ВячеславНИКОНОВМолотов. Наше дело правоекнига первая
Введение
Он родился при Александре III и умер при Михаиле Горбачеве. Он прожил 96 лет. Прожил огромную жизнь, которая вынесла его из вятской глубинки к самым вершинам мировой политики и опустила в омут опалы. Не раз ему удавалось пройти по лезвию бритвы, балансируя между жизнью и смертью. Секретарь ЦК в тридцать один год, член Политбюро — в тридцать шесть, премьер-министр Советского Союза — в сорок, он оказался одним из немногих, кто уцелел из ленинской команды.
Это — мой дед Вячеслав Михайлович Молотов.
Я любил и люблю его. Как иначе относиться к человеку, который нянчил тебя на руках, открывал глаза на мир. Который учил тебя, заботился о тебе, переживал за тебя. Которому я обязан жизнью — и не только потому, что на четверть состою из его генов. Когда я в Крыму в трехлетием возрасте сорвался с мостков в море, он нырнул и достал меня с глубины, откачал… Умный, убежденный, несгибаемый, организованный, начитанный, знающий всё и обо всем — о таком деде можно было только мечтать.
Когда я достиг сознательного возраста, то уже не всегда с дедом соглашался. На многие вещи и события наши взгляды не совпадали. Что неудивительно: он старше меня на 66 лет. У нас с ним были очень разные воспитание и жизненные обстоятельства. Дед принадлежал к несгибаемой ленинской когорте, и это накладывало очевидный отпечаток. Таких людей я больше не встречал, хотя виделся и с Кагановичем, и с Буденным, и с Ворошиловым, и с Булганиным, и с Жуковым и многими другими людьми с характером. Дед даже на их фоне был скалой, кремниевой глыбой, последним ленинцем.
Что же касается меня, то я из поколения, которое в юные годы больше интересовали «Битлз», Пеле и Высоцкий. Мне не раз доставалось от деда за разного рода ревизионистские и оппортунистические идеи. Да и я позволял себе неделикатно подсмеиваться над его старомодностью. Мы действительно из очень разных поколений.
В зрелые годы я смотрел на деда не просто как на родного человека, но и как на крупную фигуру в большой истории, которую вряд ли можно оценивать житейскими мерками. Я не считаю все им сделанное и сказанное правильным. Но, право, не я ему судья. «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие»[1], -писал Пушкин, прадед которого был сподвижником Петра I, человека, вызывавшего в XIX веке не меньше вопросов, нежели сейчас Ленин или Сталин — начальники Молотова.
Я считаю себя обязанным обратиться к истории личности деда еще и потому, что с биографами ему не повезло. В сталинские времена вышло немало приторно-сусальных работ — вплоть до канонической «Краткой биографии», опубликованной к 50-летию со дня рождения деда под редакцией его многолетнего помощника Германа Тихомирнова. Молотов был обесчеловечен, превращен в функцию, некий героический ходульный персонаж партийного эпоса.
На Западе же о Молотове услышали только в 1930-е годы и только из трудов «невозвращенцев» и эмигрантов, в числе которых непререкаемым авторитетом пользовался Лев Троцкий, человек, испытывавший к деду прямо-таки патологическую ненависть.
Ситуация изменилась в годы Второй мировой войны, когда дед возглавил советскую дипломатию и попал в поле зрения более широкого круга весьма влиятельных и наблюдательных авторов. Их суждения по крайней мере не несли на себе отпечаток советских внутрипартийных разборок. «Вячеслав Молотов — человек выдающихся способностей и хладнокровно беспощадный, — напишет в своих мемуарах Уинстон Черчилль. — Дожив до старости, я радуюсь, что мне не пришлось пережить того напряжения, которому он подвергался, — я предпочел бы вовсе не родиться. Что же касается руководства внешней политики, то Сюлли, Талейран и Меттерних с радостью примут его в свою компанию, если только есть такой загробный мир, куда большевики разрешают себе доступ»[2].
Госсекретарь США Джон Фостер Даллес замечал: «Наблюдая в действии всех великих мировых государственных деятелей нашего века, начиная с участников Гаагской мирной конференции 1907 года, я никогда не встречал такого высокого дипломатического мастерства, какое проявлял Молотов»[3]. Присутствуя в мемуарах всех политиков середины прошлого века, к нему в основном благосклонных, во всех исследованиях по истории Второй мировой войны, послевоенного периода и холодной войны, Молотов и на Западе не удостоился большого количества полноценных биографий. Хотя первая — Дж. Гэя — вышла еще в 1942 году в Англии и носила комплиментарный характер, отражавший дух военного сотрудничества великих держав. Не менее благожелательной была и биография, вышедшая из-под пера Бернарда Бромаджа в 1956 году и отразившая «дух Женевы». В этих книгах — множество небылиц, что было следствием и недостатков, присущих советским источникам, и ограниченного доступа к ним авторов. Чего нельзя сказать о серии книг Дэрека Уотсона из Бирмингемского университета, который провел исключительно тщательную работу с первоисточниками и предпослал полной биографии Молотова серию книг и статей о разных периодах его жизни (включая и монографию «Молотов и советское правительство»). Наконец, Джеффри Робертс издал в Вашингтоне книгу о Молотове как министре иностранных дел, которая вышла в русском переводе в 2014 году под названием «Молотов. Сталинский рыцарь холодной войны».
