[997]. 25 февраля вышло распоряжение «субсидировать посевное зерно» для следующего урожая — 325 тысяч тонн было выделено Украине. 28 февраля ПБ приняло решение развернуть в Москве, Ленинграде и Харькове свободную продажу хлеба в специальных магазинах. Эта практика привилась, и к осени торговля хлебом велась уже в 145 городах, было выручено 950 миллионов рублей[998].
Решения о выделении продовольственной помощи принимались в Москве на основе поступавшей с мест информации. Наиболее угрожающей выглядела ситуация в Казахстане. Начали раздаваться и серьезные сигналы с Украины. В начале марта киевский областной отдел ГПУ называл такие цифры: 26525 голодающих семей, количество умерших от всех причин — 12 801[999]. В Донецкой области было зафиксировано 1008 голодающих семей. ОГПУ Северо-Кавказского края располагало информацией («по далеко не полным данным») о 740 умерших от голода. По сводке ГПУ УССР от 12 марта, по всей Украине в феврале — марте насчитывалось 2487 умерших. «Преобладающее количество голодающих — колхозники. К ним относятся, главным образом, многосемейные хозяйства, выработавшие незначительное количество трудодней»[1000]. Руководствуясь именно этой сводкой, 15 марта Косиор сообщал в ЦК: «В настоящее время наряду с сообщениями о ходе подготовки к севу из всех областей поступают сообщения о тяжелом продовольственном положении и с требованием помощи. Если в прошлом году замалчивали о тяжелом положении в районах, то в этом году наоборот — всячески стремятся выпятить наиболее тяжелые случаи, собрать и обобщить цифры… Пока что 60 процентов всех сведений о количестве голодающих и больше 70 процентов зарегистрированных случаев смертей приходится на Днепропетровск». Он сообщал о выделении помощи из республиканских резервов Днепропетровской, Одесской, Киевской областям, Донбассу и информировал, что «уже в начале сева безусловно потребуется продовольственная помощь Киевской обл., Донбассу, АМССР, а также Днепропетровской, Харьковской и Винницкой обл.»[1001].
1 апреля ОГПУ сообщало о начале голода на Нижней Волге и в Центрально-Черноземной области. 3 апреля поступила такая же информация по Дальневосточному краю и Уральской области. «Наряду с этим по Уралу наблюдается рост эпидемических заболеваний (сыпняк, брюшняк, цинга)»[1002]. В апреле крестьянам на Украине стали отпускать зерно из армейских запасов, кормить вышедших на посевную. Дополнительно республике было выделено 80 тысяч тонн зерна на продовольственные нужды. Общая помощь Украине к апрелю превысила 560 тысяч тонн. Северный Кавказ получил семенную ссуду в размере 240 тысяч тонн. Только помощь голодающим районам страны в 2,5 раза превышала объем зернового экспорта за тот же период. Полностью остановить экспорт тоже было опасно: на Западе уже вовсю говорили о конфискации советской собственности за границей и об отказе в кредитах в случае невыполнения СССР своих обязательств[1003].
Крестьяне, даже в голодающих районах, вышли на посевную. Выступая на съезде колхозников-ударников Средней Волги, Молотов констатировал, что сев шел заметно лучше, чем в предшествовавшие два года, немного уступая лучшему в советское время 1930 году.
— Самая важная черта наших колхозов, отличающая эту весну от прошлой весны, заключается в том, что в широкой колхозной массе произошел перелом в отношении к колхозному труду, к колхозной дисциплине[1004].
Каковы были масштабы голода и носил ли он «национальный» характер, направленный против украинцев, как утверждают даже на официальном уровне, например в Киеве или Вашингтоне? Мнение о голоде как о национальном геноциде было и остается весьма маргинальным в научной литературе. «Доказать, что это был геноцид, сложно, так как пострадали и южные области России, а часть запасов продовольствия направлялась в украинский регион»[1005], - считает британский историк Ричард Саква. Но в любом случае это была трагедия, унесшая огромное количество жизней. Масштабы ее вряд ли удастся когда-то восстановить. В литературе разброс цифр по количеству жертв голода очень широк — от 600 тысяч до 15 миллионов человек по всему СССР[1006]. При этом следует делать поправку на крайнюю политизированность темы «голодомора». Она проявилась в годы холодной войны и «развилась в среде украинской эмиграции, связанной корнями с ОУН-УПА, в Канаде, Великобритании, Германии, США. Как правило, эти эмигрантские группы концентрировались вокруг редакций пропагандистских СМИ, работавших против СССР. -…Особую роль в этом процессе сыграла книга Роберта Конквеста “Жатва скорби”»[1007]. Когда Конквест скончался в августе 2015 года в возрасте девяноста восьми лет, журнал «The Economist» в большом некрологе отдал ему дань большого уважения как человеку, во многом определившему понимание всей гнусности Советского Союза мировой общественностью. «Конквест был случайным историком. Он работал, как и Джордж Оруэлл, в том подразделении Форин оффис (сейчас, к сожалению, закрытом), которое анализировало власть и политику Кремля и конфиденциально делилось информацией с журналистами. Для него Сталин был уличным головорезом, а Ленин маньяком»[1008]. Уточним: подразделение Форин оффис занималось спецпропагандой.
