[17]. В январе 1909 года Казанский комитет РСДРП был в очередной раз разгромлен полицией, и друзья-реалисты неожиданно стали «видными казанскими большевиками», членами нового комитета РСДРП[18]. Спецслужбы, которые могли сквозь пальцы смотреть на марксистские шалости школьников, с куда большим тщанием работали против профессиональных революционеров.
21 марта полковник Калинин поручил приставу 4-й части города Казани Тимофееву произвести обыск у проживающего по Георгиевской улице в доме Лихачева ученика реального училища Вячеслава Скрябина[19]. Изучив вещдоки, ротмистр отдельного корпуса жандармов Игнатьев пришел к выводу, что «названный Скрябин, по-видимому, заведовал делами местной ученической революционной организации». 26 марта Скрябина вызвали на допрос. Он делал невинный вид и пожимал плечами. Между тем выявилась принадлежность Скрябина, имевшего кличку «Дядя», к городскому руководству социал-демократов[20]. Домой он уже не вернулся. Как и Тихомирнов, Аросев и Мальцев.
Семья, детский и юношеский опыт — все это формировало характер Молотова. Один из младших детей в семье, он был интровертом, человеком скорее замкнутым, чем общительным. Держался скромно, вежливо, умел сохранять самообладание. Он был, несомненно, способным, интересующимся человеком, но нельзя сказать, что схватывал все на лету. Знания не давались ему легко, но это компенсировалось фанатической работоспособностью, самодисциплиной, организованностью, аккуратностью, доходившей до педантизма, и упрямством. Не было у него и ораторских способностей — их трудно ожидать от человека заикавшегося и стеснявшегося этого недостатка. Молотов не являлся прирожденным лидером, но был способен на решительные, дерзкие, но не безрассудные поступки. С детства же у него проявилась и некоторая насмешливость, которая в силу воспитания носила характер не столько интеллигентски-саркастический, сколько народно-бытовой.
Полиция с ним намаялась.
Ссыльный
Арест Вечи был ударом прежде всего для семьи. Братья могли предполагать что-то подобное, но отец с матерью… Лучший ученик, за несколько дней до выпуска! Из Нолинска приезжал отец, увещевал одуматься. Единственное, что Веча обещал, так это продолжить учебу.
Друзья вновь оказались под одной крышей — в губернской тюрьме. Веча играл в «несознанку», но и добытого в результате обысков хватало для обвинительного постановления, которое 27 апреля Калинин отправил губернатору. Он предлагал всех задержанных реалистов на четыре года «подчинить гласному надзору полиции — обязательно в наиболее отдаленных от Казани губерниях»[21]. Родители всех четверых поехали в Санкт-Петербург хлопотать перед премьером Петром Столыпиным о разрешении их сыновьям взамен высылки выехать за границу[22]. А пока друзей выпускали гулять на тюремном дворе, где они играли в чехарду и «слона». Порой приводили приговоренного к смерти, и вся тюрьма тревожно затихала. Вешали ночью во дворе, недалеко от места прогулок.
За границу не выпустили. В конце июня объявили приговор: «Выслать на 2 года под гласный надзор полиции в Архангельскую губернию — Тихомирнова, в Вологодскую губернию — Скрябина, Мальцева и Аросева»[23]. На сборы полиция дала три дня. Проводы родные и друзья устроили на речной пристани. Маршрут пролегал пароходом до Нижнего Новгорода, оттуда — поездом до Ярославля и дальше — в Вологду. 8 июля друзья предстали перед вологодским полицмейстером. Мальцева отправили в Вельск, Скрябина и Аросева — в Тотьму. Чистенький, умытый городок, расположенный среди лесистых холмов.
Порядки для ссыльных во многом зависели от местных исправников. Были такие, которые разрешали загородные прогулки, охоту — их именовали «меньшевиками». Тотемский исправник был вполне «меньшевистского» толка. Городская библиотека почти удовлетворяла запросы молодых ссыльных. «Читаю теперь, т. е. уже прочел сборник “Театр”, - писал Веча Мальцеву в сентябре 1909 года. — По правде сказать, удивился: все мистики! Даже странный марксист Луначарский, со своей по обыкновению неопределенной, неясной статьей! Я не понимаю, как сопоставляет Луначарский свои четыре ступени искусства и социализма и какого “богостроительства” он хочет? Лучшими можно, мне кажется, считать статьи Брюсова “Реализм и условность на сцене”, Рафаиловича “Эволюция театра”, пожалуй, Аничкова “Традиция и стилизация”. Интересна еще статья Чулкова “Принципы театра будущего” и отчасти Ан. Белого “Театр и совр. драма”, только какая-то нервная, противоречиво-решительная. Шагнул парень туда, куда Макар телят, как говорится, не гонял! Ишь ты! Искусство как творчество формы должно быть уничтожено (!) и заменено творчеством жизни. Зарапортовался! Соллогуб просто несчастный человек и ни слова дельного не говорит. С Горнфельдом и Бянку — кое-как мириться можно, а Мейерхольд чересчур чванится. Ни одна статья меня не удовлетворила вполне. С удовольствием бы почитал “Кризис театра”. Теперь перейду скоро к систематическому чтению: начну физику»[24].
