едства на нужды войны. В столь солидном учреждении пришлось впервые облачиться в пиджак и галстук и завести очки в черной оправе. Рабочие организации Скрябин обнаружил в Лефортовском районе, где создал марксистскую «Организационную социал-демократическую группу». Агент «Пелагея» докладывал: «В Москве он сейчас разыскивает “областников” и вообще ищет связи, причем ему уже удалось через посредство Марии Ильиничны Ульяновой связаться с металлистом Андреевым, партийная кличка “Ленька” (Андреев Андрей Андреевич), а через последнего с лефортовской группой»[82]. Прикладывалась и написанная Скрябиным листовка: «Сама война, навязанная народу ради завоевательных интересов господствующих клик, есть тягчайшее преступление царского правительства против народа. Долой самодержавие! Да здравствует Демократическая Республика!»[83]
Начальник Московского охранного отделения полковник Мартынов информировал, что после приезда Скрябина «стал замечаться подъем среди представителей местного социал-демократического подполья и все настойчивее говорилось о необходимости создания в Москве оформленной с.-д. организации»[84]. Местом собраний служил лесистый Измайловский зверинец. На 6 июня была запланирована общегородская конференция РСДРП. Утро было свежее, дул ветер, понадобилось даже надеть пальто. На Измайловское шоссе, на Благуше, Скрябин заметил слежку, а местность, как назло, открытая.
— Стоять! Вы арестованы!
Постановление о заключении под стражу с содержанием в одиночной камере было подписано московским градоначальником генерал-майором Климовичем[85]. Это был последний арест в жизни Молотова. Больше он не попадется. В Московском охранном отделении он отказался отвечать на какие-либо вопросы. Более того, едва не сбежал: «В 11 час. 15 мин. утра Скрябин покушался на побег из названной комнаты; для чего в названном окне, отбив замазку, открыл раму и вылез во двор. Дежурный полицейский надзиратель Охапкин при сдаче дежурства мне, Яковлеву, заявил, что он обнаружил этот побег и задержал Скрябина уже выпрыгнувшим из окна»[86]. После этого Скрябина отправили в «Таганку». Я как-то спросил деда, в каких тюрьмах он сидел. Он, улыбнувшись, ответил: «Во всех основных».
В Потылихе обнаружили образцовый набор марксистской литературы, но ничего подсудного[87]. Однако у Мальцева были найдены пачки антивоенных листовок Петербургского комитета и рукопись прокламации, написанной Скрябиным. Автор по законам военного времени мог рассчитывать на каторгу. Но Скрябину, в который уже раз, крупно повезло: эксперт-графолог отказался однозначно признать его авторство. Следователь ротмистр Знаменский разослал запросы о похождениях Скрябина в Петрограде, Казани, Вятке и Вологде. Ответы пришли с подробностями. Приговор был вынесен 31 июля 1915 года. Молотов, не веривший, что удастся избежать каторги, воспринял его как подарок судьбы: «Выслать в Иркутскую губернию под гласный надзор полиции на три года»[88]. «Всего лишь» ссылка, только теперь подальше и этапом.
Отправились в путь 21 августа в компании уголовников, с многочисленными остановками в пересылочных тюрьмах по всему маршруту. В Иркутске вещи погрузили на подводы и пешком двинулись за ними. Осень, на счастье, выдалась довольно теплой, только к концу двухсоткилометрового путешествия до Манзурки понадобились сани. «Неплохая была прогулочка!» — вспоминал дед. Форменная тужурка с погонами и эмблемой Политехнического института им. Петра I, в которой он и шел по этапу, плохо спасала от холода.
О настроениях и жизни рассказывает письмо Аросеву и Тихомирнову, тайно переданное в Казань: «Милые, славные, дорогие мои друзья, ангелы мои небесные, сердечные мои Саша и Витя. Как рад, как утешен благодаря вам, еще и еще раз за всегда неизменно крепкую дружбу, теплое участие, беззаветную вашу любовь. Целую, обнимаю. Никакие расстояния не помешают быть нам всегда близкими… Иркутская администрация отвратительна, бесцеремонна и бестолкова. Известно, азиаты… До сих пор живу растрепано. Забрался, правда, наконец, в отдельную комнату, но заниматься еще не приступил. Начну, и решил основательно. Дело за книгами. Если сможете что-нибудь солидное прислать, особенно марксистское, буду несказанно благодарен… Журналов достаточно, хотя с ними пока большой непорядок в связи с летними арестами в Манзурке. Газеты, хоть из третьих рук, получаем. Предполагается скоро устроить общую столовку, и тогда о хлебе насущном и о газете вопрос решится в лучшем смысле…
В деньгах, в сущности, я теперь не нуждаюсь. У меня осталось несколько десятков рублей от заработка и от сбора в союзе городов, где я служил (собрали 64 р., когда я сидел в Москве). Недавно по телеграфу из Москвы получил 20 руб., расплатился с долгами, на днях получил от брата 10 рублей, одеяло теплое и белье теплое (полную смену), значит совершенно считаю себя экипированным. Чего еще нужно: на днях прекращу, наконец, спанье на своем всяк-сезоне, т. к. сегодня закупил материю для тюфяка. Шапка куплена сибирская зайчиная, всяк-сезон годится и на зиму. Правда, в октябре были уже морозы до 30 градусов, но ноябрь стоит терпимый. На будущее смотрю бодро. Да и вообще на настроение не могу пожаловаться. Особенно теперь, когда стал получать отклики от милых и дорогих сердцу. Конечно, здоров и хворать не собираюсь. За дорогу только в пешем этапе испортил ногу, верней, палец ноги и канителился весь двухнедельный путь от Иркутска в Верхоленск и Манзурку.
