6 июня начался вояж Хрущева с Булганиным в Хельсинки. Здесь ударным моментом стал ночной поход первого секретаря после длительного застолья в сауну вместе с финским премьером Сукселайненом. Такого в истории советской дипломатии ранее не случалось. Полагаю, Молотову живо представилось, как бы он сходил в баню с Иденом. 13 июня все наличные руководители, включая Молотова, встречали в аэропорту самолет из Хельсинки. И в тот день дипломатический корпус Москвы видел Молотова в последний раз. Вместе с Хрущевым, Булганиным и Маленковым он присутствовал на приеме в честь дня рождения королевы в британском посольстве. Пэрроту прием запомнился комплиментами, которые Хрущев расточал бороде помощника военного атташе, сравнивая ее с «облезлой бороденкой» Булганина. Премьер, полагаю, был от этого не в восторге. Молотов и Маленков, отметил английский временный поверенный, были в замечательном расположении духа[1471].
15 июня на Президиуме при рассмотрении вопроса о размещении в странах народной демократии заказов на поставку в СССР машин и оборудования, по которому не было экономических обоснований, Молотов выразил «сомнение насчет того, как это все увязано, насколько обоснованно планируем». Молотова поддержали — что давно не случалось — Маленков, Каганович, Первухин и Ворошилов, предложившие, несмотря на возражения Хрущева, проработать вопрос в Совмине[1472].
Еще одним звоночком для Хрущева стало поведение гостей на свадьбе его сына 16 июня. Маленков, Каганович и Булганин ушли подозрительно рано и слишком демонстративно[1473]. Схватка между Хрущевым и большинством Президиума ЦК становилась неизбежной. Михаил Смиртюков замечал: «И шансы “антипартийной группы” на успех были не так уж малы. Если бы маршал Жуков неожиданно не поддержал Хрущева, неизвестно, как бы все закончилось»[1474].
Последний бой
На заседание Президиума ЦК, начавшееся в 16.00 18 июня 1957 года, выносился вопрос о праздновании 250-летия Ленинграда. Участвовали восемь из одиннадцати его членов — Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Первухин и Хрущев, а также трое из семи кандидатов — Брежнев, Фурцева и Шепилов. Первый секретарь предложил всем членам Президиума отправиться на юбилей. Ворошилов возразил:
— Что, у нас других дел нет? Пусть поедет только несколько человек.
Его поддержали Маленков, Молотов, Булганин, Сабуров. «И тут поднялся наш Никита и начал “чесать” членов Президиума одного за другим, — вспоминал Каганович. — Он так разошелся, что даже Микоян, который вообще отличался способностью к “быстрому маневрированию”, стал успокаивать Хрущева. Но тут уж члены Президиума поднялись и заявили, что так работать нельзя — давайте обсудим прежде всего поведение Хрущева. Было внесено предложение, чтобы председательствование на данном заседании поручить Булганину»[1475]. Против поднялось две руки — Хрущева и Микояна.
Почему вспомнили именно Булганина, у которого были давние отношения с Хрущевым? Молотов объяснит это просто: глава правительства и должен председательствовать. Хрущев не молчал. «Кричал, возмущался… Но мы уже договорились. Нас семеро из одиннадцати, а за него трое — в том числе Микоян. У нас программы никакой не было, единственное — снять Хрущева, назначить его министром сельского хозяйства»[1476]. В принципе решение о снятии Хрущева можно было принять в течение нескольких минут, максимум пары часов. Инициатива была полностью в руках его противников. Стенограмма не велась, содержание заседания известно со слов участников. «Прения фактически открыл тов. Маленков, который сказал, что в Президиуме ЦК сложилась невыносимая обстановка, которую долго терпеть нельзя»[1477]. Ворошилов пришел к заключению, что необходимо освободить Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК: «Работать с ним, товарищи, стало невмоготу». Каганович заявил, что в Президиуме создалась атмосфера угроз и запугивания и что надо ликвидировать извращения и злоупотребления властью.
В изложении Кагановича выступление Молотова звучало так: «“Как ни старался Хрущев провоцировать меня, я не поддавался на обострение отношений. Но оказалось, что дальше терпеть невозможно. Хрущев обострил не только личные отношения, но и отношения в Президиуме в целом при решении крупных государственных и партийных вопросов”. Тов. Молотов подробно остановился на вопросе реорганизации управления, считая ее неправильной… Тов. Молотов опровергал приписываемое ему торможение политики мира — это неправда, но, видимо, эта выдумка нужна была для того, чтобы оправдать необходимые шаги во внешней политике. “С Хрущевым как с первым секретарем ЦК больше работать нельзя, — сказал Молотов. — Я высказываюсь за освобождение Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК”» [1478].
