[597]. Вдохновленные вниманием ленинградских демонстрантов, лидеры оппозиции решили сыграть ва-банк.
К юбилейной сессии ЦИКа Политбюро решило сделать трудящимся ряд подарков, среди которых был переход к семичасовому рабочему дню. Троцкий не утерпел и обрушился на «бесстыдные фокусы» сталинской команды, которая своими новациями способна только угробить экономику. С «платформой 13-ти» и критикой перехода на семичасовой рабочий день оппозиционеры пошли в массы… и провалились. «Оппозиция поднимала главным образом те темы, которые находились за пределами понимания рабочих: Гоминьдан, Англо-русский комитет, перманентная революция, термидор, Клемансо и т. д. и т. п. Вокруг оппозиции сомкнулась стена безразличия и враждебности»[598]. На объединенном пленуме ЦК и ЦКК, собравшемся 21 октября 1927 года, к ней не было проявлено ни тени снисходительности. Зиновьев покинул трибуну под оглушительный свист зала и со словами: «Вам придется либо дать нам говорить с партией и в партии, либо — арестовать нас всех (смех)». Троцкий выразил уверенность, что режим Сталина «поджидает неожиданный и мгновенный крах». Стенограмма пестрит эпитетами, которыми прерывалась речь Троцкого: «Предатель! Сволочь! Либерал! Лжец! Каналья! Презренный фразер! Ренегат! Гад!» Зиновьев и Троцкий были исключены из состава ЦК. При этом пленум дал разрешение на развертывание предсъездовской дискуссии. Молотов говорил по итогам пленума на активе МК:
— Ни один товарищ, будь то сторонник линии Центрального Комитета или сторонник оппозиции, не может привести из всей истории нашей партии одного примера, который бы показывал, что в нашей партии когда-нибудь существовала какая-нибудь группа, которая бы выступала против Центрального Комитета с особой платформой по всем вопросам политики партии. Это есть начало для создания новой партии, антиленинской, антибольшевистской — новой троцкистской партии… Мы видим, что из всего этого вытекает, товарищи, что исключение товарищей Зиновьева и Троцкого из состава Центрального Комитета партии в настоящее время является минимумом того, что могли решить ЦК и ЦКК. (. «Правильно». Аплодисменты.)
В условиях разрешенной предсъездовской дискуссии слово на активе МК получили и оппозиционеры, в том числе и недавний глава МК Каменев. Но они стали легкой добычей Молотова:
— Оппозиция выступала здесь, но она не страшна, но только смешна. Есть межа, есть рубеж, есть XV съезд, после которого руки оппозиции должны быть связаны, после которого никакой оппозиции в нашей партии не должно быть (аплодисменты)[599].
Однако дождаться съезда ни у оппозиции, ни у ЦК терпения не хватило. «Ленинградский триумф» не давал Троцкому и Зиновьеву покоя. Было принято решение на десятилетие Октября двинуть массы на улицы под лозунгами «Против кулака, нэпмана и бюрократа!», «Против оппортунизма!», «Выполним завещание Ленина!». Зиновьев и Лашевич поехали поднимать сторонников в Питер, Троцкий остался в Москве. ПБ тоже было наготове. В статье Молотова «О партии», вышедшей в «Правде» накануне празднеств, помимо приличествующих поводу юбилейных слов содержалось прямое предупреждение оппозиции, которая «все дальше запутывается в антипартийной нелегальщине». В Ленинграде оппозиционной колонне позволили пройти перед официальной трибуной, несколько сотен сторонников левых «по-товарищески потолкались» с конной милицией[600].
В Москве поползли слухи, будто на параде армия поднимет мятеж. С утра Троцкий в компании Каменева и Муралова объезжал в автомобиле свои порядки. Но армия не взбунтовалась. Тогда оппозиционные колонны смешались с демонстрантами и двинулись на Красную площадь. Но попытки поднять плакат или выкрикнуть лозунг при подходе к Мавзолею пресекались многочисленными правоохранителями. Так и прошли оппозиционеры в неловком молчании перед трибуной, с которой их приветствовали руководители партии. Троцкий попытался обратиться к демонстрантам на площади Революции. Последующее ему не понравилось: «В качестве добровольцев по борьбе с “троцкистами” поднимались на помощь аппарату заведомо нереволюционные, отчасти прямо фашистские элементы московской улицы»[601]. Под крики «Долой Троцкого, еврея и предателя!» он вынужден был ретироваться, скрывшись у своего сподвижника Белобородова. Жил он на улице Грановского (ныне — Романов переулок) в доме 3, квартира 62. Вот уж ирония судьбы! Этот адрес станет местом прописки Молотова после его опалы. И этот же адрес много лет стоял в штампе прописки моего советского паспорта.
