подружился со Сталиным. Даже хотел в партию вступить, очень хотел. Но Сталин ему говорит: “Алексей Михайлович, вы нам нужны беспартийный!” Правильно, конечно. У нас с ним были замечательные отношения. И вероятно, многим это не нравилось»[1028].
Молотов встречался с Горьким много раз, отвечал на его обращения и просьбы[1029]. 26 октября 1932 года 50 писателей, в том числе и беспартийные, были приглашены в особняк Горького на встречу со Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем. Генсек произнес речь, в которой уничижительно отозвался о прежних рапповских начальниках и славил собравшихся писателей, назвав их «инженерами человеческих душ»[1030]. Молотов в одном из выступлений потом цитировал Горького: «Он растет, этот процесс, растет вширь и вглубь, это — процесс оздоровления всей страны, возрождения к новой жизни, к творчеству новой культуры. Исчезают древние городки Окуровы, гнездища тупых мещан, людей ленивого ума, мелких паразитов, которые всю жизнь жульнически старались разбогатеть на крови рабочих, крестьян и умирают полунищими. Вместо Окуровых в центрах промышленности создаются новые социалистические города, уничтожая в стране древний идиотизм мещанства, скопища деревянных особнячков в три окна, душные чуланы, где веками хранился старинный хлам церковных суеверий, где изо дня в день непрерывно шла мелкая борьба зоологического индивидуализма слепых, себялюбия, самости, ячества, зависти, жадности и всякой гадости. Исчезает под напором тракторов и комбайнов, перед силой новой сельскохозяйственной техники жуткий идиотизм деревни, с ее рабским подчинением стихийным силам природы, с ее безыдейностью, с ее животной покорностью судьбе»[1031].
Писателем номер два становится Алексей Толстой. В 1930 году он писал: «Меня часто спрашивают — почему я пишу Петра? Потому что мы с вами не свалились с неба на равнины СССР. Сегодняшний день — в его законченной характеристике — понятен только тогда, когда он становится звеном сложного исторического процесса. За границей, в частности в Германии, прилежно и внимательно изучают русскую историю от экономики до поэзии, чтобы до конца понять, как это так случилось, что русские, еще пятнадцать лет тому назад считавшиеся немцами навозом для европейской цивилизации, полудикарями, с семьюдесятью пятью процентами неграмотности, с первобытным земледелием и прочее и прочее — в пятнадцать лет, переродясь прежде всего волевым образом, создали гигантскую тяжелую промышленность, мощную оборону страны, ликвидировали неграмотность и на глазах у всего мира, целясь на тысячи лет вперед, строят социализм»[1032]. Молотов рассказывал: «Алексей Толстой утверждал, что ему очень много дала Советская власть: “Без нее я бы стал в лучшем случае каким-нибудь Потапенко!”»[1033].
Но и расхождений, даже с советскими классиками, было немало. В августе 1934 года прошел Первый съезд Союза советских писателей (377 делегатов с решающим голосом и 220 — с совещательным голосом), гостями которого были Луи Арагон, Андре Мальро, Фридрих Вольф, Якуб Кадри, Ху Ланьчи и др. Каганович информировал Сталина: «Вчера мы, ознакомившись с докладом М. Горького к съезду писателей, пришли к заключению, что в таком виде доклад не подходит. Ввиду серьезности наших изменений и опасности срыва доклада мы (я, Молотов, Ворошилов и т. Жданов) поехали к нему, и после довольно длительной беседы он согласился внести поправки и изменения. Настроение у него, видимо, неважное… Мне эти разговоры напомнили т. Крупскую»[1034].
Писатели не бедствуют, любая проза и поэзия расходится сразу. «Никуда не уйти от того факта, что немало талантливых и честных творческих людей питали к Сталину уважение, а подчас и преклонялись перед ним, — пишет историк Е. С. Громов. — И восхваления его в стихах и в прозе нередко пронизаны вполне искренними чувствами»[1035]. Конечно, далеко не все творцы были в восторге от политики партии и правительства. Так, в ноябре 1933 года Осип Мандельштам написал знаменитое стихотворение о Сталине:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, дарит за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина,
И широкая грудь осетина.
