— Ты хочешь повернуть все назад, чтобы потом самому взять топор, — возмутился Хрущев.
— Нет, не так, товарищ Хрущев. Я надеюсь, что ты этого не хочешь, тем более я не хочу этого. Но если отбросить второстепенное, то следует сказать следующее. Во-первых. Для постановки вопроса о нарушении коллективного руководства имелись серьезные основания. Поправить в этом отношении тов. Хрущева необходимо. Во-вторых. Что касается дальнейшего, то интересы партии требуют — не допустить репрессий за критику недостатков первого секретаря. (Шум в зале.)
— Есть решение X съезда партии, вы нарушаете единство партии, — закричали из зала.
— Вы путаете что-то. В-третьих. Необходимо конкретными мерами укрепить коллективное руководство в Президиуме ЦК[1490].
Затем еще четыре дня члены ЦК и сам Хрущев песочили Молотова и то, что стали называть антипартийной группой. О характере дискуссии хорошее представление дают слова Брежнева:
— Перед нами все глубже и полнее раскрывается картина чудовищного заговора против партии, заговора, организованного антипартийной группой Маленкова, Молотова, Кагановича, Шепилова. К сожалению, им удалось вовлечь в свою раскольническую группу Булганина, Сабурова, Первухина. Ничего не скажешь, товарищи, это опытные, прожженные политиканы. Давно набившие себе руку на темных, закулисных делах[1491].
Полагаю, неприятным сюрпризом для Молотова стало выступление Громыко, который заявил, что оппоненты Хрущева «поставили себя в известном смысле в положение союзников Даллеса». Хрущев клеймил:
— Мне думается, товарищи, что идейным вдохновителем этого дела был Молотов. Организаторами антипартийной группы был Маленков. Подпевалой, как точильщик со своим станком для точки ножей, был Каганович. Тов. Молотов, если вам дать волю в руководстве, вы страну загубите, вы приведете ее на положение изоляции, и никто не может гарантировать, что вы не совершите поступок, который может привести к авантюризму и развязать войну[1492].
Утром 28 июня на десятом заседании Молотов получил заключительное слово:
— Товарищи, я вышел на эту трибуну для того, чтобы заявить об ошибочности моей позиции в дни перед пленумом и на настоящем пленуме. Я, товарищи, хочу к этому добавить вместе с тем, что критику недостатков членов Президиума Центрального Комитета, как и первого секретаря Центрального Комитета, я считаю законной. Я считаю, что мы должны спорить, мы должны выяснять те оттенки мнений, которые бывают между нами. Когда я мог работать на том или ином посту, для меня были и остаются святы прежде всего интересы партии, интересы Советского государства[1493].
Пленум принял постановление «Об антипартийной группе Маленкова Г. М., Кагановича Л. М., Молотова В. М.». Она обвинялась в том, что «добивалась смены состава руководящих органов партии», «упорно сопротивлялась и пыталась сорвать такое важнейшее мероприятие, как реорганизация управления промышленностью, создание совнархозов», вела «ничем не оправданную борьбу против призыва партии — догнать в ближайшие годы США по производству молока, масла и мяса на душу населения». Молотову дополнительно ставилось в вину сопротивление освоению целинных земель, «ликвидации последствий культа личности», курсу на улучшение отношений с Югославией. Пленум вывел всех троих из состава Президиума ЦК и из состава ЦК, снял с поста секретаря ЦК «примкнувшего к ним» Шепилова[1494].
Леонид Млечин пишет об антипартийной группе: «И ведь, казалось бы, разумные вещи они говорили в пятьдесят седьмом: что формируется культ личности Хрущева, что нужна демократия и коллегиальность в партии, что лозунг “догнать и перегнать Америку по мясу и молоку” просто глупый… Антипартийной в советской истории становилась группа, потерпевшая поражение во внутрипартийной борьбе. Победил Хрущев, поэтому его противники оказались антипартийной группой.
Осенью шестьдесят четвертого Хрущев проиграет, и люди, которые говорили о нем почти то же самое, что Маленков и другие за семь лет до этого, окажутся победителями и возьмут власть»[1495].
Награды за лояльность не заставили себя долго ждать. Президиум ЦК был расширен до пятнадцати человек за счет перевода туда из кандидатов Жукова, Брежнева, Шверника, Фурцевой, а также секретарей ЦК Аристова и Беляева.