14 ноября Пленум ЦК и ЦКК исключил из партии Троцкого и Зиновьева за подстрекательство к контрреволюционным демонстрациям и восстанию. Каменева, Смилгу, Раковского, Евдокимова вывели из состава ЦК, Бакаева, Муралова — из ЦКК. Начались массовые исключения троцкистов и зиновьевцев из партии: если начиная с XIV съезда до середины ноября 1927 года такая участь постигла 970 оппозиционеров, то за последующие два с половиной месяца — 2288[602]. «На квартире Белобородова всегда дежурило несколько военных оппозиционеров, — вспоминал Троцкий. — Они сопровождали меня при моих передвижениях по городу»[603]. 16 ноября в знак протеста против исключения лидеров левых из партии застрелился заместитель Троцкого в Главном концессионном комитете Адольф Иоффе. Многотысячная процессия от центра города до Новодевичьего монастыря с пением траурных и революционных песен стала последним явлением троцкистов и их вождя широкой публике.
XV съезд партии прошелся по оппозиции «жесткой метлой» (наиболее понравившееся делегатам словосочетание). Вслед за Троцким и Зиновьевым исключили из партии их активных соратников — Каменева, Пятакова, Радека, Раковского, Смилгу и сапроновских «децистов». На пленуме ЦК, собравшемся после съезда, Сталин напомнит: «Уже три года прошу ЦК освободить меня от обязанностей генерального секретаря ЦК»[604]. Но, как и следовало ожидать, единогласно, при одном воздержавшемся (им был сам Сталин) он был переизбран генсеком.
Еще на съезде и после него бегство из оппозиции приняло массовый характер. Это происходило на фоне реализации решения Политбюро о широком вовлечении в партию новых членов в связи с десятилетием Октября. К февралю 1928 года количество заявлений превысит 150 тысяч.
Разгромленным в очередной раз троцкистам и зиновьевцам было предложено «по собственному желанию» занять мелкие государственные посты в отдаленных уголках страны. Те в принципе не возражали, но только при условии, что назначения будут происходить «с согласия оппозиции и отвечать здоровью и безопасности отправляемях лиц и их семей». Зиновьев и Каменев не смогли расстаться и вместе поехали в Калугу. Троцкому была предложена Астрахань, но тот заявил, что ему противопоказан влажный приморский климат. 12 января 1928 года ГПУ объявило ему, чтобы он был готов отбыть в Алма-Ату. Двое крепких молодых людей, одним из которых был начальник охраны Молотова по фамилии Погудин, взломали дверь и вынесли его через дверь черного хода во двор, усадили в машину и повезли на пустынный полустанок. Оттуда поезд и унес Троцкого в столицу солнечного Казахстана. Михаил Булгаков записал в дневнике: «Анекдот: когда Троцкий уезжал, ему сказали “Дальше едешь, тише будешь”»[605]. Классик оказался неправ.
Кооператор
В декабре 1927 года на XV съезде был взят курс на создание крупных аграрных хозяйств. Но на «съезде коллективизации» ни слова не было сказано о том, как это будет сделано. Молотов имел к этому историческому повороту самое прямое отношение. 9 сентября, в тот день, когда оппозиция представила в ПБ «платформу 13-ти», он получил тревожное письмо от начальника Центрального статистического управления Милютина, который говорил «о крайне серьезных затруднениях, которые мы будем иметь на хлебном рынке в нынешнем году»[606]. Несмотря на довольно приличный урожай (чуть меньше, чем в 1926 году), в закрома Родины ссыпалось вдвое меньше зерна, чем годом ранее. В нескольких городах пришлось даже вводить продовольственные карточки.
В ЦК все сильнее зрело желание кардинальных перемен, способных сделать экономическое развитие страны менее зависимым от настроений крестьянской массы и более подвластным плановому началу. 1 октября 1927 года было принято решение вынести вопрос о работе в деревне в качестве основного на XV съезд. Разработка тезисов была поручена комиссии Молотова. Он обратился с просьбой представить рекомендации к крупнейшим экономистам-аграрникам, засел за специальную литературу, в том числе и зарубежную. Привлеченные эксперты были недовольны положением дел в деревне. Так, Александр Чаянов докладывал Молотову, что после революции государство, к сожалению, смогло сохранить в своих руках лишь небольшие земельные площади, что не позволило развиваться совхозам и колхозам. «В итоге производящий аппарат нашего сельского хозяйства, ликвидировав крупные формы помещичьего хозяйства и значительную часть уже образовавшихся в начале войны фермерских хозяйств, в еще большей степени, чем раньше, оказался состоящим из хозяйств неизжитого еще докапиталистического семейного типа, с обострением, благодаря обеднению, кабальным взаимоотношениям в области сдачи и найма инвентаря и рабочего скота»[607].
Кроме того, в поступавших в комиссию Молотова предложениях ставились задачи технического перевооружения сельского сектора, увеличения бюджетных расходов. Николай Кондратьев писал ему, что «провозглашенная правительством политика на интенсификацию, индустриализацию и машинизацию сельского хозяйства, ведущая к технической реорганизации ее основ, является вполне правильной… Между тем, некоторое увеличение вложений в сельское хозяйство (на зем-устройство, колонизацию, мелиорацию, на сельскохозяйственную индустрию и т. д.) при наших условиях может дать значительный толчок росту сельского хозяйства и повышению его продукции, может подвести более прочный базис под индустриальное развитие страны и смягчить перенаселение»