(Открывается дверь и входит Бухарин.) «Вид взволнованный и замученный до крайности. Очень волнуясь, сказал следующее. Говорил час без перерывов… Дело в ЦК и в партии зашло так далеко, что вы (а также, вероятно, и троцкисты) неизбежно будете в него втянуты и будете играть в его решении важную роль… Мы считаем, что линия Сталина губительна для всей революции. С ней мы можем пропасть. Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезней всех бывших у нас разногласий. Я, Рыков и Томский единогласно формулируем положение так: “Было бы гораздо лучше, если бы мы имели сейчас в Политбюро вместо Сталина Зиновьева и Каменева”. Его (Сталина) задача теперь отобрать у нас московскую и ленинградскую “Правду” и сменить Угланова, который целиком с нами. Теперь дело не в “кукушке”, а действительно решаются судьбы революции… Он предлагал ни одного расстрела по Шахтинскому делу (мы голоснули против), во всех переговорах идет на уступки… Линия губительная, но он не дает возможности даже обсуждать. Ловит, пришивает уклоны. Нас он будет резать.
Я: “Каковы же ваши силы?”
Бухарин: “Я, Рыков, Томский, Угланов (абсолютно, питерцы вообще с нами)… Андреев за нас. Украинцев Сталин сейчас купил, убрав с Украины Кагановича. Потенциальные силы наши громадны, но 1) середняк цекист еще не понимает глубины разногласий, 2) страшно боится раскола, поэтому, уступив в чрезвычайных мерах, затруднил наше нападение на него. Мы не хотим выступать раскольниками, ибо тогда нас зарежут. Но Томский в последней речи на пленуме показал явно, что раскольник — Сталин. Ягода и Трилиссер — с нами. Ворошилов и Калинин изменили в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями. Наша задача постепенно разъяснять гибельную роль Сталина и подвести середняка цекиста к его снятию. Оргбюро — наше. В пятницу доклад Рыкова. Там поставим точки над “Г. В “Правде” я буду печатать ряд статей, может быть, нужен еще удар, чтобы партия поняла, куда он ее ведет. Тон — абсолютной ненависти к Сталину и абсолютного разрыва»[668].
Из этого разговора следует, что блицкриг против Сталина не получился, и Бухарин переходил к длительной осаде и поиску влиятельных союзников. Конечно, он не думал, что его разговор с Каменевым станет достоянием гласности — вели же правые много месяцев подобные разговоры в своем кругу. Но здесь снова был просчет. Бухарин почему-то рассчитывал на сочувствие левых. Но симпатий не было. А содержание разговора Каменев тут же изложил в письме Зиновьеву. Тот сделал вывод: «Снятие Сталина этой группой означало бы то, что на место Сталина ставится правый. Уже в самом штабе, в самой сердцевине этой группы сидит прямой враг, классовый враг. Если этот правый “хвост” будет отрезан у Сталина, это, во всяком случае, богоугодное дело»[669].
Крепость позиций правых была протестирована на пленуме по, казалось бы, не имеющему отношения к сути разногласий вопросу. Молотов от имени своей комиссии по образованию нарисовал картину ужасающего неблагополучия: не было плана подготовки специалистов, преподавательский состав плохо оплачивался, не отвечал современным требованиям и «по политическим настроениям в значительной степени далек от нас». Во всех технических вузах страны по всем специальностям обучалось 117 очных аспирантов и 104 — заочных. Даже в самом передовом вузе — Московском высшем техническом училище «библиотека является образцовой на 1835 г. Учебники зарабатываются до дыр, до того, что некоторые страницы, наиболее боевые, читать невозможно. На станках марка тоже 1847 г.». В стране, разворачивавшей индустриализацию, на сто рабочих приходилось 0,98 инженера и столько же техников.
— Если мы поставим перед собой задачу «догнать и затем превзойти» передовые индустриальные страны, то ясно, что это мы можем сделать только и исключительно на основе новейших достижений техники, делая это, во-первых, путем перенесения к нам этих достижений и привлечением значительного слоя специалистов из капиталистических государств и, во-вторых, путем максимального поднятия дела подготовки специалистов из среды рабочего класса и вообще из трудящейся массы в нашей стране[670].
