водить на этой даче правительственные и международные приемы»[921].
В действительности Полина к строительству дачи отношения не имела. У Светланы Сталиной читаем: «Все дачи, построенные в свое время хорошими архитекторами за государственный счет, “переходили по наследству” к следующим владельцам. Молотов жил на бывшей даче Ягоды»[922]. Вспоминал племянник Молотова Владимир Владимирович, более известный в семье как Владик: «Это был большой двухэтажный дом с верандой. На первом этаже была столовая с кожаными диванами, стульями, обитыми кожей, и обеденным столом. Еще была гостиная, где крутили фильмы… На даче Вячеслав Михайлович больше работал, чем отдыхал, поэтому у него там было два кабинета — один наверху, рядом со спальней, где он обычно сидел, другой внизу, где он принимал посетителей. Еще была бильярдная и библиотека»[923].
Американский посол Дэвис 14 марта 1937 года напишет в своем дневнике о визите его супруги на дачу Молотова: «Марджори отправилась к мадам Молотовой на обед. Это было довольно необычно — группа жен комиссаров, все они активно работают инженерами, докторами и менеджерами фабрик. Мадам Молотова, супруга премьера, стала комиссаром по косметике. Она замечательная женщина. Та манера, с которой она организовала эти шикарные парфюмерные магазины и косметические салоны красоты, свидетельствует о большом управленческом мастерстве. Она и другие серьезные дамы, которые трудятся инженерами, врачами и т. д., проявили большой интерес к Марджори, особенно в том смысле, что женщина ее склада должна сильно интересоваться производственными вопросами и сама быть “трудящейся”. Идея провести “обед для курочек” — нечто новое в советском опыте. Поэтому я попросил Марджори надиктовать ее отчет, пока все еще свежо в памяти. Вот он:
“В тот день, когда мы шли по фабрике (одной из четырех, которыми она управляет), которые производят парфюмерию, крема и т. д., мадам Молотова спросила, не хотела ли бы я с ней пообедать. Мы с удовольствием согласились, но даже не представляли себе, каким редким и интересным окажется наш опыт. День настал, и мы поехали — час по дороге в Рублевских лесах — проехали несколько больших вилл и, наконец, увидели зеленый забор и охрану. Ворота открылись, и по дороге к дому мы увидели еще множество охранников.
Дом современный, большой (но никак не дворец, ни изнутри, ни снаружи), довольно простой. Хороший вкус: просторно, не заставлено в “уютной” или “обжитой” манере, но с любой точки зрения адекватно. Прихожая, большие лестницы, комната для верхней одежды. Просторная гостиная. Никаких фотографий или безделушек. Столовая с большими створчатыми окнами. Стол украшен цикламенами — каждая длиной около 3-х футов. На полу по всей комнате стоят восемь или десять горшков с сиренью — белой и сиреневой — красивые большие гроздья, множество цветов.
Справа от мадам Молотовой — жена мистера Кеннана, секретаря посольства, мисс Уэллс, мадам Чубарь, мадам Крестинская, мадам Стомонякова. Стол был уставлен закусками. Обед был изысканным и состоял из множества блюд: три вида мяса, шесть видов рыбы, одна из них особенная — с большим носом, длиной около восьми дюймов, ее ловят в Волге. Мне пришлось есть, несмотря на рекомендации посольского доктора, очень долго… Вся атмосфера была очень сердечной, очень старались, чтобы мы хорошо провели время, и им это удалось. НО! Если бы кто-нибудь из них знал язык. Через переводчика общение было, мягко говоря, сложным.
Интересной была реакция на этот обед, когда я вернулась. Я обнаружила Джо в библиотеке с одним журналистом, который сильно удивился, узнав, где я была, и задал дюжины вопросов. Затем на ужине в тот вечер в бельгийской миссии я сидела рядом с британским послом лордом Чилстоном, который почти взорвался от восторга от моей обеденной истории, два или три раза переспросив: “Где, вы сказали, был обед?” Потом, удостоверившись в том, что это была мадам Молотова и все происходило на ее даче, он сказал: “Вы, американцы, удивительные люди! Я здесь нахожусь семь лет и никогда не мог засунуть и носок ботинка в их дома. А вы приезжаете, и через несколько недель в вашу честь устраивают обед. Я это не понимаю!”»[924].
Полагаю, цикламены и сирень появились специально для зарубежных гостей. Дед и бабушка не были большими любителями цветов в горшках в доме.
