Мунтерс пытался отбиться, ссылаясь на отсутствие угроз в условиях пакта с Германией. Но Молотов парировал:
— Мы не можем допустить, чтобы малые государства были использованы против СССР. Нейтральные прибалтийские государства — это слишком ненадежно[150].
5 октября Молотов и Мунтерс подписали пакт о взаимопомощи. Латвия предоставила СССР «право иметь в городах Лиепая (Либава) и Вентспилс (Виндава) базы Военно-морского флота и несколько аэродромов для авиации на правах аренды по сходной цене» и гарнизон численностью 25 тысяч человек[151]. Сложнее всего сложились переговоры с Литвой, хотя у Кремля уже появился такой козырь, как возможность приращения ее территории за счет Виленской области. Перед приехавшим в Москву 3 октября главой литовского МИДа Урбшисом Сталин и Молотов для наглядности развернули большую карту с автографом Риббентропа и просто показали принадлежность Литвы к советской зоне влияния[152]. Председатель Совнаркома встречался с Урбшисом пять раз, из них три раза — с участием Сталина. Исход дискуссии решила демонстративная активность Красной Армии на литовской границе, а также угроза — в случае несговорчивости литовской стороны — передать Вильно Белоруссии[153]. 10 октября Молотов и Урбшис подписали договор о передаче Литовской Республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой. Конфиденциальный протокол устанавливал право Москвы держать там «в общей сложности до двадцати тысяч человек наземных и воздушных вооруженных сил»[154].
Москва на этом этапе всячески избегала соблазнов принудительной советизации, при том, что режимы Ульманиса в Латвии, Сметоны в Литве и Пятса в Эстонии характеризовались в Москве как профашистские, антинародные, реакционные. Так, 21 октября Молотов телеграфировал полпреду в Литве Позднякову: «Малейшая попытка кого-либо из вас вмешаться во внутренние дела Литвы повлечет строжайшую кару на виновного.
Имейте в виду, что договор с Литвой будет выполняться с нашей стороны честно и пунктуально»[155]. Но очевидно также, что сам факт присутствия советских войск в Прибалтике оказывал влияние на внутриполитическую ситуацию, помогая просоветским силам и сковывая профашистские. Сталин 25 октября скажет Димитрову: «Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают»[156]. В своем выступлении перед Верховным Советом 31 октября Молотов уделит внимание пактам с прибалтийскими странами:
— Ввиду особого географического положения этих стран, являющихся своего рода подступами к СССР, особенно со стороны Балтийского моря, эти пакты предоставляют Советскому Союзу возможность иметь военно-морские базы и аэродромы в определенных пунктах Эстонии и Латвии, а в отношении Литвы устанавливают совместную с Советским Союзом защиту литовской границы[157].
А вот Западная Украина и Западная Белоруссия советизировались стремительно — под присмотром Хрущева и Пономаренко. Там шло формирование народных собраний, которые примут решения о их вхождении в состав СССР и задачах социалистического строительства — о передаче помещичьих земель крестьянам, национализации банков, крупной промышленности. На первых порах не предусматривались национализация мелкого бизнеса и коллективизация сельского хозяйства. На фоне сообщений прессы о восторженной встрече в этих регионах бойцов Красной Армии шли аресты и высылки представителей «эксплуататорских классов». Избранные 22 октября Народные собрания 27–29 октября провозгласили советскую власть и обратились с просьбой о включении их в состав СССР. 31-го Молотов говорил:
— Нечего доказывать, что в момент полного распада Польского государства наше правительство обязано было протянуть руку помощи проживающим на территории Западной Украины и Западной Белоруссии братьям-украинцам и братьям-белорусам. Оно так и поступило. (Бурные, продолжительные аплодисменты. Депутаты встают и устраивают овацию.) Перешедшая к нам территория Западной Украины вместе с территорией Западной Белоруссии составляет 196 тысяч квадратных километров, а ее население — около 13 миллионов человек, из которых украинцев — более 7 миллионов, белорусов — более 3 миллионов, поляков — свыше 1 миллиона, евреев — свыше 1 миллиона[158].