Молотов предлагал кратное повышение расходов на техническое образование. Готовивший заключение правительства замнаркома финансов — не Фрумкин, но тоже правый — Кузнецов представил отрицательное заключение: нет средств[671]. Точку было предложено поставить июльскому пленуму. Так же, как и в другом вопросе — о ведомственной подчиненности технических вузов. Спор, внешне совершенно технократический, тоже стал политическим. Правые добивались сохранения втузов в ведении наркома просвещения Луначарского, а значит, через него — и Рыкова; Молотов тянул их под крыло ВСНХ — Куйбышева и Наркомата путей сообщения, то есть Рудзутака. По обоим вопросам пленум поддержал подход Молотова:
— Общая сумма прибавки против прошлого года составит примерно 55 миллионов рублей. Постановление предусматривает повышение стипендий студентов вообще и особенно учащихся во втузах и промышленных техникумах. Кроме того, предусмотрено повышение зарплаты для преподавателей (в вузах — не менее чем на 15 процентов, во втузах — не меньше чем на 30 процентов). В результате ассигнования на материальные нужды самих втузов увеличатся против прошлого года примерно больше чем в 5 раз.
Не вызвали возражений и предложенные Молотовым организационные мероприятия, которые он объединил в четыре группы: «Во-первых, темп подготовки специалистов; во-вторых, научный уровень подготовляемых специалистов; в-третьих, знание производства и связь с этим производством; и, в-четвертых, чтобы это были, что само собой разумеется, действительно красные специалисты». Под темпами понималось сокращение времени подготовки выпускников втузов с сохранившихся с дореволюционных времен шести-девяти лет до привычных нам пяти лет. Таким образом, сроки обучения в советских вузах — результат деятельности комиссии Молотова 1928 года.
Требовалась ускоренная подготовка молодых специалистов для нужд индустриализации. Изъятие ряда вузов из Наркомпроса и передача их ВСНХ и НКПС осуществлялись для того, «чтобы наладить их связь с производством, добиться быстрейшего усвоения нашими новыми специалистами всех элементов новейшей заграничной техники, с которой имеет теперь много дел именно ВСНХ, а не Наркомпрос»[672]. Между Молотовым и Луначарским возникла перепалка, правые внесли соответствующие поправки в резолюцию. При голосовании по поправкам Луначарского председательствовал Рыков. И после каждого голосования произносил:
— Мало[673].
Мало. Такая оценка числа сторонников правых заставила их отказаться от попытки сбросить Сталина и уйти в тень, сделав вид, что ничего не произошло. Бухарин переключился на площадку Коминтерна, намереваясь мобилизовать, без особого успеха, против Сталина его руководство. «Бухарин мне много врал, — напишет Пятницкий. — Я сказал ему свое мнение о классовой борьбе в деревне и прибавил, что за Рыковым в партии ни одна собака не пойдет»[674]. В преддверии VI конгресса Коминтерна ПБ решило впервые в истории вынести место его проведения за стены Кремля, предложив «всего лишь» Колонный зал Дома союзов. Бухарин пожаловался Каменеву: «Вовне Сталин ведет правую политику: выгон Коминтерна из Кремля провел он… Томский формулировал так: я (Томский) правее тебя (Бухарина) в международных делах на 30 километров. Но я (Томский) левее Сталина на 100 километров»[675].
В кулуарах конгресса поползли слухи, что Бухарин является следующим кандидатом на отправку в Алма-Ату. Чувствуя, что теряет почву под ногами, Бухарин кинулся за помощью в ПБ. То милостиво разрешило «огласить на сеньорен-конвенте за подписями членов Политбюро заявление о вздорности этих слухов и вредности их распространения»[676]. Бухарин сам его написал. Подписались все члены и кандидаты в члены ПБ, включая даже отсутствовавшего в Москве Калинина. Его Молотов позднее информировал: «Дорогой М. Ив.! Посылаю тебе прилагаемое заявление членов ПБ для сеньорен-конвента VI конгресса КИ. Тебе понятно, почему в теперешних условиях это было необходимо… Не обижайся, пожалуйста, за это»[677]. Если у кого-то до этого и были сомнения в отношении драки в ПБ, то теперь они окончательно развеялись.
А 1 августа Политбюро постановило: «Принять предложение тов. Сталина о замене его, ввиду отъезда в отпуск, т. Молотовым в составе Польской и Германской комиссий конгресса КИ»[678]. То есть Молотов не только остался за старшего в Политбюро, но и должен был выполнять роль «смотрящего» за Бухариным на VI конгрессе КИ. 5 августа Сталин давал Молотову наставление «глядеть в оба», чтобы делегаты не попали под влияние правых: «Нельзя пропустить случая “сшибить таких деятелей” с руководящих постов»[679]. Вал работы на VI конгрессе все больше захлестывал, и 16 августа ПБ даже приняло решение: «Освободить Молотова на два-три дня от текущей работы для участия в работах комиссии по выработке текста программы Коминтерна»[680]. Через неделю Микоян делился со Сталиным своими наблюдениями: «Работа идет, в общем, ничего. Молотова безбожно заездили. Бедняга выносит лошадиную нагрузку работы»[681]. Вячеслав Михайлович в эти дни курсировал между Старой площадью и рабочей дачей в Архангельском (по Калужскому шоссе), где готовилась программа Коминтерна.