[345]. Молотов, как и многие другие, был вдохновлен: «Доклады и статьи Ленина с первых месяцев 1922 года — это новый и поистине могучий взлет орла, который со своей высоты видит и, можно сказать, не только видит, но и чувствует новые, увлекающие вперед, светлые перспективы. Кто пережил это время, всегда будет помнить, как воодушевляли, как всех нас поднимали эти боевые ленинские призывы — “достаточно отступать”, “отступление окончено”, и, значит, — как ни строги ленинские требования учиться новому, преодолевать все и всякие бюрократические привычки и замашки, — значит, мы уже вступили в новую полосу подъема, стоим на верном, надежном и твердом пути строительства социализма… Большевики выше подняли головы! В наши жилы влился свежий приток красной, большевистской, крови»[346].
Путаные и до истерики взвинченные речи Ленина на состоявшемся весной 1922 года XI съезде, в которых он провозгласил концепцию обострения классовой борьбы («борьба с капиталистическим обществом стала во сто раз более ожесточенной и опасной») и несколько раз обещал поставить к стенке и расстрелять из пулеметов эсеров и меньшевиков как «худших и вреднейших элементов белогвардейщины»[347], встретили восторженно. Впервые Ленина на партийном форуме никто не критиковал. Не было ни одного голоса против «остановки отступления».
Но внутрипартийные разногласия никуда не исчезли, в полной мере проявившись при обсуждении доклада об оргработе, с которым 28 марта выступил Молотов. Рязанов (Гольдендах) нашел, что Ленин «преподносил нам сегодня нечто вроде сахарных пряников, тогда как Молотов нам преподнес нечто вроде бича или плети». Троцкий воспользовался случаем, чтобы в очередной раз поставить вопрос об обуздании партаппарата, очищающего руководящие органы от его сторонников[348]. Молотов в ответном слове был само хладнокровие и просто проигнорировал критику. А аргументы Троцкого отверг, заявив, что перемещения партработников осуществлялись по деловым соображениям[349].
При выборах нового ЦК в проекте его состава после фамилий Молотова и Куйбышева в скобках было написано «секретарь». А после фамилии Сталина — «Генеральный секретарь». Кадровые решения съезда были закреплены 3 апреля на пленуме ЦК. В полноправные члены ПБ добавились Томский и Рыков. Предложенная Каменевым на пост генсека кандидатура Сталина не встретила возражений. На следующий день «Правда» сообщала: «Избранный XI съездом РКП Центральный Комитет утвердил Секретариат ЦК РКП в составе: т. Сталина (генеральный секретарь), т. Молотова и т. Куйбышева». Молотов стал вторым секретарем ЦК, коим оставался следующие восемь лет.
Второй секретарь
Борис Бажанов, сведущий в партийных интригах, уверенно рассматривал назначение Сталина в контексте начинавшегося создания антитроцкистской «тройки» — Зиновьева, Каменева и Сталина, — которая будет руководить страной при больном Ленине и сразу после его смерти. «Расчет Зиновьева: нужно сбросить Троцкого, а Сталин — явный и жестокий враг Троцкого. Зиновьев и Каменев предпочитают Сталина. Немного не хватило, чтобы во главе партийного аппарата, автоматически шедшего к власти, не стал Молотов, вернее, не остался Молотов»[350]. Что касается самого Молотова, то его даже смешила сама мысль, что кто-нибудь другой при живом Ленине мог решить столь важный вопрос. Причина назначения именно Сталина? Ленин просто не видел лучшей кандидатуры. И никто в Политбюро не мог в полной мере понять, какие возможности создает для Сталина новый пост, хотя бы потому, что никто, кроме него, партстроительством не занимался.
Сталин, обосновавшись в кресле Генерального секретаря, нашел партийную машину уже на полном ходу и не стал практически ничего менять, кроме графика работы, да и то частично. Новый распорядок выглядел так: «Назначить по понедельникам и четвергам (в 11 ч. утра) обязательные заседания Политбюро и по средам (в 12 ч. дня) заседания тройки Политбюро (тт. Каменев, Сталин, Молотов)»[351]. Эта новая полуформальная «тройка» готовила повестку дня заседаний и фактически предрешала решения ПБ. В «Правде» был опубликован и график дежурства партийного руководства: «Секретариатом ЦК утвержден следующий порядок приема в ЦК ежедневно с 12-3 часа дня: в понедельник — Молотов и Куйбышев, во вторник — Сталин и Молотов, в среду — Куйбышев и Молотов, в четверг — Куйбышев, в пятницу — Сталин и Молотов, в субботу — Сталин и Куйбышев. Адрес ЦК: Воздвиженка, 5»[352].