Обычно данные об особой, антиукраинской направленности голодомора подтверждаются тем обстоятельством, что по итогам переписи 1937 года в СССР число украинцев сократилось на 4,7 миллиона человек по сравнению с 1926 годом, тогда как количество русских выросло. Между тем имели место факторы, подмеченные академиком Валерием Тишковым: «Именно в эти годы сотни тысяч белорусов и миллионы украинцев, особенно потомки смешанных браков, выбирали однозначно русскую национальность. Отчасти это произошло не только по причине этнической ассимиляции, а и по тривиальной причине упразднения самой категории “малоросс”, которая предполагала одновременное отношение к русским и превращение категории “великоросс” в “русских”»[1009]. Точно так же в 1990-е годы произошло сокращение на 3 миллиона человек количества русских на Украине и на 1,5 миллиона — украинцев в России. Не от голода же они умерли.
Сам Молотов считал разговоры о массовом голоде несостоятельными. «Мне приходилось в эти годы ездить на хлебозаготовки. Так что я не мог пройти мимо таких вещей. Не мог. Я тогда побывал на Украине два раза на хлебозаготовках, в Сычеве, на Урале был, в Сибири — как же, я ничего не видел что ли? Абсурд! Нет, это абсурд. На Волге мне не пришлось быть. Там, возможно, было хуже»[1010].
Что же было? Статистика смертности на Украине в 1933 году присутствует, и она точная. По данным Центрального управления народно-хозяйственного учета Госплана СССР, составленным на основании справок Управления народнохозяйственного учета УССР, в 1932 году на Украине от всех причин умерло 668,2 тысячи человек, в 1933 году — 1 миллион 850,3 тысячи (средняя смертность за десятилетие без этих двух лет — 465,6 тысячи)[1011]. Таким образом, в 1932–1933 годах всего на Украине умерло 2 миллиона 518,5 тысячи человек, то есть на 1,5 миллиона человек больше, чем можно было ожидать, исходя из среднегодовой статистики. Но вот что примечательно. Голод в России — явление за века хорошо изученное. Смертность от голода начинается зимой, достигает пика в марте — апреле и к началу лета сходит на нет. В 1933 году все было не так. Январь показал минимальную за предшествовавшие полгода смертность в украинских селах — 43,9 тысячи. Дальше картина выглядела так: февраль — 60,6 тысячи, март — 135,8, апрель — 174,2, май — 253,2, июнь — 361,2, июль — 278,8. В селах РСФСР в целом пик смертности приходился на июль, Нижней Волги — на июнь, Северного Кавказа — на апрель[1012]. Когда сходит снег, люди в деревнях не умирают от голода. В чем же причина такой высокой летней смертности?
В 1933 году был огромный всплеск заболеваемости малярией, особенно по Украине (по СССР было инфицировано 6,3 миллиона человек, из них 2 миллиона — на Украине), и сыпным тифом (886 тысяч по всей стране, 213 тысяч — на Украине)[1013]. Именно эти заболевания дают ярко выраженный летний пик заболеваемости. Не случайно, что с лета 1933 года Политбюро на регулярной основе занималось вопросами борьбы с эпидемическими заболеваниями. То есть количество умерших в тот год именно от голода установить невозможно, хотя голод мог способствовать распространению эпидемий.
Никаких мер по ужесточению политики в отношении деревни весной и летом 1933 года не применялось. Напротив, 8 мая 1933 года Молотов и Сталин подписали директиву-инструкцию: «Немедленно прекратить всякие массовые выселения крестьян… Аресты могут быть производимы только органами прокуратуры, ОГПУ или начальниками милиции». Устанавливалось, что «максимальное количество лиц, могущих содержаться под стражей… кроме лагерей и колоний, не должно превышать 400 тыс. человек на весь Союз ССР»[1014]. В двухмесячный срок тюремное население сокращалось вдвое. 13 июня 1933 года вышло постановление «О хлебофуражном балансе до нового урожая», где говорилось: «Предрешить, что весь хлеб, заготовляемый в июле месяце, используется для перебросок на внутреннее снабжение…»