. Скрябину достали другой паспорт — на имя грека, который был освобожден от воинской повинности из-за одного физического недостатка, о котором, однако, Молотов даже не подозревал (из-за чего чуть не погорел).
В Санкт-Петербурге Молотов объявился в начале осени 1916 года под именем Якова Михайловича Каракурчи из города Мелитополя. Отрастил волосы и длинную черную бороду. Со смехом рассказывал, как явился снимать комнату в Озерках, а хозяин его и спрашивает:
— Вы, часом, не грузин будете?
— Нет, я немного греческой крови.
Молотов даже похвастался близкому товарищу, что с такими замечательными документами не страшно переосвидетельствование, необходимое для белобилетников. Приятель, большой дока в этих вопросах, глянул на документы и захохотал:
— А горб у тебя есть?
— Какой горб?
— Самый настоящий, за плечами. Номер статьи, что записан в белом билете, означает «горбун».
Пришлось добывать новый паспорт.
Петербургский комитет активно себя не проявлял. Из околопартийных организаций существовала лишь рабочая группа Страхового союза с его журналом «Вопросы страхования». Общался Скрябин только с многократно проверенными коллегами. Сначала вместе с Аросевым, работавшим бухгалтером в журнале «Современный мир», занялись созданием собственной большевистской группы, которая получила пополнение в лице Шутко, Залуцкого и Пылаева, также сбежавших из Сибири. Аросева мобилизовали на фронт, и на освободившуюся вакансию в журнале он рекомендовал издателю Иорданскому своего давнего друга Алексея Петровича Карпова. Под этим именем скрывался, естественно, Молотов. Впрочем, от Иорданского не надо было таиться: он входил еще в редколлегию «Звезды» и знал Скрябина лично. Так Молотов стал не только бухгалтером, но и фактическим секретарем редакции уважаемого литературного журнала, который дожил и до XXI века под названием «Новый мир».
Продолжая подпольную деятельность, Молотов вновь включился в работу Петербургского комитета. По предприятиям города распространялось написанное им воззвание: «Страшный призрак — Царь-Голод — вновь угрожающе надвигается на Европу, и ледяное дыхание его веет ужасом и смертью»[91]. Листовка была воспринята как приглашение к стачке, и 17 октября она охватила Выборгский район и длилась три дня. На 26 октября был назначен суд над матросами Балтфлота, обвиняемыми в принадлежности к военной организации большевиков. «Товарищ Молотов… поставил на обсуждение Петербургского комитета вопрос об организации в день суда массового выступления рабочих»[92]. Призыв был услышан, рабочие забастовали на заводах Эриксона, Лесснера, Рено.
В эти дни в Петрограде появляется ленинский эмиссар Александр Шляпников с полномочиями восстановить Русское бюро ЦК. Он вспоминал: «С помощью т. Тихомирнова (Вадима) удалось образовать сеть нелегальных квартир для явок… Труднее пришлось с подбором товарищей для самого Бюро Центрального Комитета. В Петербургском комитете было так мало работников, что забирать их оттуда, хоть и для нужной работы, можно было только в крайнем случае… В руководящий центр удалось привлечь по соглашению с ответственными работниками Петербургского комитета (тт. Залежским, Шутко, Антиповым, Евдокимовым и др.) тт. П. Залуцкого и В. Молотова»[93]. Так в 26 лет Скрябин вошел в состав высшего большевистского руководства, называя тогдашнее Русское бюро «ЦК на безрыбье».
Шляпников осуществлял в Бюро представительские функции, поддерживал связи с провинцией и заграничным центром; Молотов ведал делами литературными, Залуцкий представлял ЦК в Петербургском комитете. Вопросы переправки и распространения литературы взял на себя Тихомирнов, по-прежнему предпочитавший оставаться в тени. Для этой работы он организовал группу молоденьких курсисток, которые без особых препятствий путешествовали с большими чемоданами и коробками из-под шляпок по всей необъятной империи.
Штаб-квартира Бюро была в квартире Павловых по Сер-добольской улице, дом 35. Удивительно, но этот центральный офис благополучно просуществовал вплоть до свержения царизма. Шляпников, Молотов и Залуцкий постоянно меняли места для встреч и заседаний, используя различные явочные квартиры или просто прогуливаясь темными вечерами по пустынным улицам Лесного района. Одно из первых заседаний Русского бюро, проведенного совместно с ПК и рабочей группой Страхового союза, было посвящено оценке деятельности Черномазова и других провокаторов: «Члены всех рабочих организаций немедленно прекращают с этими лицами всякие сношения по делам всех организаций»[94]. Пожалуй, это решение больше, чем что-либо другое, спасло Бюро от провала.
В конце 1916 года Молотов вновь отправился в Москву, где после его ареста так и не смогли избрать городской партийный комитет. Он на месте реализует единственно возможное в тех условиях решение: не проводить никаких собраний, а назначить властью Русского бюро ЦК особое Областное бюро ЦК РСДРП (б). Само Русское бюро тоже ведь никто не выбирал: его состав просто согласовали с Лениным. Из Москвы Молотов едет дальше — в Орел, где жил его студенческий приятель Потехин, «неся культуру» в провинциальные массы. Он был освобожден от военной службы как туберкулезник, а в родительском доме никто паспортом не интересовался. По возвращении в Петроград Молотов снял в Лесном комнату в двухэтажном деревянном домике и прописался по паспорту Потехина.
В те дни не большевики, загнанные в глубокое подполье, и вообще не социалисты были главной революционной силой. Куда большую роль в подготовке свержения режима играли либеральные и даже правые партии и их лидеры, пользовавшиеся относительной свободой политической деятельности. С осени резко радикализировался Прогрессивный блок Государственной думы, а возглавлявшие его кадеты приняли стратегию прямой конфронтации с верховной властью. «Их главным мотивом было желание довести войну до успешного конца в согласии с союзниками, а причиной их оппозиционности — все возраставшая уверенность, что с данным правительством и при данном режиме эта цель достигнута быть не могла»[95], - пояснял лидер кадетов Павел Милюков. На открытии очередной сессии Думы прозвучала его речь с обвинением ведущих членов кабинета и придворных кругов в коррупции и намерении заключить сепаратный мир: «Что это, глупость или измена?» На что зал и забитая людьми галерка дружно отвечали: «Измена!»
Вокруг трона вовсю плелись заговоры, имевшие целью «спасение монархии от монарха»[96].
Вход в историю
Один из незаконченных набросков Молотова 1967 года — «Из воспоминаний и из раздумий»: «В январе 1917 года В. И. Ленин делал в Цюрихе для швейцарской молодежи доклад о революции 1905 года… Ленин заканчивал доклад словами: “Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь… будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции”. Но именно с этого времени и, особенно, в феврале 1917 года революционные события в нашей стране пошли на крутой подъем. В конце февраля революция, для которой очередная задача заключалась в свержении царизма, одержала свою решительную и славную победу. Под огромным напором поднимавшегося в ряде городов и рабочих районов стачечного революционного движения и, особенно, благодаря самоотверженной борьбе питерских рабочих и работниц, начавших вовлекать в свои боевые уличные демонстрации под лозунгами “хлеба голодным” и “долой войну” также некоторые воинские части Питера, царское самодержавие крахнуло»[97].
Не только Ленин, давно уже живший в отрыве от родины, но и большевики, работавшие в Петрограде, не ждали Февральской революции. Напротив, как вспоминал Шляпников, еще в начале февраля 1917 года Русскому бюро «приходилось опровергать и бороться с некоторыми заблуждениями и иллюзиями товарищей относительно преувеличения сил рабочего класса в надвигавшейся борьбе»[98]. Призывы горячих голов из Выборгского районного комитета использовать для решительных действий намеченную ко дню открытия очередной сессии Госдумы (14 февраля) демонстрацию меньшевиков-оборонцев к Таврическому дворцу были отвергнуты. «Выступивший с докладом товарищ Молотов подчеркнул, что времена хождения ко дворцам кончились еще 9 января 1905 года и что большевики должны энергично выступить против грандиозной провокации, организуемой ликвидаторами-оборонцами»[99]. Вместо этого было предложено организовать альтернативную демонстрацию рабочих по Невскому проспекту, которая получилась немногочисленной, невыразительной и была легко разогнана полицией.
Злую шутку с режимом сыграла погода. На протяжении трех первых недель февраля было исключительно холодно, в Петрограде средняя температура — тридцать ниже нуля. Снег засыпал железнодорожные пути, по всей стране простаивали десятки тысяч вагонов с продовольствием и топливом. Продовольственная ситуация в России была более благоприятной, чем в воевавших европейских странах, но к началу двадцатых чисел распространили слухи о введении нормирования отпуска хлеба. Люди в панике бросились к булочным, где образовались очереди, стоявшие ночь напролет на лютом морозе.
23 февраля (8 марта) стало резко теплеть. По городу прошествовала женская процессия. Полиция, которой распоряжался градоначальник Балк, спокойно пресекала эксцессы. На следующий день бастовало уже 200 тысяч рабочих, многие из которых начали пробиваться в центр города. Командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов передал функции «охраны порядка и спокойствия столицы» военным властям и принял крайне опрометчивое решение выслать в наряды воинские части. В городе стояли почти исключительно запасные полки — более двухсот тысяч недавно мобилизованных резервистов старших призывных возрастов, которые меньше всего подходили для целей подавления восстания. Очевидная мягкость силовиков немедленно сообщила уверенность толпе.