По докладу Молотова 1–2 ноября Верховный Совет СССР проголосовал за то, чтобы удовлетворить просьбы Народных собраний о включении в состав СССР. В своем докладе Молотов указал на «три основных обстоятельства, имеющих решающее значение» в новом европейском раскладе сил:
«Во-первых, на смену вражды, всячески подогревавшейся со стороны некоторых европейских держав, пришло сближение и установление дружественных отношений между СССР и Германией. Во-вторых, надо указать на такой факт, как военный разгром Польши и распад Польского государства. Правящие круги Польши немало кичились “прочностью” своего государства и “мощью” своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей. В-третьих, следует признать, что вспыхнувшая в Европе большая война внесла коренные изменения во всю международную обстановку. Польше, как известно, не помогли ни английские, ни французские гарантии. До сих пор, собственно, так и неизвестно, что это были за “гарантии”. (Общий смех.} Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются… Не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война “за уничтожение гитлеризма”, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за “демократию”».
Эту фразу, часто инкриминируемую Молотову, трудно назвать удачной. Но следует заметить, что речь шла о бессмысленности ведения войн против идеологии, о чем большевики говорили неоднократно, протестуя против антикоммунистического крестового похода. (Заметим, кстати, что идеология нацизма и сейчас жива, например, на Украине, в Прибалтике, да и в самой Германии.) Тот контекст, в каком Молотов формулировал свою мысль, проясняет продолжение его выступления:
— В самом деле, никак нельзя назвать борьбой за демократию такие действия, как закрытие коммунистической партии во Франции, аресты коммунистических депутатов французского парламента или урезывание политических свобод в Англии, неослабевающий национальный гнет в Индии и т. п.[159]
Договоренности СССР с Германией, мягко говоря, не встретили понимания в западных столицах. Уже в конце сентября в Англии и Франции началась разработка планов боевых действий против СССР, а также бомбардировок бакинских нефтепромыслов[160]. Однако Москва, сохраняя нейтралитет, вовсе не закрыла для себя возможности контактов с Парижем и Лондоном, как и ведения игры на всех остальных шахматных досках. СССР в еще большей степени выступал важнейшим, если не решающим компонентом европейского и мирового баланса сил в уже начавшейся мировой войне. 1 октября Черчилль выступил по радио: «Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть». И дальше он произнес свои знаменитые слова, характеризующие Россию, которые были безобразно переведены в русских изданиях его мемуаров. Я бы их перевел как «загадку, завернутую в тайну внутри головоломки» («riddle wrapped in a mystery inside an enigma»). Меньше известно, что у этого выражения было и продолжение: «А впрочем, у этой загадки, может, и есть отгадка — русские национальные интересы»[161].
16 октября Галифакс пригласил Майского и уверил, что «британское правительство хотело бы улучшить англо-советские отношения», и дал понять, что «если бы Гитлер выдвинул какие-либо новые, более приемлемые предложения, британское правительство готово было бы их рассмотреть»[162]. Это давало основание Москве рассчитывать на то, что она может быть востребована на дипломатически выгодную посредническую роль. 19 октября Молотов информировал Шуленбурга о беседах Майского с британскими руководителями и задал ему вопрос: «Как нам на это реагировать?»
— Немцы, если говорить прямо, заинтересованы в мире, — ответил Шуленбург. — Но его нельзя выпрашивать у англичан[163].
В те дни Гитлер готовился атаковать Францию. Фельдмаршал Эрих фон Майнштейн свидетельствовал: «Гитлер собирался вести наступление поздней осенью 1939 года, а когда выяснилось, что это невозможно, — в течение зимы. Каждый раз, когда его “предсказатели погоды”, метеорологи из люфтваффе, обещали хорошую погоду, он отдавал приказ о выдвижении в районы сосредоточения для наступления. И каждый раз этим предсказателям приходилось спускаться со своей лестницы, так как либо проливные дожди делали местность непроходимой, либо сильный мороз и снегопад ставили под вопрос возможность успешных действий танков и авиации»