Но сколько горечи впитывают в себя тюрьмы и этап. Приходилось быть свидетелем грустных, тяжелых картин. Оскорблений, угроз (в Челябинске, например, я чувствовал себя накануне карцера — помогла немножко тактика в нужный момент — требовали ложек к обеду, в конце концов, получили, но в этой Азии их, оказалось, нигде не дают в тюрьмах и впоследствии нигде не давали, даже в Иркутске, где сидели три недели: ешь, чем хочешь, устраивай очередь), злых и грубых окриков пришлось наслышаться достаточно. В Иркутске человек 6–7 административных схватили-таки тиф в нашей камере. И теперь еще нельзя смотреть на некоторых товарищей, как много сил, здоровья отняли у них пересылки и этап. Самые отвратительные условия в Иркутске. Там нередко и в окна стреляют, и при мне стреляли, камеры набивают смешанными элементами, в большинстве всякий сброд, пища одно “первое” (плохая баланда, из которой сам таскал червей), без ужина, в большинстве случаев к Иркутску приходят без запасов и без монет, да если и монеты есть, выписку с трудом дают. Благо, если есть возможность не совсем прекратить получку сахару, а изредка ситника от товарищей. В камере грязища, спят многие под нарами. Хорошо, что все это позади. И притом постоянная угроза остаться безо всего благодаря сожительству с жульем…
В Манзурке 12 политических административных (между прочим, из Казани Брауде — она, муж которой следует за женой, он помощник присяжного поверенного, учился с моим братом Николаем). Большинство славные ребята, живем дружно и интересы друг друга близки… Моя цель употребить с пользой для головы ближайшие месяцы… Пишите же, ребятки ненаглядные, скорее и больше. Бросьте таинственничать. Где твоя семья, Саша. Как она живет. Как твои братья, сестры — расцелуй за меня Наденьку. Как Витя себя чувствует. Расчудесная ты моя “физаномия”… Распрекрасный ты нос Петрович. Обнимаетесь ли вы, сараи непроходимые. Целуй Гер. Герыча (Германа Тихомирнова. — В. Н.). Надеюсь, тебя не возьмут в армию. Не думаю, чтобы в России уже до плешивых дошло — тогда нам-то грешным куда деться, куда спрятаться. Кончаю, жду, не просто жду, а жду-жду получить от вас писем и вестей. Крепко целую, с радостью думаю, что мы по-прежнему и все больше близкие друзья»[89].
Режим в Манзурке, как и в вологодской ссылке, был относительно либеральным. Полицейский надзор сводился к тому, чтобы раз в месяц показаться приставу. Жили фактически коммуной. Молотов, как и другие мужчины, колол дрова, убирал избу, женщины готовили, финансы — в общей кассе. Ссыльные регулярно устраивали политические дискуссии, до хрипоты спорили. Особенно сблизился Молотов с сосланными из Питера Петром Залуцким и Пылаевым. Новый, 1916 год «политические» встречали одной большой компанией. Пили водку, самогон, местное чалдонское пиво, в которое для крепости кустарные производители добавляли куриный помет. Старые революционеры-эсеры поднимали стаканы с пением «Марсельезы», социал-демократическая молодежь распевала «Интернационал». Чуть не подрались.
Бежать из Манзурки зимой считалось самоубийственной затеей. Молотов планировал побег на весну. Финансировал Ти-хомирнов. С паспортом Самуила Брауде (он был на легальном положении, паспорт особо не нужен) Молотов (с его-то вятским лицом!) в мае 1916 года благополучно доехал на телеге до Иркутска, а там уже и поезда ходят. Путь из Иркутска лежал в Казань — к Тихомирнову, который только вернулся из Швейцарии от Ленина. У Тихомирнова была под Казанью тихая дача, которую историки этого города помещают в Пустые Моркваши, Аросев — в Чукашовку, а Батрак — в Чукатовку. Как бы там ни было, на этой даче приятели замечательно провели летние месяцы. Но они не были бы большевиками, если бы ограничились беседами о заграничных и сибирских впечатлениях. «Под предлогом рыбной ловли они переезжали на левый берег Волги, где встречались с алафузовцами, рабочими химического завода, восстанавливали партийные связи, помогали местным большевикам, знакомя их с новейшими работами В. И. Ленина. Тихомирнов привез с собой много номеров большевистской газеты “Социал-демократ” женевского издания»[90]