Но, мне кажется, Сталин недостаточно разобрался в экономических вопросах. Этот недостаток сказывался, например, в вопросах капитального строительства, в государственном планировании. Нередко этот недостаток сказывался в таком вопросе, как цены на товары, в частности в ценах при заготовках сельскохозяйственных продуктов… Недостаток понимания экономических вопросов иногда толкал И. Сталина к грубому, необоснованному, а то и прямо вредному администрированию. Думаю, что у него было увлечение делами крупного строительства при посредстве лагерников, да и крайним расширением самих лагерей.
На мой взгляд, Сталин быстро и глубоко схватывал вопросы техники. Это всегда сказывалось при рассмотрении вопросов военной техники: авиации, артиллерии, танков, морских судов. В этих вопросах Сталин легко ориентировался и, хотя совершенно не любил математическую сторону техники, хорошо улавливал прогресс в технике и активно толкал вперед дела военной техники. В этих делах, естественно, на экономическую сторону обращалось мало внимания.
В вопросах экономики Сталин не старался углубляться. Но у него была склонность к реорганизациям в госаппарате. Поскольку после социалистической революции впервые во весь рост встали вопросы государственного хозяйства и государственного строительства — в промышленности, на транспорте, в торговле, все больше и в сельском хозяйстве, а кроме того, в области культуры. Это, так сказать, толкало к этатизму, к преувеличению роли государства в различных областях жизни страны. И такое “настроение” у Сталина нередко сказывалось. Ленин не мог этого не заметить, как определенную, вредную однобокость и узость, а Сталин не только неправильно, но, пожалуй, немного иногда гордился этим, самолюбовался»[888].
Молотов называл и другие его недостатки. В том же 1962 году родилась и другая записка: «В вопросе о культе личности Сталина допускается много перехлестываний — перехлестываний, недопустимых для коммуниста. Но правильно, что сам по себе культ личности Сталина (и вообще кого-либо) недопустим, вреден для партии, представляет большую опасность для дела революции. Несомненно, что культ личности Сталина принес много вреда партии и стране, вызвал много жертв, привел к гибели не одной тысячи коммунистов и честных беспартийных людей и подчас губил преданнейших нашей партии людей. Нельзя забывать и о том, что из КПСС культ личности был перенесен в другие компартии, особенно в компартии Китая (Мао Цзэдун), Кореи (Ким Ир Сен), Монголии (Чойбалсан), Венгрии (Ракоши) и др.»[889]. Впрочем, Робертс заметил: «К концу 1930-х концепция руководства Сталина — Молотова стала общим местом в советском политическом дискурсе, и вместе с культом личности Сталина развился малый культ Молотова»[890].
Теперь их кабинеты располагались в Первом корпусе Кремля и были очень разными. Помощник Молотова Владимир Ерофеев описал кабинет Сталина как «вытянутый, не очень широкий зал. Он контрастировал с кабинетом Молотова, где всегда было светло и часто солнечно, потому что он выходил на большую внутреннюю кремлевскую площадь с Царь-пушкой и орудиями на подставках у старого арсенала. Здесь же в зале царил полумрак, поскольку его окна глядели в маленький, закрытый со всех сторон дворик»[891]. На протяжении многих десятилетий Молотов был самым вхожим в кабинет Сталина лицом. С 1928 по 1953 год он заходил туда более двух тысяч раз. А количество других встреч в формальной и неформальной обстановке измерить невозможно. На «ты» со Сталиным общались Орджоникидзе, Калинин, Молотов, Ворошилов, Киров, Бухарин, Каменев, Микоян[892]. По мере выбывания соратников круг сузился. Громыко применительно к 1940-м годам подмечал: «Некоторые проявления фамильярной формы общения со Сталиным могли себе позволить лишь Ворошилов и Молотов»[893].
За что Сталин ценил Молотова? Будущий председатель Госплана Николай Байбаков авторитетно свидетельствовал: «Заслужить доверие Сталина можно было исключительно реальными результатами при выполнении крупных, ответственных, истинно государственных задач и ничем кроме, никакими царедворческими ухищрениями, ни лестью»[894]. Выносить Сталина было непросто, и чем дальше, тем сложнее. Байбаков отмечал основное требование Сталина к высшим руководящим работникам: «Советскому наркому нужны прежде всего “бичьи” нервы (так он произнес “бычьи”) плюс оптимизм»[895]. Какие же тогда нервы требовались председателю Совнаркома?
Сталин и Молотов жили в одном доме в Кремле, нередко заходили друг к другу по вечерам. До конца 1931-го — начала 1932 года их квартиры располагались по адресу: Кремль, Коммунистическая улица, дом 2. Затем они перебрались в квартиры в Потешном дворце[896]. Квартира Сталина была немного больше молотовской — шесть-семь комнат, у Молотова — четыре-пять»[897]. С конца 1920-х годов у обоих вошло в привычку смотреть один-два фильма в неделю, обычно после полуночи. «Ни один фильм, о котором начинали говорить в народе, не минул небольшого кинозала в Кремле, а позже и киноустановки на даче Сталина»[898].