Команда ЦК пополнилась новыми людьми, которые если к тому моменту и не были, то по всей логике внутрипартийной иерархии становились верными сталинцами. Третий секретарь ЦК — Валериан Куйбышев — выпускник Омского кадетского корпуса и недоучившийся военный врач, семь лет провел в ссылке, руководил губкомом в Самаре, зачищал от басмачей Закаспий, был в президиуме ВСНХ. Грамотный, читающий, организованный и энергичный, как охарактеризует его Молотов. Руководить своим личным секретариатом Сталин пригласил Амаяка Назаретяна, переведя его из Кавказского бюро ЦК РКП (б). Секретарем и порученцем Сталина был Иван Товстуха, член Французской соцпартии и синдиката парижских шоферов, пришедший из наркомнаца. Из Рабкрина пришел в ЦК Лев Мехлис. Супердоверенным лицом был Александр Поскребышев, сын вятского сапожника и фельдшер по первой профессии. Вскоре в аппарате секретариата появится юный сотрудник, который станет главой советского правительства — Георгий Маленков. Из родного Оренбурга он ушел добровольцем на Туркестанский фронт, а потом через рабфак поступил в Москве в Высшее техническое училище, которое так и не окончил. Протекцию ему составила энергичная супруга, уже работавшая в ЦК.
Сталин прекрасно понимал аппаратную работу. Он знал, что нужно держать под контролем, чтобы располагать реальной властью, — принятие решений и их исполнение, расстановку кадров, регионы. В развитие установки Сталина — «каждого работника изучать по косточкам» учраспред ввел систему индивидуальных характеристик всех ответственных работников. Оценивались мотивы работы, уровень дисциплинированности, характер, ум, восприимчивость к знаниям, умение руководить и множество других параметров. 12 декабря 1922 года Молотов направил циркулярное письмо губкомам (обкомам) с предписанием наладить учет ответработников уездов (районов). Их учетные листки должны были отныне отправляться в ЦК, о любых кадровых перемещениях нужно было сообщать ежемесячно[353].
Для формирующейся номенклатуры у руководителей ЦК были не только кнуты, но и довольно большие пряники. Система привилегий руководящих партработников была легализована и формализована в августе 1922 года решениями XII Всероссийской партконференции, принятыми по докладу Молотова: «Положение теперь требует от нас, чтобы мы приняли, как партия, определенные и твердые меры к тому, чтобы создать сносные условия жизни для партийных работников, посвящающих свои знания целиком революции и партии, целиком зависящих от партийной работы. Мы должны эти условия создать, и то уравнительное стремление, которое еще осталось, не должно чрезмерно мешать этой работе… Мы теперь приходим к денежной оплате труда…»[354] Чем второй секретарь разочаровал собравшихся (и что вызвало единственное возражение в прениях), так это предложением запретить хозяйственную деятельность, которую активно развернули многие партийные органы в условиях нэпа[355]. Хотя партийным руководителям так и не суждено было стать «олигархами», предложенные Молотовым блага и привилегии были распространены в общей сложности на 15 325 партработников по всей стране. Изменения в положении аппарата и рост влияния исполнительных органов партии были закреплены в новом Уставе РКП(б), который был разработан комиссией под руководством Молотова и принят той же XII конференцией.
Через членов партии ЦК контролировал и работу правоохранительной системы. Спад волны мятежей привел к сужению масштабов террора — с 36 тысяч осужденных за контрреволюционную деятельность в 1921 году до шести тысяч в 1922-м. Террор теперь применялся против тех групп «эксплуататорских классов», которые Ленин определил в качестве наиболее опасных. А именно: духовенства, социалистов и интеллигенции.
Нельзя сказать, что Молотов (как, кстати, и Сталин, Зиновьев, Каменев) был в первых рядах антицерковной кампании, которая развернулась в форме операции по изъятию церковных ценностей для борьбы с голодом. Как отмечал академик РАН Николай Покровский, «Молотов, бывший тогда фигурой несамостоятельной, все же позволял себе иногда некоторую оппозицию по отношению к глобальному (троцкистско-ленинскому) плану разгрома РПЦ и искоренения религии»[356]. Циркулярную шифрограмму «о вовлечении значительных рабочих и крестьянских масс в кампанию по изъятию церковных ценностей» Молотов отправил не во все регионы, а только в восемь губерний.
Большие последствия имели события в уездной Шуе, где 15 марта толпа оказала сопротивление изъятию ценностей, были убитые и раненые. По их следам Ленин направил Молотову «строго секретное» письмо: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». Молотов позволил себе еще один акт непослушания. На первой странице письма он написал: «Согласен. Однако предлагаю распр