. Традицию предварительных совещаний большинства членов ПБ с целью нейтрализации меньшинства затем в полной мере на вооружение возьмет Сталин.
Частое общение и совместные политические сражения сделали Молотова прилежным учеником ленинской школы и стали основой возникновения неплохих личных отношений с вождем. «В связи с подготовкой дел в Политбюро мне повседневно приходилось либо встречаться с В. И., либо чаще беседовать по телефону, обмениваться столь привычными в его текущей работе короткими записочками, выполнять его поручения, подготовлять материалы. Иногда это выходило за обычные рамки»[321]. После работы он мог пригласить Молотова к себе в рабочий кабинет или квартиру на чай со смородиновым вареньем. Кабинет был незамысловат: большой письменный стол, несколько карт на стенах, большая зеленая пальма, занимавшая чуть ли не треть помещения, два книжных шкафа, два-три жестких стула и кожаное кресло, куда усаживался посетитель. Под письменным столом, обеспечивая тепло для ног, лежала огромная шкура белого медведя. Молотов заведет у себя дома такую же.
Воспоминания об одном визите к Ленину, в мае — начале июня 1921 года, Молотов через сорок с лишним лет положит на бумагу: «В беседе мной были поставлены три вопроса: а) о необходимости дополнительных, более решительных мер для ликвидации “антоновщины” (кулацкого мятежа) в Тамбовской губернии; б) о необходимости замены секретаря тульского губкома Меерзона, который демагогически заигрывал с тульскими рабочими (детали не помню); в) о неорганизованности в тогдашней работе секретаря ЦК т. Ем. Ярославского, который в результате приема многочисленных посетителей засыпал работу Секретариата ЦК рассмотрением многочисленных мелких вопросов и просьб, что не дало возможности заниматься секретарям ЦК более крупными вопросами.
Как мне помнится, мои вопросы были внимательно выслушаны Лениным, и по ним были приняты меры. В этой беседе Ленин поделился со мной своими мыслями о положении дел в стране. Ленин с большой прямотой говорил тогда об исключительно тяжелом положении в стране (как “карточный домик”)… Меня тогда удивил сам характер нашей беседы. В. И. говорил со мной с какой-то чудесной теплой прямотой, хотя и без сентиментальности… Я много раз думал о неоднократном указании В. И., что я должен в Секретариате ЦК заниматься именно политической работой, и всегда придавал этим словам Ленина большое значение, будучи благодарен ему за выраженное ко мне политическое доверие, а вместе с тем, и за выраженное этими словами доверие к моим способностям и во всяком случае — за стремление В. И. поднять мою работу на более высокий уровень. Вместе с тем, я чувствовал, что в этих словах была своего рода критика моих недостатков, привычек. С этого времени я особенно стал заботиться о том, чтобы моя работа, действительно, была главным образом политической»[322].
…Из Кремля, через Троицкую и Кутафью башни, рано утром пешком и без охраны Молотов отправлялся в штаб-квартиру партии — в ее Центральный комитет. Он тогда помещался на Воздвиженке, 5, - в четырехэтажном здании XVIII века классического стиля, которое благополучно дожило до наших дней и хорошо известно москвичам как Музей архитектуры им. Щусева. Вся работа Секретариата и Оргбюро — секретная, Политбюро — совершенно секретная. Штат — минимальный. Начало работы в 8 утра, еда на месте — кое-как, конец рабочего дня — в час ночи. Личный секретариат Молотова первоначально состоял из четырех человек. Первый помощник — коллега по питерскому СНХ и отличившийся на «Красной Звезде» Васильевский. Второй — Герман Тихомирнов, младший брат покойного Виктора. Они на правах старых знакомых с Молотовым на «ты», чего нельзя сказать о двух других — Бородаевском и Белове. Вскоре появится и еще один помощник — Борис Бажанов, который из команды Молотова переместится в секретариат Сталина, а затем через Иран сбежит за границу, где к концу жизни опубликует мемуары. Бажанов выполнял функции руководителя технического секретариата Оргбюро. О стиле Молотова как руководителя Бажанов напишет: «Это очень добросовестный, не блестящий, но чрезвычайно работоспособный бюрократ. Он спокоен, выдержан. Ко мне он был всегда крайне благожелателен и любезен и в личных отношениях со мной очень мил. Да и со всеми, кто к нему приближается, он корректен, человек вполне приемлемый, никакой грубости, никакой заносчивости, никакой кровожадности, никакого стремления кого-нибудь унизить или раздавить»[323].
Молотов председательствовал на заседаниях Секретариата, где кроме трех секретарей ЦК, имевших право решающего голоса, присутствовали с правом совещательного голоса заведующие всеми отделами аппарата ЦК. Он председательствовал и на заседаниях Оргбюро, главная задача которого заключалась в подборе и распределении руководящих партийных работников центральных ведомств и регионов. Одновременно возглавлял несколько постоянных (не говоря уже о временных) комиссий ЦК, важнейшими из которых являлись циркулярная и бюджетная.
