. Каменев во многом повторял аргументацию «новой оппозиции». Троцкий предлагал приступить к выработке пяти-восьмилетнего плана ускоренного развития промышленности в условиях враждебного окружения; увеличить сельхозналог в пользу промышленности; заморозить или снизить розничные цены[514]. При всей критичности анализа платформы оппозиционеров сталинцы частично признавали их правоту.
— Мы всегда были и будем стоять за максимальное развитие промышленности, — пояснит Молотов суть разногласий на пленуме. — Наша политика была бы ошибочна, вредна и неправильна, если бы она при сохранении смычки с мужиком не давала развития промышленности. Но она себя оправдала тем, что при сохранении и укреплении смычки мы добились колоссального разбега в развитии промышленности и подошли к такому периоду, когда мы уже говорим не просто о развитии, а об индустриализации Советского Союза… У них нет другой политики и других предложений, кроме общих голых фраз о нажиме на крепкого мужика и увеличении расходов самого государства. Решения последнего пленума ЦК заключаются в том, что не только надо нажимать на мужика, не только брать сколько можно с деревни для индустриализации страны, но и к самому себе предъявлять такие требования, которые дали бы максимум для индустриализации нашего советского хозяйства. Говоря о режиме экономии, о борьбе с расточительностью, об упрочении кооперативного аппарата, государственного аппарата, о сокращении расходов во всех органах, мы говорим, что мы должны работать гораздо лучше, быть гораздо требовательнее к самим себе, мы должны работать гораздо экономнее, выгоднее для рабочего класса и для крестьян[515].
С апрельским пленумом 1926 года решительный поворот к политике ускоренной индустриализации связан больше, чем с XIV съездом. «Мы не можем растянуть строительство индустрии на сто лет»[516], - говорил на пленуме Сталин. Молотов тоже поменял акценты и приоритеты: «Курс на индустриализацию — это не только курс на развитие производительных сил в условиях нэпа, но и курс на преодоление нэпа. На этой основе мы можем преодолевать этот переходный период и идти действительно к тому обществу, которое является обществом социалистическим»[517]. Впервые в решении партийного форума были слова об ускорении темпа развития промышленности. После года снижения налогов на крестьянство началось их повышение, коснувшееся наиболее зажиточных 15 процентов крестьян. Отход от нэпа начался. Троцкому на апрельском пленуме и после досталось от ЦК немало, но все-таки меньше, чем другим оппозиционерам: он воспринимался как идейный противник, а Зиновьев и Каменев — как предатели. Молотов задавался вопросом:
— Кто к кому пришел? Зиновьев к Троцкому или Троцкий к Зиновьеву? Мне ясно одно: Троцкий остался Троцким. Троцкий и теперь борется за свою прежнюю линию: «Я прав не только теперь, но и раньше и всегда был прав». А что касается тов. Зиновьева, то ему приходится говорить в 1926 году не то, что в 1923 году. Я думаю, что больше фактических данных за то, что поворачивается лицом тов. Зиновьев к тому, против кого он был ожесточеннейшим и крайним противником[518].
На пленуме и после него оппозиция попыталась добиться открытия внутрипартийной дискуссии, но большинство им этой возможности не предоставило. «Наш ЦК состоит из 63 человек, из них 6–7 человек будут занимать линию, несогласную с большинством, это не такое положение, когда нет другого выхода, как открытая дискуссия перед партией»[519], - объяснял Молотов. Но дискуссия продолжилась и без специального разрешения. Следующим поводом для атаки оппозиции стала целая цепь международных событий — в Китае, Великобритании и Польше.
В Китае Гоминьдан и его лидер Чан Кайши сочли себя достаточно сильными, чтобы попытаться объединить страну, предприняв военный поход из Кантона на север. Поддержка СССР в этом деле была жизненно необходимой, гоминьдановцы стали проситься в Коминтерн. Президиум ИККИ во главе с Зиновьевым решил просьбу Чана поддержать. Но ПБ выступило против, опасаясь, что это может «развязать империалистическую пропаганду», направленную на дискредитацию Гоминьдана и задач национальной революции[520]. План гоминьдановского «северного похода» Москва одобряла как конечную цель военных приготовлений, но не как ближайшую задачу. В ответ Чан Кайши осуществил «переворот 20 марта», начав разоружение контролируемых компартией отрядов. Многие коммунисты оказались под арестом. «Переворот» был интерпретирован «объединенной оппозицией» в Москве как свидетельство провала политики ЦК, настаивавшего на вхождении КПК в Гоминьдан в рамках политики «единого фронта». В конце апреля Зиновьев обратился в ПБ с требованием разрыва китайских коммунистов с Гоминьданом, но, не получив поддержки, заменил его на предложение «об усилении работы компартии в Гоминьдане и о сосредоточении огня против правых гоминьдановцев»[521]. Однако сюрприз преподнес Чан Кайши, начав «северный поход» на Пекин вопреки позиции Политбюро ЦК ВКП(б).