А в нашей стране на смену безудержному восхвалению «продолжателя дела Ленина» и «несгибаемого соратника великого Сталина» после 1957 года пришли сначала хула, а затем — фактическое забвение. В годы застоя фамилия деда исчезла даже из специализированной исторической литературы. Где можно, она заменялась различными словосочетаниями — «председатель Совнаркома», «министр иностранных дел», а также «советская сторона» или «советское руководство». Присутствовал дед только в «антипартийной группе» вместе с «примкнувшим к ней Шепиловым».
Перестройка прорвала шлюзы молчания и обрушила на Молотова потоки грязи. Деду приписывались все мыслимые пороки и преступления. Ждал и большой сюрприз — книга Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» (позднее в дополненном виде получившая название «Молотов: полудержавный властелин»). У меня к ней крайне двойственное отношение. Когда Чуев писал, будто Молотов был в курсе, что их разговоры записывались, он врал. Дед никогда и никому не разрешал записывать на пленку его рассказы. Записи Чуева делались с помощью незаметно включенного в кармане диктофона. Аутентичность «Бесед» сомнений не вызывает, я сам присутствовал при большинстве из них. Но это — вовсе не специальные диалоги об истории, а разговоры на прогулке и застольный треп. Отсюда — облегченность ответов, предназначенных для не самого подготовленного слушателя. Но я назвал свое отношение к книге Чуева все-таки двойственным. Пусть и негодными средствами он сделал доброе дело: сохранил многие сведения, которые уже не найдешь в закоулках собственной памяти, в моих или дедовских записях.
В этой книге немало исторических эпизодов, описанных дедом лично. Но это не мемуары, потому что специально мемуаров он не писал, хотя одно время ходили упорные слухи об обратном, особенно когда он начал в 1970-е годы посещать Ленинскую библиотеку. К нему даже часто обращались с просьбой помочь раздобыть уже якобы вышедшие или вот-вот выходящие воспоминания (назывался даже заголовок: «Тридцать лет со Сталиным»). На что Молотов неизменно отвечал: «Найдете в магазине, не забудьте купить на мою долю».
Сам он называл три причины, по которым не писал воспоминаний. Первая — у него не было доступа к архивам. «Хорошо Черчиллю, — говаривал дед. — Сидит себе в ванне, курит сигару, держит в руках копию какого угодно документа и диктует стенографистке свои мемуары. Так не только шесть томов, а все двадцать можно написать. А у меня даже письма жены отобрали, и никакой стенографистки. Без документов мемуары — это не мемуары».
Вторая причина заключалась в том, что Молотов не хотел писать в корзину. Он был уверен, что его воспоминания никто и никогда не напечатает. Ни одной строчки, вышедшей из-под его пера за последние три десятилетия жизни, опубликовано не было. Наконец, третий аргумент, который для меня звучал неубедительно, но для деда был исключительно важным: «Ленин и Сталин мемуаров не писали». Это — не занятие для настоящих революционеров, призванных смотреть вперед, а не назад.
Была и еще одна — неназванная — причина отсутствия воспоминаний: осторожность. Семья в опале — все невыездные, без карьеры, «под колпаком». Сколько себя помню, всегда в доме исходили из презумпции, что все сказанное тобой слышит кто-то еще. Дед явно не хотел доверять бумаге какие-то факты и мысли, из-за которых у его родных могли возникнуть еще большие неприятности.
Году в 1975-м возникла у нас с отцом идея подвигнуть деда надиктовывать его воспоминания на магнитофон. Уламывали мы его долго, приводя все мыслимые аргументы. Наконец он согласился. Напряглись и купили чудо отечественной электроники — кассетный магнитофон «Весна». Привезли деду на дачу в Жуковку, поставили перед ним микрофон. Он довольно бодро, хотя и заметно волнуясь, минут пятнадцать рассказывал о том, как Ленин в 1919 году приезжал на вокзал, чтобы проводить Крупскую, вместе с Молотовым отбывавшую в Нижний Новгород. Зачем — узнаем из книги. Этот рассказ оказался не только первым, но и последним. Полагаю, дед не захотел диктовать по тем же причинам, по которым не писал мемуары.
Когда началась гласность, нельзя сказать, что я узнал об истории нашей страны много нового, что-то такое, что я уже раньше не слышал от деда. Что действительно оказалось новым, так это открывшиеся архивы.
Только личный фонд Молотова в бывшем партийном архиве, ныне носящем название Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), насчитывает больше 1600 пухлых дел. Прочитать их все — жизни не хватит. Я уж не говорю о многочисленных бумагах Молотова в архивах Политбюро, Секретариата и Оргбюро ЦК, Совнаркома, Государственного Комитета Обороны, МИДа и т. д. и т. п.