Жена Мандельштама впоследствии утверждала, что «тонкошеие вожди» относилось именно к Молотову, в котором Мандельштама неприятно поражали торчащая из воротника тоненькая шея и крошечная голова[1036]. Полагаю, или Мандельштам, или его супруга Молотова с кем-то спутали. Дед вообще-то был плотного телосложения, носил рубашку с воротом 42-го размера, а шляпу- 60-го. Кстати, до своего ареста Мандельштам получал совнаркомовскую пенсию в 200 рублей. «Докладчиком по этому вопросу выступал Молотов. Он мотивировал необходимость дать пенсию в связи с заслугами в русской литературе при невозможности использовать в литературе советской»[1037].
Тон театральной жизни по-прежнему задавал Большой, отдававший — вслед за Сталиным — дань классике. Но классикой дело вовсе не ограничивалось. На грани классики и поп-музыки творил гениальный Исаак Дунаевский. Набирала почитателей и чисто популярная музыка. «Тремя вещами горжусь я в своей жизни: тем, что первым начал читать советские рассказы на эстраде; что придумал театрализованный джаз, что первым начал петь советские лирические песни»[1038], - писал в мемуарах Леонид Утесов. Сталин и Молотов были самыми внимательными, влиятельными и нередко благодарными кинокритиками. Эйзенштейн, Александров были в восторге от встреч с руководителями страны. В 1932 году Александр Довженко снял фильм «Иван», который был подвергнут жесточайшей критике на Украине, что заставило режиссера перебраться из Харькова в Москву. Он написал Сталину и был принят «ровно через двадцать два часа после того, как письмо было пущено в почтовый ящик… Он так тепло и хорошо, по-отечески представил меня товарищам Молотову, Ворошилову и Кирову, что мне показалось, будто он давно и хорошо меня знает»[1039].
Классицизм возвращался в изобразительное искусство и архитектуру. Художественное творчество ненавистного пролеткультовцам реалиста Репина было объявлено образцовым. «Восстановлена Академия художеств, сменена экспозиция в Третьяковской галерее: авангард загнали в крохотную комнатку… Великолепные бесплатные мастерские и продовольственные пайки в то голодное время получили художники»[1040].
Взаимоотношения творцов и власти не были бескорыстными. Архив Молотова полон просьбами вполне материального плана. Работавшая с ним Шила Фицпатрик обнаружила: «Писатели, музыканты, ученые, артисты и художники — все обращались к Молотову, называя его в своих письмах по имени и отчеству и переводя свои притязания на личную почву, как и подобало клиенту, пишущему патрону. Молодой писатель Павел Нилин… был одним из тех, чье обращение к Молотову оказалось успешным (он получил однокомнатную квартиру площадью 18 квадратных метров — вдвое больше старой). Писатель А. Н. Толстой, легендарный владелец “неисчерпаемого счета в банке”, получил дачу не то в восемь, не то в десять комнат, правда, просил одиннадцать. Просьбы защитить от клеветы и нападок тоже часто встречались в почте Молотова. Беспартийный ученый молил о защите от травли со стороны влиятельного коллеги-коммуниста; историк просил пресечь клеветнические слухи, будто он дружил с троцкистом; поэт жаловался на разгромную рецензию на свое произведение в “Правде”… Группа философов-коммунистов стремилась заручиться поддержкой Молотова в полемической атаке на “идеализм” в физике, предпринятой ими на страницах своего журнала, а П. Л. Капица в то же время писал Сталину и Молотову письма в защиту “идеалистов”… А. А. Фадеев в письме Молотову выражал общее недовольство литературного сообщества тем, что нет Сталинской премии по литературе (этот недочет быстро исправили)»[1041].
После того как на XVII съезде ВКП(б) окончательно восторжествовала теория построения социализма в одной стране, неотъемлемой частью идеологии стал советский патриотизм, потеснив революционно-интернациональные идеи. Возвращались многие элементы традиционной культуры. В репертуаре музыкальных и хоровых коллективов появились русские народные песни и танцы. Постановление 1934 года «О преподавании гражданской истории в школах СССР» осуждало прежние подходы, когда «вместо преподавания гражданской истории в живой и занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности с характеристикой исторических деятелей учащимся преподносились абстрактные определения общественно-экономических формаций». Было дано указание подготовить к изданию новые учебники по истории, основаны исторические факультеты МГУ и ЛГУ. Были возвращены к работе выдающиеся историки, пострадавшие в 1929–1930 годах (Бахрушин, Готье, Греков, Тарле, Черепнин и др.)