Еще один повод для столкновений дала всеобщая забастовка в Англии, оживившая надежды на пришествие британской революции. 4 мая Политбюро рекомендовало английской компартии «начать переводить стачку на политические рельсы, выдвинув в подходящий момент лозунги: долой правительство консерваторов, за подлинное рабочее правительство». 5 мая была создана комиссия для «быстрого решения вопросов, связанных с английскими делами» под председательством Лозовского и с участием Сталина, Молотова, Чичерина и секретаря ВЦСПС Догадова. 7 мая ПБ постановило «принять предложение тт. Сталина, Молотова и Догадова перевести немедля 2 милл. рублей»[522]. Зиновьев предлагал английской компартии «при необходимости выдвинуть лозунг создания Советов рабочих депутатов»[523]. Однако 12 мая в результате соглашения Генсовета тред-юнионов с правительством и шахтовладельцами всеобщая забастовка была прекращена. Сталин и Молотов решили отыграть назад и готовиться к следующим боям. 14 мая на заседании ПБ Зиновьев потребовал отмены этого решения как акта «небывалой еще в истории международного рабочего движения измены»[524]. Сталин направил членам советской делегации в ИККИ письмо, где обвинил Зиновьева в стремлении блокироваться «со всеми ликвидаторскими и ультралевыми элементами Коминтерна против ВКП»[525].
По мере того как забастовочное движение в Великобритании шло на спад, политическая борьба вокруг него в Москве только обострялась. 28 мая Молотов информировал отбывшего на отдых Сталина: «Опять “тезисы”, опять Зиновьев! По-моему, это ничтожество и беспринципность вопиющая, а по существу, трусливая жалкая ревизия ленинизма в вопросах тактики Коминтерна… Главное вот что. Больше невозможно терпеть подобные вещи в Коминтерне»[526]. Тем временем в Москву после отдыха в Германии вернулся Троцкий и «потребовал немедленного разрыва блока с Генеральным советом (тред-юнионов. — В. И.). Зиновьев, после неизбежных колебаний, присоединился ко мне»[527].
Молотов отправил Сталину послание: «Бухарин пишет контртезисы Зиновьеву. Последний вместе с Троцким нас страшно торопит… Наши тезисы должны резко защищать правильность линии ИККИ, ВКП и ВЦСПС и разоблачать не только ультралевизну в Коминтерне, как этому учил Ленин. Разоблачить авантюристический отзовизм в вопросе о разрыве с Генсоветом. Лучше тебе приехать в Москву, тогда [мы] отложим решение вопроса с Англией до 1-го июня»[528]. Коба ответил: «Не понимаю, как могут они торопить вас, когда вы имеете большинство. Отложите вопрос еще на неделю и пошлите их к черту… Видимо, они хотят на английском вопросе отыграться и вернуть всё проигранное раньше. Надо их поставить на место»[529]. Сталин приходил к выводу, что «мы имеем не новую полосу бурного натиска революции, а продолжающуюся стабилизацию… Отклонение тезисов Гриши может вызвать шантаж на счет отставки, чего пугаться не следует ни в коем случае. В приезде, я думаю, не требуется»[530].
Действительно, справились сами. На бурном заседании Политбюро 3 июня 1926 года Троцкий и Зиновьев обвинили Сталина, Молотова и Бухарина в правом оппортунизме, требовали выхода ВЦСПС из Англо-русского комитета. Молотов не скрывал эмоций:
— Товарищ Зиновьев написал тезисы, заглавие которых, по-моему, должно быть такое: «Братцы, скажите мне, ради Бога, куда я иду, чего я хочу, ведь я сам этого не знаю. Хочу быть левым, хочу, чтобы никто не подумал или не заметил, что я оппортунист, а поэтому, куда иду, чего хочу, все это не важно, а важно одно: чем по внешности “левее”, тем лучше». По-моему, судьба этих тезисов товарища Зиновьева — судьба «Философии эпохи» для Коминтерна[531].
Политбюро приняло решение: «а) Тезисы, представленные Зиновьевым по вопросу об уроках английской всеобщей стачки, отвергнуть, б) Принять в основе проект тезисов об уроках английской стачки, предложенный тт. Бухариным, Молотовым и Томским»[532]. После этого поле боя переместилось в Коминтерн. Молотов сообщал Сталину 22 июня: «Троцкий и Зиновьев все делают, чтобы сорвать Англо-Русский комитет. Из документов увидишь, что мы сопротивляемся этому всячески. Но работать они нам страшно мешают»