[204]. Главой ВЦИКа стал Свердлов. А затем Ленин сам назначил новых наркомов.
В ЦК из всех отступников в итоге остался один Зиновьев, взявший свою отставку назад и выступивший с публичным покаянием. Только после преодоления первого правительственного кризиса СНК начал собираться практически ежедневно, ведя довольно беспорядочную работу.
Впрочем, в ноябре Ленин, по крайней мере теоретически, и сам не исключал возможности поделиться властью с меньшевиками и эсерами (или даже прихода их к власти) в результате ротации депутатов различных уровней. Более того, он продолжил линию на включение в состав правительства левых эсеров, которые в конце ноября оформились в отдельную партию и к концу года их представители возглавили шесть центральных наркоматов из шестнадцати и почти во всех из них имели портфели заместителей.
В принципе могло найтись место в большевистской системе власти и Учредительному собранию. Я согласен с Луисом Фишером, который пишет: «Что случилось бы, если бы большевики добились большинства в Учредительном собрании? Вероятно, они бы сохранили парламент»[205]. Но на выборах победу одержали эсеры, получившие 412 мест из 715. У большевиков было 183 мандата, у меньшевиков — 17, у кадетов — 16. «Ленин это признал, но он и говорит: посмотрите, во всех решающих местах — городах, армии, на фронте в решающее время большевики оказались в большинстве, — вспоминал Молотов. — Они победили. Они повели за собой страну. Хотя большинство еще оставалось с тухлым противником»[206]. Учредительное собрание было обречено, а декорации для будущей гражданской войны расставлены. Ленин окончательно решил, что вопрос о власти — прерогатива не Учредительного собрания, а Советов.
Продолжал существовать и Военно-революционный комитет, в котором львиную долю своего времени проводил Молотов. Как минимум с 8 (21) ноября он не раз подписывал документы за его председателя. Но занимался в основном делами агитационного отдела. «Мне вместе с одним-двумя помощниками пришлось главное внимание сосредоточить на посылке рабочих-агитаторов в провинцию, во все концы страны. Если в ВРК приходило громадное количество делегаций и делегатов за разъяснениями, то, с другой стороны, из среды петроградских рабочих выделился встречный поток рабочих, которые стремились разъехаться в различные губернии и районы Республики, вначале в целях разъяснения массам событий и задач октябрьского переворота… Они требовали только немножко последней литературы, основной информации о ходе событий и ничтожной материальной поддержки на проезд. Достаточно было рекомендательной записки партийной ячейки, фабрично-заводского комитета или профсоюза — и мы удовлетворяли желание товарищей поехать на места. В эти дни не приходилось строго разбираться даже в партийности. Основная цель проверки заключалась в том, чтобы избежать провокационные поездки. За день к нам приходило 50–70 человек. Таких товарищей мы снабжали мандатом ВРК. Мандат этот был, впрочем, очень краток: в нем говорилось только о том, что данный товарищ направляется для правильной информации в такое-то место или губернию. В большинстве случаев уезжали товарищи туда, где они больше имели личных связей. С собой они увозили небольшую пачку литературы, главным образом последних петроградских газет… Эта массовая революционно-просветительная агитация сыграла свою роль в закреплении позиций Октябрьского восстания во всей стране»[207]. Человек из столицы, привозивший с собой пачку газет и листовок, да еще снабженный бумагой с печатью, производил очень сильное впечатление в родной деревне.
Общий объем агитработы в регионах Молотов отразил в отчете, который написал карандашом на обрывке оберточной бумаги: число командированных «составило по 25 ноября 643 человека»[208]. Далее шла тщательнейшая, поголовная разбивка их по губерниям. Молотов начинал проявлять бюрократическую скрупулезность госчиновника.
В первые послереволюционные дни арестовывали кто угодно и кого угодно. Молотову тоже этим приходилось заниматься — с отрядом бойцов. Потом он уже не ездил с револьвером на аресты. Но его подписи стоят под многими предписаниями ВРК о репрессивных действиях в сфере его основной компетенции — агитации и пропаганды:
«По постановлению Военно-революционного комитета газета “Русские новости дня” за напечатание в № 75 от 18/11 воззвания бывших министров закрывается».
«Военно-революционный комитет постановляет ввиду встретившейся надобности: 1) Реквизировать типографию газеты “Русская воля” и все типографские машины и принадлежности акционерного общества… 2) Реквизировать всю бумагу, находящуюся в типографии и на складах, а также организационно-технический аппарат типографии (контора, автомобили, лошади и проч.)».
«Военно-революционный комитет предписывает конфисковать типографию, находящуюся на 3-й Рождественской ул., д. № 16, в которой печаталась газета “Гроза”».
Но были предписания и не по специальности: «Военно-революционный комитет предписывает тов. Лисичкину произвести обыск фруктовой лавки по Гороховой, 63»[209].