Но вот дачи Сталина и Молотова находились в разных местах. Сталин сперва облюбовал для себя бывшую дачу нефтепромышленника Зубалова — недалеко от Усова на нынешней Рублевке. Затем была построена Ближняя дача в Волынском, которая с 1934 года стала своего рода вторым (после кремлевского кабинета Сталина) пунктом управления Советским Союзом. До 1937 года дача Молотова была в Мещерине, затем в Горках-2 — тоже на Рублевке.
Высшее руководство страны много общалось в неформальной обстановке — чаще всего на квартире и даче Сталина. То, что называлось обедом, начиналось порой в 10–11 вечера. Микоян отмечал, что в начале 1930-х годов Сталин «умел спокойно выслушать и высказаться недлинно, но метко, быстро схватывая, о чем говорили, любил, чтобы кто-нибудь вечером бывал у него. Бывали Молотов, Ворошилов, я, Орджоникидзе, Киров, когда приезжал. Тогда не было обильного обеда, обильной выпивки, больше сидели за чаем… Атмосфера во время этих обедов была товарищеская, особенно до войны»[899]. Но «после смерти жены, а особенно в последние годы он очень изменился, стал больше пить, и обеды стали более обильными, состоявшими из многих блюд. Сидели за столом по 3–4 часа, а раньше более получаса никогда не тратили… Одновременно с едой обсуждались разные вопросы, он даже говорил, что это вроде политического клуба»[900]. Действительно, это был самый важный в стране политический клуб.
На даче Сталина часто звучал патефон: Глинка, Римский-Корсаков, Мусоргский, хор Пятницкого и русский фольклор, грузинские мелодии. Порой за рояль садился Жданов. Под его аккомпанемент Сталин вместе с Молотовым и Ворошиловым пели «Да исполнится молитва Твоя» и другие произведения церковной классики. Пели и революционные, и белогвардейские песни[901]. Был и бильярд, на котором Молотов охотно играл. В оранжерее рос лимонник. Сталин любил огород, у него выращивали кур и цесарок. Молотов отдавал предпочтение цветам, особенно розам. Зная это, многие навещавшие его дарили самые причудливые разновидности роз.
У Молотова была одна немаловажная полуформальная функция. С начала 1930-х годов в Большом Кремлевском дворце — в Георгиевском и Андреевском залах — возникла практика званых обедов от имени Реввоенсовета для выпускников военных академий. Постепенно набор официальных приемов расширился, но функцию тамады, как правило, выполнял Молотов. Вместе со Сталиным они утверждали и культурную программу приема, в которой могло участвовать до пятисот артистов и музыкантов[902].
У них был общий портной — полковник спецслужб Абрам Легнер. Сталин предпочитал френчи, фуражки и сапоги, а Молотов — гражданские костюмы с галстуком, шляпы и ботинки. Женщин в Кремле обшивала в его же мастерской Нина Гупало, мать Алексея Аджубея, который позднее станет зятем Хрущева.
Молотов, как и раньше, оставался «на хозяйстве» в те периоды, когда Сталин уезжал на юг. «Меня угнетает мысль о том, что из-за меня портится или может испортиться отпуск у Молотова (который раз?)»[903], - сокрушался Сталин в послании 7 августа 1932 года. Но сам он сильно нервничал, когда отпуск председателя Совнаркома затягивался, особенно совпадая со сталинским. 12 сентября Сталин писал Молотову: «Мне несколько неловко, что я послужил причиной твоего возвращения из отпуска. Но если отвлечься от этой неловкости, то ясно, что оставить центральную работу на одного Кагановича (Куйбышев может запить) на долгий срок, имея к тому же в виду, что Каганович должен разрываться между местной и центральной работой, — значит поступить опрометчиво. Через месяц я буду в Москве, и тогда можешь уехать в отпуск»[904].
Сталин не любил море, отдавая предпочтение горной местности, воды Мацесты почитал как целительные для суставов. «Сталин спортом не занимался, — подтверждал Молотов. — В море не купался. Стрелять любил, да. Немножко — прогулка, но тоже маловато, по-моему»[905]. Молотов, напротив, обожал море и все, что с ним связано — плавание, греблю, лодки, солнце, меньше — рыбалку. С 1929 года он практически постоянно отдыхал в Сочи — в Верхней Мацесте (дома отдыха ЦИКа «Пузановка», «Блиновка» и «Зензиновка»), затем на даче № 3 и в доме отдыха ЦИКа «Мюссера»