лина, Молотова, Кагановича санкцию на осуждение Военной коллегией, Военным судом к высшей мере наказания — расстрелу — на 38 679 человек»[1487]. Булганин сразу отыграл назад:
— Я имел лишь одно намерение — устранить недостатки в работе Президиума. На протяжении всего времени после смерти Сталина мы в Президиуме Центрального Комитета по всем внутренним и международным вопросам вели борьбу с Молотовым. Я никогда в Президиуме не занимал иной позиции, кроме той, чтобы бороться с Молотовым. Ясно было, что он главный тут идеолог. Главный Папа всей кухни. Он пришел и стал вести откровенные разговоры только в последние дни[1488].
Первухин и Сабуров покаялись, заявив, что оппозиция сводилась исключительно к Молотову, Кагановичу и Маленкову. Ворошилов сопротивлялся ершисто, но Хрущев дал указание его не добивать, опасаясь возмутить армию, и потому представил его невольно сбившимся с пути истинного. Каганович и Маленков робко отбивались. Бойцом проявил себя Шепилов. Молотов единственный, кто стал не каяться, а вернулся к сути обсуждавшегося на Президиуме вопроса — о деятельности первого секретаря. Произнести удавалось не больше двух-трех фраз, которые прерывались выкриками из бушующего разъяренного зала.
— Я не так часто меняю свое мнение. Я говорил честно и на Президиуме и говорю на пленуме то, что думаю. Иногда это не нравится, дают соответствующий отпор моему мнению, но я, товарищи, скажу и о том, в чем я вижу недостатки в нашем руководстве. Я это буду говорить, и это я считаю в моем заявлении главным.
— А мы считаем главным фракционную борьбу, затеянную вами в Президиуме ЦК, об этом и следует вам говорить, — кричал член ЦК Струев.
— Я состою в партии не первый десяток лет.
— Не злоупотребляйте этим.
— И до революции, как и за все годы революции, я ни в каких группировках не участвовал, был всегда с Лениным, поддерживал его и был ленинцем.
— А сейчас?
— Вместе с тем мы должны смотреть все время вперед и обращать внимание на те недостатки, которые имеются, в том числе и недостатки в работе первого секретаря ЦК.
— А он против этого?!
— Очень часто он против этого. Никому не нравится критика. Когда меня критикуют, тоже иной раз не нравится. Мы говорили об отмене поста первого секретаря. Хорошие стороны тов. Хрущева — активность, частые выезды на места, выступления на больших собраниях. Это все положительные черты, и дай бог каждому почаще это делать, как это делает тов. Хрущев.
Есть факты, которые говорят о нарушении коллективного руководства. А это такой вопрос, который после смерти Сталина для нас является в высшей степени важным. Может быть, мой недостаток в том, что я лично не раз выступал открыто на Президиуме по тем или иным недостаткам, возражал Хрущеву. Другие же товарищи обыкновенно этого не делали.
— Недостатки недостатками, а вы сразу начали с дворцового переворота.
— Могут же члены Президиума иметь свое мнение.
— Да, но организовывать сговор не могут, — крикнул Поспелов.
— Никакого сговора не было, но накопилось столько недостатков, что это вызвало у членов Президиума ЦК недовольство по разным мотивам: у одних по одним, у других по другим.
— Сначала вам надо было сколотить большинство, — не отставал Аристов. — Вы лучше скажите о правом уклоне.
— Я дойду до этого. Если будет возможность, я выскажу свое мнение. Особенно вызвало большое недовольство поведение тов. Хрущева на обеде с писателями на загородной даче. Неправильно было тогда говорить, что были венгерские события, но если наши писатели будут так себя вести, то мы их «сотрем в порошок».
Тут впервые прервал Молотова сам Хрущев:
— Я считаю, что среди писателей есть некоторая часть таких, которых нужно обуздать. Нужно укрепить ту часть, которая стоит на крепких партийных позициях.
— Когда советским писателям говорят, что «сотрем в порошок», — это не воспитание, — заметил Молотов.
— Это был замечательный метод — метод прямоты, доверия, острой товарищеской критики, — уверил Поспелов.
— Я перейду дальше к конкретным фактам, где я вижу нарушения методов коллективного руководства, но, кроме того, у нас есть, безусловно, зачатки культа персоны тов. Хрущева. Когда все другие молчат, а один человек из членов Президиума выступает и по сельскому хозяйству, и по промышленности, и по строительству, и по финансам, и по внешней политике, и т. д. (Шум в зале.) Нельзя себе присваивать столько прав, столько знаний. А возьмите постоянные приветствия первого секретаря. Газеты заполняются так, как было во времена Сталина… (Шум в зале.), либо новая речь, либо новое приветствие… (Шум в зале.) Вы не называете это культом личности, но это самые настоящие зародыши культа личности, которые противоречат тому, что пленум ЦК и Президиум ЦК говорят о коллективном руководстве.
