баний[1086].
Очень многое в тот момент зависело от Варшавы. Молотов отмечал «наличие новых, более благоприятных обстоятельств для развития деловых и культурных связей СССР с Польшей. Мы придавали и придаем этому большое политическое значение»[1087]. Но 26 января 1934 года в Берлине было подписано германско-польское соглашение о ненападении сроком на десять лет. «Правящая санационная свора соединилась со смертельным врагом Польши — немецким фашизмом»[1088], - заметит в своем воззвании по этому поводу польская компартия. Предотвратив сближение Варшавы с Москвой, Гитлер установил весьма узкие рамки отношений с СССР, стремясь «не разрывать… германо-русские отношения» и не «давать русским поводов для такого разрыва»[1089].
Позиция Польши была главным фактором успеха или неудачи Восточного пакта. 27 сентября глава ее МИДа Бек информировал, что Варшава может присоединиться к пакту лишь при условии участия в нем Германии. Кроме того, Польша отказывалась принять на себя обязательства в отношении Литвы и Чехословакии, к которым она имела собственные территориальные претензии. Воспользовавшись убийством главы МВД Перацкого, режим санации создал по немецкому образцу концентрационный лагерь в Березе-Картузской, отправив туда тысячи коммунистов[1090]. Позиция Польши вызывала недовольство в Москве. Молотов уверял, что «мы в достаточной и очевидной форме проявили стремление к дальнейшему развитию советско-польских отношений. Мы, однако, не можем говорить о нашем удовлетворении уже достигнутыми в этом направлении результатами». В отношении Германии тон становился все более жестким:
— Остается ли в силе заявление господина Гитлера о необходимости перехода к «политике территориальных завоеваний» на востоке Европы и о том, что «когда мы (национал-социалисты) говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства»? По-видимому, полагал Молотов, это заявление остается в силе, ибо только при этом предположении становится понятным многое в теперешних отношениях германского правительства с Советским Союзом, равно как и к проекту Восточного пакта[1091].
Чтобы прозондировать немецкую позицию, Москва предложила Берлину выступить с совместным заявлением по вопросу о независимости прибалтийских государств. 12 марта в Эстонии премьер Карл Пятс осуществил военный переворот и провозгласил себя регентом государства. В мае такой же госпереворот в Литве организовал Ульманис. Действовали по одной схеме: роспуск парламента, запрет политических партий, военное (чрезвычайное) положение, предоставление главе государства неограниченного права издавать указы, менять министров, вносить изменения в конституцию. И — создание правящей партии, подозрительно похожей на НСДАП[1092]. Пятс и Ульманис чем дальше, тем больше будут демонстрировать откровенные прогерманские симпатии. Тем не менее даже на прибалтийском направлении Москва не сдавалась.
— Дружественность своей политики в отношении этих государств советская власть подчеркнула специальным заявлением о признании неприкосновенности и полной экономической и политической независимости этих стран, — замечал Молотов. — К сожалению, нельзя пройти мимо такого факта, что Польша и Германия отклонили свое участие в этом деле[1093].
Советский Союз заметно активизировал свое участие во всех возможных международных форматах, включая конференцию по разоружению. Более того, он вступил в Лигу Наций. Молотов объяснил, почему СССР, много лет критиковавший ее как бессмысленный орган, изменил свою позицию:
— Лигу Наций в свое время усиленно стремились превратить в орудие, направленное своим жерлом против Советского Союза. Но эта идея не удалась. Из Лиги Наций стали уходить наиболее воинственные, агрессивные элементы. Лига Наций оказалась для них в данных условиях стеснением, неудобством. Но большинство участников Лиги Наций сейчас по тем или иным соображениям не заинтересованы в развязывании войны. Поэтому мы сочувственно отнеслись к предложению тридцати государств о вступлении СССР в Лигу Наций. Нечего уже говорить о том, что приглашение СССР в Лигу Наций тридцатью государствами отнюдь не умаляет международного авторитета Советского Союза, а говорит об обратном. Мы записываем этот факт в свой актив[1094].
Серьезные перемены происходили в политике Коминтерна, который Молотов, став премьером, продолжал возглавлять. Через несколько часов после того, как Гитлер объявил КПГ вне закона, было сделано заявление ИККИ с призывом ко всем коммунистам создавать «единый фронт борьбы» совместно с социал-демократическими рабочими массами и социал-демократическими партиями[1095]. Но возможности для деятельности компартий были минимальными. Из семидесяти двух партий, представленных на XIII пленуме ИККИ в ноябре — декабре 1933 года, только 16 имели легальный статус и еще семь — полулегальный. Компартии были запрещены не только в Германии, но и в Италии, Польше, Болгарии, Японии, большинстве латиноамериканских стран. Крупнейшими секциями КИ оставались ВКП(б), стоявшая особняком КПК, а также насчитывавшие едва по 30 тысяч членов французская и чехословацкая компартии[1096].