По любому крупному вопросу — будь то о проведении посевной или чистке партии — ЦК готовил директивы, рассылавшиеся всем региональным организациям. Этим и занималась циркулярная комиссия. В дополнение к циркулярам Молотов ввел практику направления закрытых информационных писем о международном и внутреннем положении для ориентации местных структур. На места шел и журнал «Известия ЦК», наполненный директивами и указаниями. Главным его редактором был, конечно, Молотов. Как председатель бюджетной комиссии, он ведал партийной казной и отвечал за финансирование программ, требовавших партийной санкции. Бажанов, секретарствовавший и в этой комиссии, вспоминал: «С одной стороны, Бюджетная комиссия обсуждает и утверждает смету отделов ЦК. Тут присутствуют заведующие отделами, стараются отстоять свои интересы, и Молотов с ними спорит (но решает, конечно, он). С другой стороны — и здесь дело идет об огромных суммах, — Бюджетная комиссия утверждает бюджеты всех братских иностранных компартий»[324].
Качество как партийного, так и всего государственного аппарата после Гражданской войны оставляло желать много лучшего. Он унаследовал все родимые пятна знаменитой бюрократии Российской империи и добавил к ним немало своих. Большое количество императорских чиновников продолжало работать в госструктурах: в Наркомате финансов они составляли 97,5 процента от всех сотрудников и даже в НКВД — 48,3 процента. В госаппарат хлынули все желавшие как-то устроиться в новой жизни. С 1917 по 1921 год число госслужащих выросло в пять раз — с 576 тысяч до 2,4 миллиона[325]. В таком обилии чиновников царских времен, засилье «мелкобуржуазного элемента» и в неэффективности госструктур крылись главные причины стремления Ленина опереться именно на партаппарат.
Но и с ним была беда. Член Ставропольского губкома Лизарев направил в ЦК докладную записку, где в числе распространенных явлений в парторганах назвал пьянство, протекционизм, укрывательство преступлений, расхлябанность, бандитизм, грабеж, истязания, безделье. Ленин отписал Молотову: «Записка Лизарева архиважна. Надо обратить сугубое внимание и проверить через вполне объективных людей»[326]. Изучение ситуации показало, что Лизарев был не далек от истины. О масштабах еще одного бедствия свидетельствует циркулярное письмо Молотова 1922 года, где говорится, что «громадное распространение взяточничества… грозит развращением и разрушением аппарата рабочего государства»[327]. Квалификация руководящих работников оставляла желать лучшего. Партия быстро росла, насчитывая к 1921 году более 700 тысяч человек. Сколько точно — никто сказать не мог, так как строгий учет членства в РКП(б) отсутствовал. Но в основном рост шел за счет тех, кого Молотов называл «примазавшимися»: «Хочешь жить — плати партвзносы». Одновременно шел отток из партии, достигавший в некоторых уездах до 10 процентов ежемесячно. Отношение к членству в партии оставалось наплевательским — каждый день терялось до тысячи партбилетов. Позднее утрата партбилета стала оборачиваться серьезными неприятностями.
Не будет большим преувеличением сказать, что именно Молотов стал одним из главных творцов той модели партийного аппарата, которая просуществовала в практически неизменном виде с начала 1920-х годов до распада СССР. При этом машина однопартийного государства носила на себе печать его фантастического педантизма, скрупулезности и систематизма.
На основе решения X съезда была проведена массовая чистка РКП (б). С 1 июля 1921 года был приостановлен («за определенными небольшими исключениями») прием в партию. Чистка имела целью, говорил Молотов, «изгнать из рядов нашей партии те чуждые ей элементы, которые вошли в партию главным образом в последние годы революции, после победы Советской власти в России»[328]. Разработка инструкций по проведению чистки была поручена комиссии в составе, полностью воспроизводившем Русское бюро ЦК времен Февральской революции — Молотов, Залуцкий, Шляпников[329]. Своя рука — владыка. Исключали не столько по политическим мотивам, сколько за «пассивность», взяточничество, карьеризм, пьянство и злоупотребления служебным положением. В 1922 году Ленин выступил также за резкое ужесточение условий приема. На 1 января 1924 года, подведет итог Молотов, «в партии было 350 тыс. членов и 120 тыс. кандидатов. Таким образом, количественный состав партии сократился почти в два раза»[330].
Выстраивалась система взаимодействия с региональными парторганизациями и учета местных ответработников. Были подготовлены большие «простыни» отчетности (23 позиции), которые ежемесячно должны были заполнять губкомы, райкомы и уездкомы