Несколько дней думали, как поведать стране и миру о пленуме. 3 июля в «Правде» появилась статья о том, что любые нарушители партийной дисциплины, какие бы высокие должности они ни занимали, будут исключены из партии, как Каменев или Зиновьев. Дипкорпус и разведки сделали вывод, что, скорее всего, речь идет о Молотове. В 16 часов вечера от московского корреспондента «Daily Worker» утекла информация, сразу ставшая мировой сенсацией, о том, что Молотов, Маленков, Каганович и Шепилов будут подвергнуты немедленным репрессалиям. «В это вначале было почти невозможно поверить, особенно когда иностранным корреспондентам, которые пытались телеграфировать это сообщение, до шести вечера не разрешали этого сделать, — писал Пэррот. — История была объявлена официально в России в 9 часов вечера в передаче московского радио на арабском языке. Вся история появилась в прессе на следующий день с длинными обвинениями “антипартийной группы”»[1496].
По всей стране пошли партийные собрания с одобрением решений пленума, затем к собраниям подключили и беспартийный актив. Конечно, в большинстве случаев партийные организации обеспечивали принятие нужных резолюций с осуждением антипартийной группы. Имя Молотова быстро исчезло с карты Советского Союза. На улицу были выкинуты экспонаты его музея в родном доме в Нолинске. Но не все шло так гладко для ЦК, как хотелось. Повсеместно возникали вопросы о том, каким образом большинство Президиума ЦК может быть антипартийной группой. Как старые большевики на 40-м году советской власти могли оказаться врагами народа. На многих собраниях звучали требования предоставить им возможность выступить по радио и в прессе с разъяснением своей позиции. Распространялись листовки против диктатуры Хрущева и советской власти вообще. Во многих организациях звучали слова о доверии Молотову. Доходило до рукоприкладства[1497].
Аристов, вскоре посетивший Китай, услышал от Мао: «Мы очень любили Молотова, и решение июньского пленума ЦК КПСС о Молотове вызвало у нас в партии некоторое замешательство». Глава КПК говорил послу Юдину, что «многие товарищи не понимают, как такой старый партиец, который в течение нескольких десятков лет боролся за революцию, мог стать антипартийцем»[1498].
29 июля Молотов был освобожден от должности министра государственного контроля, а само министерство вскоре ликвидировано. 3 августа ему определили местом работы посольство в Улан-Баторе. Маленкова назначили руководить Усть-Каменогорской ГЭС, Кагановича — Уральским калийным комбинатом, Первухина отправили послом в ГДР, Шепилова — директором Института экономики во Фрунзе.
Да и многие другие участники июньского пленума заплатят свою цену. Жукова послали с визитом в Албанию и Югославию, и в его отсутствие 19 октября собрался пленум, на котором маршала изгнали из Президиума, ЦК и с поста министра обороны. Молотов рассказывал байку: когда Жуков узнал о своей отставке, то поинтересовался, на кого его меняют. Сказали, что на маршала Малиновского.
— Слава богу, а я-то думал на Фурцеву.
Глава шестаяНЕСЛОМЛЕННЫЙ.1957-1986
Неужели у вас один выбор для таких, как Молотов — гнать из партии?
В Улан-Баторе и Вене
Как водится, первой пострадала семья. Так получилось, что в дни пленума Светлана, еще не вышедшая из декретного отпуска по уходу за мной, вместе с мужем находилась в круизе вокруг Европы. В Италии их сняли с борта корабля и под конвоем доставили в Москву.
В рабочий кабинет Молотова уже не пустили. Все личные и деловые бумаги изъяли, и попытки их вернуть ни к чему не привели. С правительственных дач изгнали в один момент — и с Ленинских Гор, и с Горок. Дачу на Рублевке немедленно занял Хрущев. Розы Молотова, которые он любовно выращивал много лет, новым хозяином были безжалостно уничтожены. Вывезти огромную библиотеку с ценнейшими книгами и документами эпохи Молотову не разрешили. Она в итоге оказалась в подвале МИДа, где ею никто не удосужился заняться, а потом там прорвало трубу, и испорченные водой книги просто выкинули. Зятю Алексею разрешили забрать личные вещи, но подъезжать на машине к двери дачи запретили. Свои многочисленные книги — как у каждого ученого — он на тачке возил до ворот. Внуков с вещами перевезли в квартиру на улицу Грановского.
У Алексея в то время уже была готова докторская диссертация по международным отношениям 1930-х годов. Он преподавал в МГУ, МГИМО, был заместителем директора Историко-архивного института (нынешнего РГГУ), заведовал международным отделом журнала «Коммунист». Его выгнали отовсюду. Докторскую диссертацию он защитит только в 1970 году в Институте мировой экономики и международных отношений. Светлану из Института всеобщей истории не выгоняли, но о карьере речи уже не шло. Куда-то исчезли многие прежние друзья и коллеги, в том числе и институтские, от которых до этого отбоя не было.
Молотов выехал в Монголию 5 сентября 1957 года. По дороге остановился ненадолго в Иркутске. Попросил у первого секретаря машину, чтобы посетить Манзурку, место ссылки. В машине, естественно, отказали. Но Молотов взял такси и съездил туда.