Очевидно, что для остальных жен руководства Полина не могла быть лучшей подругой и становилась объектом нескончаемых великосветских сплетен. А маленькая Светлана росла в, мягко говоря, необычной для ее сверстников обстановке. Жизнь в Кремле для детей — особый опыт. С одной стороны, это возможность играть в салочки и казаков-разбойников на Соборной площади, прятаться в Царь-колоколе, играть в снежки и кататься на санках в Тайницком саду. С другой — это жизнь на режимном объекте, за стенами, под неусыпным взором охраны, возможность видеть вечно занятых родителей разве что за завтраком. В школе № 25 тоже были строгости. Марфа Пешкова — дочь Максима Горького, попавшая в нее после солнечной Италии, школу невзлюбила: «Дети ходят по струнке, женщины-учительницы снуют, подслушивают, кто что говорит. Есть в классе мальчик-наушник. Учились там также иностранцы — дети Поля Робсона, дети руководителей иностранных компартий под чужими именами. Помню, приехали в школу двое иностранцев, их должна была встречать отличница Светлана Молотова. Гости поднимались, Светлана спускалась, наряженная, как принцесса, и куда-то их повела. Все это казалось странным, неестественным»[925].
К концу 30-х годов в семье Молотовых постоянно жило трое детей. Помимо Светланы — племянник Владик и девочка Соня. Брат Молотова Владимир умер в 1936 году, и его сын сначала бывал у Молотовых наездами. Но затем Владик переселился к ним. «Правда, комнату мне там отдельную не дали — кровать поставили в библиотеке. После переезда в Кремль в моей жизни произошли и другие перемены: школу я посещал ту же самую, но привозили меня туда на машине. Машина в данном случае была совсем не роскошью — действительно, было бы странно, если бы к кремлевским воротам каждый день подходил мальчик и говорил: дяденьки, пропустите, я здесь живу»[926]. Соня тоже рассказывала свою историю. Ее отец — рабочий, мать мыла посуду на правительственных дачах. Жили в доме, где была приемная Калинина. Там Соню увидела Полина Семеновна и пригласила в гости к Светлане. Соня иногда оставалась ночевать, а потом и целыми днями стала жить в Кремле. Родители не возражали. Дело дошло до того, что в школе ей выдали похвальную грамоту: «Соне Молотовой»[927].
Индустриализатор
Задачи, которые предстояло решать молотовскому Совнаркому, в феврале 1931 года сформулировал Сталин в речи перед работниками промышленности:
— Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут[928].
Экономическую политику СССР, начиная с 1931 года, порой называют «неонэпом», отмечая возвращение к некоторым практикам предшествовавшего десятилетия. Молотов утверждал, что нэп вообще никто не отменял, и многие его элементы дожили до последних лет существования СССР[929]. Были осуждены теории отмирания товарно-денежных отношений и их замены на прямой продуктообмен. Материальные стимулы объявлялись долгосрочной основой экономического развития. Молотов считал, что «без осуществления принципа хозрасчета на практике, от завода до хозобъединения включительно, без того, чтобы на деле заставить считать рубли и копейки по каждой хозяйственной статье, нельзя навести нужного порядка в промышленности и во всей хозяйственной работе»[930].
Принципы «социалистического хозрасчета» внедрялись со второй половины 1931 года и весь 1932 год, что означало переход от карточно-нарядной системы к финансовым платежам и обязательствам. Накопления предприятий аккумулировались в госбюджете через отчисления с прибыли и налог с оборота. Это позволило осуществлять массированные бюджетные инвестиции в производство. При этом основным инструментом регулирования становились определяемые сверху твердо-расчетные цены на товары и услуги — «социалистические цены», порой далекие от реальных. Для смягчения продовольственных проблем предприятиям было предложено создавать собственные хозяйства — заводские огороды и животноводческие фермы.
В деле повышения производительности, которая росла гораздо медленнее, чем хотелось (6,6 процента в 1931 году), на первый план выходили вопросы организации труда. Среди главных задач Молотов называл борьбу «с обезличкой в отношении к машинам и механизмам и борьбу с уравниловкой в заработной плате, а также переход от самотека к организованному набору рабочей силы», «проведение сдельщины в оплате труда»[931]. За первую пятилетку количество занятых в промышленности и строительстве вырастет с 3,7 до 8,5 миллиона человек. 7 миллионов были заняты на сезонных стройках. Безработица была ликвидирована[932]. Росло и молодело население страны. В докладе о плане на 1931 год Молотов назвал цифру: за шесть лет население страны выросло на 20 миллионов человек и достигло 161 миллиона[933].
Большевики вновь учились торговать. В начале 1931 года для торговли на валюту с иностранцами появилось Всесоюзное объединение «Торгсин», которое за год обросло пятьюдесятью отделениями во всех регионах страны. С 1932 года в магазинах «Торгсина», где было все, разрешили покупать товары на драгоценные металлы и валюту советским гражданам, благодаря чему бюджет получил в 1931 году 8 миллионов рублей, в 1932-м — 49,2 миллиона, в 1933-м — 106,3 миллиона