В сентябре в Тотьму пришло известие о том, что Тихомирнову все-таки разрешили выехать за рубеж. Непоседливый Аросев решил за ним последовать, что и сделал, бежав из ссылки и воссоединившись в ним в Льеже. Скрябину же этот побег вышел боком: его в наказание 15 октября отправили «этапным порядком в г. Сольвычегодск для дальнейшего отбывания срока под гласным надзором полиции»[25]. У Сольвычегодска была репутация «каторги ссылки». Поселился Скрябин в одном доме с эсером Суриным. И описывал Мальцеву свое житье: «Живу я теперь больше с учебниками: занят целый день и каждый день. Имею ученика — рабочего, поляка — по грамматике, арифметике. Да, и еще другой, пожалуй, тоже мой ученик — мой сожитель: занимаюсь иногда с ним алгеброй и с нового года — французским. Ну надо сказать, сожитель мой — парень порядочный “по основе”. Он хотя и говорит порой мне, что таких людей, как я, вешать надо, но этакая гроза была, действительно, раз. Парень любит “высоко” говорить, ну а я ему и бросил, что “бороться надо потому лишь, что это выгодно и полезно”. Ну он и понес. Гроза совершенно прошла, т. к. скоро выяснилось, что и он, пожалуй, этакого же мнения. Бывают споры о литературе: когда мой парадоксалист скажет: “Чехов — мещанин и его читать нужно лишь чинушам и мещанам”. Ну это уж невозможно.
У меня теперь почти все учебники за 7-й класс. Учебники те, которые проходятся в Вологде. Сижу теперь за серединой “анализа” и “аналитики”… Прочел хорошую книгу Чернышевского “Очерки гоголевского периода”. Философия воззрения Чернышевского в этой книге чисто материалистическая. Хорошая, серьезная книга. Из газет читаю, но не регулярно “Утро России”, “Русские ведомости” и “Речь”, перевожу из французского; отдыхаю при игре на скрипке. Музыки бы, Коля. Эх, как хотелось бы, страшно хотелось бы серьезной музыки. Представь, театр… симфония Бетховена… наслаждение. Или дворцовые залы. Там мы с тобой, Сашей и Витей слушаем музыку… Носится теперь часто моя мысль..»[26]
В Сольвычегодске Скрябин вел себя предельно осторожно, дабы получить разрешение держать экстерном экзамены при Вологодском реальном училище. Что не возбранялось: если ссыльный желает учиться, то, значит, встал на путь исправления. Губернатор Хвостов разрешил ему «временную отлучку в конце марта 1910 г. в г. Вологду для держания экзамена»[27]. 23 марта исправник Цивилев выдал Скрябину проходное свидетельство с предписанием следовать в Вологду «безостановочно прямым путем по железной дороге». В свидетельстве содержались и приметы путешественника: «Рост — 2 аршина 6 ‘А вершка (170 сантиметров. — В. Н.); лицо — чистое; волосы, брови, усы — темно-русые; глаза — карие; нос, рот и подбородок — обыкновенные. Особых примет нет»[28]. 26 марта в Вологде Скрябин вновь обнял Колю Мальцева, которому тоже разрешили сдавать экзамен. Поселились по Златоустинской улице и взялись за учебники.
С конца апреля до начала июня были сданы 14 выпускных экзаменов. «Пятерки» Веча получил по Закону Божьему, немецкому, французскому, алгебре, спецкурсу (основание аналитической геометрии и анализ бесконечно малых), истории, физике, математической географии, законоведению и черчению. По русскому, арифметике и тригонометрии поставили «хорошо», по естествоведению — «трояк»[29]. 4 июня 1910 года педагогический совет училища постановил выдать свидетельства об окончании седьмого класса «экстернам — Мальцеву Николаю и Скрябину Вячеславу»[30]. Дорога в вузы открыта!
Но до конца срока ссылки еще целый год. Мысль усиленно работала над тем, как бы не возвращаться в Сольвычегодск. Учиться, учиться и учиться! Скрябин и Мальцев пишут еще одну просьбу: разрешить им сдачу дополнительного экзамена по латинскому языку. Уловка сработала[31]. В этот год в Вологде у молодых ссыльных было три основных занятия: самообразование, заработки и подпольная деятельность. Читали много, о впечатлениях Веча извещал в письмах. Закончил «роман Достоевского “Униженные и оскорбленные”. Прочел еще великолепную красивую вещицу Короленко “История моего современника”, 1 часть читали на днях вслух с Колей. Тоже хороший роман Бласко Ибаньеса “Среди апельсинов”»[32]. Читал и критиковал Горького, Язвицкого, Айзмана, Куприна, Короленко, Мережковского