Река Казанка обтекает кремль колесом, и к нему не подступишь.
В посаде торговля идет бойкая, ей способствуют наиболее татары. Черемисы привозят продавать все, что есть у них, даже собственных детей обоего пола, которых уступают всякому желающему куповать дешево. Это они с голодухи.
В кремль ради обороны и безопасности татарам ходить запрещено. Все они оттудова выселены. А коли войдут, стрельцы рубят им голову.
Устроил угощенье казанскому воеводе Трубецкому Юрию Петровичу и архирею за их обходительность».
В устье Камы, у левого берега Волги, весь караван остановился. На берегу уже ждала сотня подвод и два десятка было местных[57] казаков на башкирских конях. Они окружили выгружавшихся рабочих и выставили сторожевые посты.
Вынесли с судов несколько мертвых тел. «Очень животами изошли», – говорили рабочие, окружив мертвых, лежавших в ряд, с руками, скрещенными на груди. Веки всем опустили, покрыв медными грошиками. В головах у каждого стояли иконки и горела восковая свеча.
Среди покойников лежала и бабка Дарья. Ее закрытые глаза впали и потемнели. Нос заострился. Губы сурово сжались. Аленка сидела возле нее, недоумевая, смотрела на подходивших, иногда рукавом стирала слезу, наползавшую на кончик носа.
Один казак был послан в ближайший выселок разыскать попа. Вернулся навеселе, едва держась на коне. Сказал, что поп отправился в объезд, ругу[58] собирать. А дьячка тоже нет.
Выкопали общую могилу, опустили покойников, закопали.
Плотники поставили свежий сосновый крест, смола выступала на нем желтыми каплями.
Приказчики торопили идти в путь.
Антуфьев с сыном, приказчиком Петром Исаичем и вооруженными стражниками на тарантасах отправились вперед.
Караван тронулся близ берега по каменистой дороге. Позвякивали цепи. Под ногами скрипела галька.
Тимофейка, с колодой на ноге, ехал на подводе. Касьян с Аленкой плелись в общей толпе.
4. НОВЫЕ ПОРЯДКИ
Антуфьев приехал в горную долину, где ему были переданы в пользование два слабо работавших казенных завода.
День был жаркий. Ветра не было. Молчал высокий лес, только дятел долбил сухое дерево. С перевала, куда взлетела двухколесная тележка, была видна вся узкая горная теснина, на дне которой разлился пруд, уходивший загибом в скалистое ущелье.
Пруд загородила плотина, и возле нее толпились покрытые сажей заводские здания. Небольшая домна выпускала густой черный дым, а дальше рассыпались в беспорядке бревенчатые срубы, без крыш, крытые для защиты от холода пластами дерна с зеленой травой и молодыми деревцами. В этих срубах жили заводские рабочие.
Доносился глухой шум водяного колеса и равномерный стук обжимного молота. Бойкая горная речка, извиваясь серебряной лентой, врезывалась в зеленые луга, покрытые бесчисленными пеньками вырубленного леса.
Кругом теснились горные увалы, за ними в синей дали возвышались кряжи настоящих Уральских гор. Лес, густой и сумрачный, со всех сторон подходил к заводу, выстилал горы до самого верха и дремучим ельником залегал по ущельям.
Антуфьев сошел с тележки и, разминая затекшие ноги, внимательно осматривал долину, расспрашивая возчика, как зовутся отдельные сопки и ущелья; вдруг он нагнулся, постучал костылем по плешине серого треснувшего камня, обросшего мхами и лишаями. Поднял кусок, впился глазами в поблескивавшие зернистые изломы его. Бросил камень в повозку. Опять стал осматривать долину.
«Там поставлю еще четыре домны, к той горе прорублю просеку, – прикидывал он в уме. – Плотину перенесу выше на версту. И эта речка толканет двенадцать новых молотов. Там проходки для сыска руды выкопаю, туда к горе подамся, чтобы рудокопные дудки были ближе к домнам».
Антуфьев, посвистывая, влез в таратайку, и конь, упираясь, спустился с крутой каменистой дороги и затрусил по направлению к заводу.
Приезд Антуфьева был неожидан. Заведующий спал, долго облачался, пока вышел к гостю.
– Пускай подождет, – ворчал он, – нужно показать мужику, туляку прокопченному, чтоб не очень обскакивал.
Но Антуфьев его не ждал, а побывал на домне, в кузнице, осмотрел плотину. Заведующий долго ждал его, затем отправился разыскивать и нашел около груды сложенных чугунных криц. На все вопросы и приветствия заведующего Антуфьев не обратил никакого внимания и ответил только:
– Поговори-ка, братец, с Петром Исаичем, приказчиком, – а сам пошел вверх вдоль пруда, постукивая костылем.
Весь караван прибыл через две недели. Люди были измождены. Придя к плотине, они тяжело опустились на землю и заснули.
Но Антуфьев не дал им отдохнуть. Он хотел поскорее развернуть дело. Он собрал приказчиков и старших мастеров и стал объяснять, где и что каждому придется делать.
– Мы должны выплавить чугуна в десять – двадцать раз больше того, что последний год вырабатывала сия домна.
Увидев Тимофейку, который с трудом плелся, передвигая ногу с колодкой, Антуфьев спросил:
– Как, старик, по душе ль тебе эти пади?
– Хуже того, что было, не будет, – ответил Тимофейка и, подойдя вплотную к мастерам, приставил ладонь к уху, внимательно прислушиваясь к разговорам.
Антуфьев все повернул по-новому. Приказчики и гонцы помчались во все стороны и, грозя «царским указом», стали сгонять рабочих из окружных поселков.
Потащились обозы с мукой, с соленой рыбой, в лесу застучали топоры, повалились вековые деревья, обнажились просеки. Стражники привели толпу ясачных[59] вогулов и остяков дровяные кучи складывать и уголь жечь. Плосколицые, узкоглазые ясачные испуганно и недоверчиво косились, шли гуськом друг за дружкой, садились разом на корточки, дичились. Из леса с работы убегали десятками, за что наказывались оставшиеся.
Прибывшим рабочим было приказано самим сложить себе избы, огородиться заплотами, накосить на зиму сена.
К Тимофейке раз подошел Петр Исаич и спросил:
– Никита Демидыч узнать желают, будешь ли ты класть избу. Обещают прислать печника.
Тимофейка, возившийся около горна, остервенился: