[1393]. Оперативные планы первой половины 1939 года открывали возможность присоединения к немецко-польскому альянсу также Финляндии и балтийских государств.
Тень Мюнхена легла на отношениях СССР с Англией и Францией — они отозвали своих послов из Москвы. 6 декабря в Париже Риббентроп и Жорж Бонне подписали декларацию о стремлении к мирным и добрососедским отношениям, а на следующее утро возложили венок со свастикой к могиле Неизвестного солдата и отправились на завтрак в Комитет Франция — Германия. Бонне уверял, что «германская политика отныне ориентируется на борьбу против большевизма. Германия проявляет свою волю к экспансии на восток»[1394].
Список возможных западных партнеров сузился. В нем, по сути, остались лишь США, где японская агрессия в Китае и еврейские погромы в Германии вызывали все большее возмущение. Посол Дэвис, возвращавшийся на родину, вспоминал: «В воскресенье 5 июня мне был назначен прощальный визит к Президенту мистеру Калинину и премьеру мистеру Молотову… Я был очень тронут их словами сожаления. Суть заключалась в том, что на них произвела большое впечатление та серьезность, с которой работал американский посол»[1395]. И тут в кабинете Молотова появился Сталин. На полные восхищения слова Дэвиса о том, что Сталин войдет в историю «более великим созидателем, чем Петр Первый и Екатерина», он ответил, что заслуги принадлежат Ленину, трем тысячам способных плановиков и русскому народу. Сталин назвал две проблемы: контракт на постройку линкора, которого безуспешно добивался Карп, и кредит американского правительства, с помощью которого можно было бы начать гасить долги Временного правительства[1396]. Вдохновленный Дэвис попросил еще раз встретиться с Молотовым, и 8 июня тот передал письменное предложение по долгу[1397]. Москва признавала задолженность Временного правительства в 50 миллионов долларов, выплату которых обязывалась начать после того, как «правительство США гарантирует правительству СССР кредит на закупку в США американских товаров в 200 милл. долларов сроком на 10 лет из обычного на денежном рынке процента»[1398].
Рузвельт было согласился положительно решить вопрос с линкором, признавая полезность для США присутствия советского флота в Тихом океане, но идея вновь встретила сопротивление, особенно со стороны адмирала Леги, ссылавшегося на недопустимости попадания в СССР военных секретов[1399]. После этого Москве начали морочить голову. Похожая история произошла и с долгами Керенского. Руководитель Амторга Розов писал Молотову: «Дэвис после вторичного свидания с Рузвельтом сообщил: 1) Рузвельт признателен за добрую волю и дружественное отношение, проявленные товарищем Сталиным и Вами как при свидании с Дэвисом, так и в Вашем меморандуме. 2) Учитывая, однако, внутреннюю политику, Рузвельт согласился с предложением Хэлла и его заместителя Уэллеса оставить наш вопрос временно открытым»[1400].
Для подозрений Вашингтона в охоте Москвы за американскими секретами были все основания. «Помимо “традиционных” специальных служб — РУ, ИНО НКВД и Службы связи Коминтерна… в Соединенных Штатах стали действовать резидентуры созданной в январе 1938 г. военно-морской разведки (Первого главного управления Наркомата ВМФ) и созданное по распоряжению В. М. Молотова Бюро технической информации при постпредстве СССР, о работе которого знали лишь немногие из советских дипломатов, аккредитованных в Вашингтоне»[1401].
Постмюнхенская стратегия Гитлера заключалась в том, чтобы разгромить своих главных соперников поодиночке, избегая войны на два фронта. Планировалось в марте покончить с Чехословакией, до осенней распутицы — с Польшей, в 1940 году — разгромить Францию и, по возможности, Англию и уже в 1941 году осуществить «главную цель» — уничтожить СССР. В этой стратегии на первом этапе важно было добиться нейтрализации Советского Союза. Именно поэтому появились первые сигналы о возобновлении советско-германских отношений. 22 декабря из Берлина последовало предложение начать кредитные и торговые переговоры. 12 января 1939 года на новогоднем приеме для дипкорпуса полпред Мерекалов стал соавтором политической сенсации: «Обходя послов, Гитлер подошел ко мне, поздоровался, спросил о житье в Берлине, о семье, о моей поездке в Москву, подчеркнув, что ему известно о моем визите к Шулленбургу в Москве, пожелал успеха и распрощался. За ним подходили по очереди: Риббентроп, Ламерс, ген. Кейтель и Майснер»[1402].