Приветствия печатаются обкому и облисполкому, подписывает только первый секретарь. У нас есть Совет министров. Председатель Совета министров почему-то не подписывает. Почему? Ноги на стол тов. Хрущев положил. (Бурное реагирование в зале, шум.) Что касается другого, то тов. Хрущев походя говорит так о членах Президиума ЦК: этот выживший из ума старик, этот бездельник, тот карьерист. Вы не можете считать справедливым и нормальным, когда один член Президиума ЦК начинает распоряжаться нами, как пешками. Нельзя так подходить к членам Президиума ЦК, а это было. Нельзя зазнаваться. В этом есть опасность и для нашей партии. Когда мы его выбирали первым секретарем, я думал, что он будет тем же человеком, каким был до назначения его первым секретарем. Получилось не так, и чем дальше, тем больше.
— Надо было заставить вас работать, — заметил Гаевой.
— Тов. Гаевой, не отказываюсь от работы. Надо иметь в виду, что мы имеем плохой пример в лице Сталина. Ленин предупреждал, что Сталин, «сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть… и я не уверен, — писал Ленин, — сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». Я считаю, что этот урок полезен нам не только тогда, когда речь идет о Сталине. Тут уже говорили, какой характер у товарища Хрущева: не особенно гладкий…
— Почему? Очень прямой, очень принципиальный, очень боевой и незлопамятный, — выкрикнули из зала.
— Очень прямой был и у Сталина. На Президиуме один в одном плане говорил, другой — в другом, но главный вопрос заключался в том, как обеспечить и укрепить коллективное руководство и предупредить дальнейшие нарушения этого коллективного руководства. Возьмите для примера министра обороны тов. Жукова. Он приходил ко мне и к другим и говорил: можно ставить вопрос, что не нужно поста первого секретаря, давайте обсудим, чтобы был не первый секретарь, а установим пост секретаря по общим вопросам. Он ведь ни в какой группе не участвовал, а мысль такая и у него была. (Шум. Возмущение.) Лозунг догнать и перегнать Соединенные Штаты по молоку, маслу и мясу я считаю неправильным лозунгом. Надо сказать, что тов. Хрущев выступил с этим заявлением до решения ЦК по этому вопросу. Давайте прежде обсудим. Если этот лозунг правильный, давайте посмотрим расчеты о кормах, о строительстве, о капиталовложениях. Но никаких таких расчетов у нас нет.
Разговор принимал не нужный для Хрущева оборот, и клакеры из зала поспешили переменить тему.
— Вы расскажите, как вы были активным участником и как вы санкционировали расстрел членов ЦК. Как вы хотели свергнуть руководство и рассчитывали расправиться с членами ЦК?
— Советую разобраться более спокойно и не кипятиться. Я хотел перейти к вопросам, имеющим международный характер. (Шум в зале.)
— Преступления!!
— Я никогда не прятался от ответственности. Я был членом Политбюро, Председателем СНК, как же я могу уйти от ответственности? Я несу за это ответственность, как и другие члены Политбюро. Вы все знаете, что есть решение XX съезда КПСС, был доклад на съезде по этому вопросу, и мы все дружно осудили и заклеймили ошибки и извращения, которые были…
— Сталина осудили, а не Молотова.
— На XX съезде мы, члены Президиума ЦК, решили не выступать по этому вопросу. 30 июня 1956 года ЦК опубликовал на весь мир постановление Центрального Комитета партии о преодолении культа личности и его последствиях. Вот в моих руках это постановление: «Ленинское ядро Центрального Комитета сразу же после смерти Сталина стало на путь решительной борьбы с культом личности и его тяжелыми последствиями». Может возникнуть вопрос: почему же эти люди не выступили открыто против Сталина и не отстранили его от руководства? В постановлении ЦК говорится дальше: «В сложившихся условиях этого нельзя было сделать… Всякое выступление против него в этих условиях было бы не понято народом, и дело здесь вовсе не в недостатке личного мужества. Ясно, что каждый, кто бы выступил в этой обстановке против Сталина, не получил бы поддержки в народе». Вот, товарищи, как было.
— Вы сочинили, чтобы закрыть свои преступления!
— Это было единодушное решение Президиума ЦК. Никто в партии, ни один обком, ни один ЦК компартии республики не высказался против этого решения.
— Сообщников ищете!
Тут вновь вступил Хрущев:
— Скажи, почему все обвинения делались только на основе личных признаний тех, кто арестовывался? А эти признания добывались в результате истязаний. На каком основании было принято решение о том, чтобы арестованных истязать и вымогать у них показания?
— Никто из нас таких решений не принимал и не подписывал без решения ЦК. Я больше, чем кто-либо из вас, и больше, чем вы, товарищ Хрущев, иной раз возражал Сталину и имел в связи с этим большие неприятности. Никто из нас, ни один зам Председателя Совнаркома не подписывал таких решений без решения Политбюро[1489].
Свое выступление Молотов продолжил на вечернем заседании 24 июня, дойдя, наконец, до международных дел. Начал с критики «американоцентризма» Хрущева, его желания решать вопросы напрямую с США, продолжил напоминанием о необходимости поддерживать авторитет СССР и МИДа. В связи с финской баней обратил внимание на необходимость «соблюдать и определенное достоинство перед иностранными буржуазными деятелями». Счел ненормальным, когда председатель Совета министров ни в одну страну еще не выезжал без Хрущева. Затем вернулся к XX съезду, где из утвержденного проекта отчетного доклада исчезли позитивные оценки пройденного исторического пути, зато появилась «новая линия — только осуждать Сталина».