На Лейпцигском процессе, где в поджоге рейхстага обвинялись в основном болгарские коммунисты как революционные агенты Коминтерна, Георгий Димитров (которого вообще-то не было в Берлине в день пожара) закончил свое последнее слово, перекрикивая судью: «Колесо истории вертится, движется вперед, в сторону советской Европы, в сторону всемирного Союза Советских Республик. Это колесо, подстегиваемое пролетариатом под руководством Коммунистического интернационала, не удастся остановить ни истребительными мероприятиями, ни каторжными приговорами, ни смертельными казнями»[1097]. На глазах у мирового комдвижения появлялся новый яркий лидер. Суд Димитрова оправдал, но его и соратников не освободили, а перевели в берлинскую тюрьму гестапо. Совнарком предоставил Димитрову советское гражданство, шла широкая международная кампания за его освобождение. 27 февраля Димитрова экстрадировали в Москву, где он с радостью был встречен советским руководством.
Во Франции 27 июля 1934 года Морис Торез подписал с председателем соцпартии Леоном Блюмом пакт о единстве действий. Это дало двум партиям дополнительные места на кантональных выборах. А в октябре Торез озвучит лозунг сотрудничества уже не только с социалистами, но и с радикалами в рамках антифашистского Народного фронта. В Испании в октябре началась всеобщая забастовка. В Астурии вспыхнуло вооруженное восстание под предводительством «рабочих альянсов», олицетворявших единый фронт коммунистов с социалистами и анархо-синдикалистами. В эти дни был озвучен по сути новый курс Коминтерна. 11 октября ИККИ выступил с обращением к Социнтерну с предложением «немедленных совместных выступлений для оказания поддержки борющемуся испанскому пролетариату»[1098].
К концу 1934 года в воздухе пахло грозой.
— Пацифистские разговоры уходят в прошлое, — скажет Молотов на VII съезде Советов. — Пацифисты уже не в моде… О войне против Советского Союза давно уже открыто говорят некоторые влиятельные круги Японии. Нельзя забывать и о том, что в Европе теперь есть правящая партия, открыто провозгласившая исторической своей задачей захват территорий в Советском Союзе. Не видеть приближения новой войны — значит закрывать глаза на главную опасность[1099].
Враг был беспощадным. По Европе прокатилась волна громких политических убийств. Накануне нового, 1934 года в резиденции румынских королей в Синае был убит премьер-министр Дуки. Убийца — член фашистской «железной гвардии» Константинеску. 15 июня на варшавской улице Фоксал убивают главу польского МВД Бронислава Перацкого. 30 июня Гитлер сам приезжает на виллу в Висзее под Мюнхеном, где лично отдает приказ убить Эрнста Рэма, предававшегося там оргиям с бойцами возглавляемых им штурмовых отрядов. Тысячи убитых штурмовиков. Застрелены Грегор Штрассер — теоретик левого гитлеризма, баварский премьер фон Кар и десятки других видных германских политиков. 25 июля 1934 года гитлеровцы организовали путч в Вене, в ходе которого был убит австрийский канцлер Дольфус. 9 октября Барту приветствует в Марселе одного из лидеров Малой Антанты — короля Югославии Александра I Карагеоргиевича. Террорист из хорватских усташей вскакивает на подножку автомобиля и убивает обоих. Нити заговора приведут в Берлин.
У Сталина, Молотова и их команды не было желания рисковать страной или становиться следующими.
Оппозиция и террор
В начале 1930-х годов Троцкий писал: «Все полученные нами в последнее время письма свидетельствуют, что наиболее популярной поговоркой в партийных кругах, особенно в Москве, является “Долой Сталина”»[1100]. Начал складываться альянс участников всех прежних оппозиционных течений и новых антисталинских группировок. Левые сходились с правыми. Рютин в соавторстве с группой бухаринцев — Слепковым, Марецким, Петровским, старым большевиком Каюровым — написали двухсотстраничный текст и, как могли, распространяли его в массах. Каменев и Зиновьев признаются, что обсуждали с рютинцами вопрос о «восстановлении ленинского Политбюро». Сталин назывался в платформе «злым гением революции», устранение его группировки уставными методами считалось невозможным. Следовал вывод: «Или дальше безропотно ждать гибели пролетарской диктатуры… или силою устранить эту клику»