После Молотова Булганин, Первухин и Сабуров присоединились к предложению об освобождении Хрущева. Заступился Микоян, объяснивший потом свою позицию идейными соображениями и нежеланием пустить на первые роли Молотова. «Хрущев висел на волоске… Победа этих людей означала бы торможение процесса десталинизации партии и общества. Маленков и Булганин были против Хрущева не по принципиальным, а по личным соображениям. Маленков был слабовольным человеком, в случае их победы он подчинился бы Молотову, человеку очень стойкому в своих убеждениях. Булганина эти вопросы вообще мало волновали. Но он тоже стал бы членом команды Молотова»[1479].
«После нас выступил сам Хрущев. Он опровергал некоторые обвинения, но без задиристости, можно сказать, со смущением. В защиту Хрущева выступили секретари ЦК: Брежнев, Суслов, Фурцева, Поспелов, хотя и оговаривались, что, конечно, недостатки есть, но мы их исправим»[1480]. В этом секретарском ряду диссонансом прозвучало выступление Шепилова: «В первое время вы, Никита Сергеевич, взяли правильный курс: раскрепостили людей, вернули честное имя тысячам ни в чем не повинных людей: создалась новая обстановка в ЦК и Президиуме… Но теперь вы “знаток” по всем вопросам — и по сельскому хозяйству, и по науке, и по культуре! Хрущев сказал, что никак не ожидал моего выступления, и расценил его как предательство. Поразило меня тогда поведение Молотова: он сидел с каменным лицом, безучастным взглядом»[1481].
Булганин, который внутренне колебался, согласился перенести заседание на следующий день, что, собственно, и спасло Хрущева. Заседания 19–21 июня проходили уже в полном составе и с присутствием всех секретарей ЦК. Шепилов, понимавший, к чему шло дело, настаивал на том, чтобы прекратить прения и проголосовать. Почему же действительно просто не проголосовали? Каганович объяснял, что «мы вели критику Хрущева по-партийному, строго соблюдая все установленные нормы с целью сохранения единства». Большинство Президиума было уверено, что они — верховная власть и их воля будет исполнена. Они продолжали играть в шахматы в тот момент, когда Хрущев уже играл в танковый биатлон.
«Президиум заседал четыре дня. Председательствовавший Булганин по-демократически вел заседание, не ограничивал время ораторам, давая порой повторные выступления и секретарям ЦК. А тем временем хрущевский секретариат ЦК организовал тайно от Президиума ЦК вызов членов ЦК в Москву, разослав через органы ГПУ и органы Министерства обороны десятки самолетов, которые привезли в Москву членов ЦК. Это было сделано без какого-либо решения Президиума и даже не дожидаясь его решения по обсуждаемому вопросу»[1482]. Кто сыграл решающую роль в событиях тех дней? Молотов давал ответ: «Жуков — крупный военный, но слабый политик. Он сыграл решающую роль в возведении на пьедестал Хрущева в 1957 году, а потом сам проклинал его»[1483]. 21 июня 80 членов ЦК подписываются под обращением Президиуму с требованием срочно созвать пленум ЦК. Двадцать из подписавшихся во главе с маршалом Коневым двинулись в Президиум. И его члены, вместо того чтобы попросить представителей «второго эшелона» покинуть зал, согласились прервать заседание Президиума и пойти в Свердловский зал на встречу с членами ЦК. Теперь инициатива полностью перешла в руки Хрущева.
Пленум открылся в 14.00 22 июня. Как заметил Каганович, «вместо доклада о заседании Президиума, которого, конечно, ожидали члены ЦК, им было преподнесено “блюдо” “об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова”… Чувствуя нелепость, несуразность положения — объявить большинство Президиума ЦК фракцией, хрущевские обвинители прибегли к хитроумной выдумке о “группе трех”»[1484]. Как отмечал Шепилов, «параллельно серовские люди вызывали членов ЦК и запугивали, что сейчас начнутся аресты и репрессии»[1485]. Оппозиция стремительно таяла.
На пленуме канву событий излагал Суслов — штатный обвинитель. В этой же роли он выступит и позднее, когда будут снимать и Жукова, и Хрущева. Молотов откровенно не любил Суслова, считал — и не без оснований — своим личным врагом, для которого у него на пенсии были в ходу такие определения, как «пустой барабан», «сухая трава» или просто «тупица»[1486]. Но главным событием первого дня стало выступление Жукова, которого комиссия Поспелова снабдила большим количеством материалов об участии ключевых членов Президиума в репрессиях. Ударными были слова: «С 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Ста