Немецкие жесты в сторону Москвы и антизападный настрой Гитлера не остались без внимания в Лондоне и Париже. 26 января Бонне заявил о сохранении в силе договора с СССР. В Москву в срочном порядке прибыли новые послы Великобритании и Франции. Но их встречи с советским руководством не добавили определенности в отношениях.
Муссолини меж тем дал согласие на предложение Гитлера превратить Антикоминтерновский пакт в трехсторонний военный альянс. Участником пакта, несмотря на недвусмысленное предупреждение Москвы, стала Венгрия, что привело к разрыву с ней дипломатических отношений. Усилилась помощь «антикоминтерновцев» генералу Франко, что сделало положение республиканского правительства катастрофическим. Хуан Негрин и Мендес-Аспе писали Молотову: «Продолжающаяся уже более 29 месяцев война против вторжения тоталитарных стран исчерпала непосредственные, имевшиеся в распоряжении Испании экономические ресурсы». Умоляли предоставить заем на 100 миллионов долларов. Основания сомневаться в способности республиканцев сопротивляться были, Микоян наложил на письмо отрицательную резолюцию. К ней добавилось не менее решительное: «Вопрос решен. Молотов»[1403]. 21 января поверенный в делах Сергей Марченко передает крик отчаяния испанского правительства: «В письме на имя Молотова Негрин просит о самом срочном отпуске двухсот тысяч винтовок, трех тысяч легких пулеметов… Если не будет принято немедленных мер, то может наступить непоправимая катастрофа. Негрин уверен, что противник играет последнюю карту, если удастся остановить его, французское и английское правительства… вынуждены будут под нажимом общественного мнения оказать Испании существенную и решающую помощь»[1404]. Наивные надежды! Англия и Франция сдали Испанию с еще большей легкостью, чем Чехословакию. Гражданская война закончится в апреле полным поражением республиканцев.
На столь тревожном международном фоне прошел XVIII съезд ВКП(б). 10 марта Сталин в самой резкой форме осудил страны-агрессоры — Германию, Японию и Италию, которые развязали «новую империалистическую войну». Но при этом он жестко критиковал «неагрессивные страны» за отступление перед агрессорами:
— В политике невмешательства сквозит стремление, желание не мешать агрессорам творить свое черное дело, не мешать, скажем, Японии впутаться в войну с Китаем, не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом, дать всем участниками войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга. И дешево, и мило»[1405].
Главный вывод, который сделал Сталин и который услышал остальной мир: «Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». На Западе перевели последнюю фразу как «таскать каштаны из огня» — под таким названием выступление станет известно миру. Сталин сказал также о возможности победы коммунизма в отдельно взятой стране. Закладывалась основа для расхождения Молотова с партийной ортодоксией. Позднее он напишет: «Можно ли считать случайным, что Ленин говорил о возможности победы социализма в одной стране, но нигде, ни одного раза не говорил о возможности победы коммунизма в одной, отдельно взятой стране?»[1406] Молотов не мог себе представить, как коммунистическое общество (социалистическое — куда ни шло) может существовать в капиталистическом окружении. На съезде же Молотов докладывал пятилетний план и поставил амбициозную цель:
— Пришло время практически взяться за решение основной экономической задачи СССР: догнать и перегнать также в экономическом отношении наиболее развитые капиталистические страны Европы и Соединенные Штаты Америки, решить эту задачу окончательно в течение ближайшего периода времени. Решив эту задачу, мы сделаем СССР самой передовой страной в мире во всех отношениях.
Доклад Молотова на съезде оказался главным источником информации о планах на третью пятилетку. Вскоре все плановые корректировки засекретят по соображениям национальной безопасности:
— По плану третьей пятилетки народный доход страны возрастет (в ценах 1926–1927 годов) с 96 миллиардов до 174 миллиардов рублей, то есть в 1,8 раза. Прирост народного дохода должен составить 78 миллиардов рублей, то есть больше, чем за обе первые пятилетки, вместе взятые. Объем продукции по промышленности СССР на 1942 год, на последний год третьей пятилетки, устанавливается в 180 миллиардов рублей (в ценах 1926–1927 годов) против 95,5 миллиарда рублей в 1937 году, то есть рост на 88 процентов. Среднегодовой темп роста промышленной продукции устанавливается в 13,5 процента, то есть несколько меньший, чем во вторую пятилетку. Надо, однако, учесть, что каждый процент прироста промышленной продукции к концу третьей пятилетки будет составлять 1,8 миллиарда рублей против 950 миллионов рублей в конце второй пятилетки.