Это имело уже отношение к другой важнейшей сфере деятельности ВРК — хозяйственной. Перед большевиками, по словам Молотова, «встали в качестве первоочередных и совершенно неотложных такие задачи, как скорейшее увеличение самых необходимых населению продуктов и предметов промышленности. Этим задачам было подчинено все остальное. В этой исключительно сложной обстановке партия не могла ставить задач немедленного перехода к полному осуществлению социалистических принципов организации труда»[210]. Еще 27 ноября ВРК послал пятьсот кронштадтских матросов в благополучные хлебные районы. Выдавались разрешения представителям армейских частей и трудовых коллективов на «осмотр» складов и холодильников. Вскоре обнаружилось, что грабители награбленного пускали результаты своих поисков на черный рынок. Это привело к огромному всплеску спекуляции.
В хозяйственной сфере у ВРК появилось несколько предметов специализации. 8 ноября Молотов доводил до сведения ВРК, что «во время боев на Петроградской стороне разбито много стекол. Петроградский Совет обращается в ВРК с ходатайством заплатить по счету стекольщикам 1500 руб.»[211]. После этого он выдавал предписания на поставку стекла из Луги «на условиях платной реквизиции», но вплоть до исчезновения ВРК стекольный вопрос так и не решился.
Другой фирменной темой стала алкогольная. Точнее, антиалкогольная. Сухой закон, введенный в 1914 году, Ленин не отменил, но на волне вновь обретенной свободы начались пьяные погромы погребов, складов, пивоваренных заводов. ВРК со всей принципиальностью взялся за борьбу со «змием» и за пополнение бюджета. 9 ноября он постановил «реквизированное вино (30 000 ведер) вывезти за границу»[212]. 25 ноября было выпущено объявление ВРК за № 4638: «Военно-революционный комитет указывает на то, что в настоящий момент совершенно недопустимо употребление вина и спирта за исключением врачебных целей. Революционный долг и честь каждого свободного гражданина возлагает на всех нас обязанность охраны революционного порядка в городе. Председатель Молотов»[213]. Большого эффекта эти призывы не имели.
Орган, взявший власть для большевиков, прекратил свое существование 5 декабря. Молотов не был бы собой, если бы не подготовил детальный «Финансовый отчет агитационного отдела Военно-революционного комитета с 25 октября по 1 декабря 1917 г.». Приход составил 111 404 рубля 50 копеек, из коих больше всего средств выделили Петроградский совет (63 тысячи) и ПК большевиков (23 126 рублей). Наиболее крупными расходными статьями оказались выплаты агитаторам, уезжавшим в провинцию (74 884 рубля), и издание «Солдатской правды» (33 тысячи). Остаток, который Молотов вернул в кассу, составил 382 рубля 46 копеек «налом»[214]. Агитация за советскую власть в масштабах страны обошлась не так дорого (обменный курс сразу после революции был 12 рублей за доллар).
Из Смольного, больше напоминавшего уже переполненную коммуналку, Вячеслав Михайлович переселился в гостиницу «Астория», превращенную в Первый Дом Советов. Батрак замечает: «Из номера гостиницы у него стащили осеннее пальто. И он всю зиму щеголял в поношенном и потертом плаще… Но в чем он не мог отказать себе, так это в удовольствии послушать оперу Мариинского театра»[215]. В «Астории» можно было жить: там «каждый день ели мясной суп и часто конину, слегка подпорченную, но сытную… Неслыханная привилегия: отель диктаторов кое-как отапливался, а кроме того, по ночам в нем сияло освещение, ибо работа там никогда не прекращалась; он был похож на огромный светящийся корабль, возвышающийся над темными площадями»[216].
Совнархозовец
Государство диктатуры пролетариата напоминало не строгое здание классических форм, а скорее наспех сколоченную времянку, к которой постоянно пристраивались (и перестраивались) административные сооружения самой причудливой формы. 1 декабря 1917 года ВЦИК принял «Положение о Высшем совете народного хозяйства». Он получил право конфискаций, реквизиции, секвестра, принудительного синдицирования, распределения продукции и финансирования промышленности. Высшим органом, решения которого были обязательными для всех субъектов хозяйственной деятельности, был объявлен Съезд Советов народного хозяйства. Президиум ВСНХ под руководством Николая Осинского стал местом приложения сил его соратников из фракции ультралевых коммунистов — Бухарина, Ломова, Сокольникова. Другую часть руководящих работников составили рабочие и профсоюзные активисты — член Центрального совета фабзавкомов Влас Чубарь с орудийного завода, председатель профсоюза текстильщиков Ян Рудзутак и др. Теоретическое руководство осталось за радикальным левым экономистом Юрием Лариным, которому принадлежало авторство идей форсированной национализации, главков, совнархозов, совхозов, Госплана, непрерывной рабочей недели, отказа от признания внешних долгов, отмены денег и т. д. Ричард Пайпс замечал: «Этот полупарализованный, страдавший страшными болями инвалид, мало известный даже специалистам, может по праву считаться автором уникального в истории достижения: вряд ли кому-нибудь еще удавалось за невероятно короткий срок в тридцать месяцев пустить под откос экономику великой державы»