— Как во внутренней, так и во внешней политике они были и остались ревизионистами, сектантами и безнадежными догматиками.
— Скажем прямо — это были опасные для нашей партии дни, — вспоминала Фурцева, приведшая большой список примеров возражений Молотова на заседаниях Президиума ЦК. — Какое великое счастье для нашего советского народа, что в тот момент Центральный комитет партии во главе с нашим дорогим Никитой Сергеевичем оказался на высоте своего положения и сумел разгромить антипартийную группу.
Микоян назвал Молотова «главным идеологом» фракционной деятельности, который подрывает основы партийной идеологии, не признавая окончательной победы социализма и скорой коммунистической перспективы. Из зарубежных деятелей комдвижения сочли нужным (или исполнили просьбу) ударить по антипартийной группе Янош Кадар, Тодор Живков, Морис Торез. Ветераны комдвижения — Чжоу Эньлай, Долорес Ибаррури, Ким Ир Сен, Хо Ши Мин и другие тему, естественно, обошли.
— Эта презренная группа оторвавшихся от народа фракционеров, как известно, упорно противодействовала проведению таких жизненно важных и горячо одобряемых всем советским народом мероприятий, как освоение целинных земель, перестройка руководства промышленностью и строительством, развертывание внутрипартийной демократии, восстановление революционной законности, — утверждал Суслов.
— Они пытались вновь нарушить восстановленные ленинские нормы в партийной жизни и государственной работе, боролись за сохранение старой, изжившей себя экономической политики в области сельского хозяйства и промышленности, — говорил Косыгин[1531]. Который вскоре осудит и пересмотрит экономическую политику Хрущева.
Единственным представителем высшего руководства партии, не помянувшим недобрым словом Молотова и его коллег по антипартийной деятельности, оказался Громыко. Разоблачению антипартийной группы были посвящены выступления заведующего Агитпропом ЦК Ильичева и главного редактора «Правды» Сатюкова, которые рассказали делегатам о наличии замечаний Молотова к Программе КПСС, не сильно вдаваясь в детали.
— Кучка фракционеров, привыкших к затхлой обстановке культа личности, как болотные обитатели привыкают к тине и грязи, встретила новый курс партии в штыки, — клеймил раскольников Сатюков. — Идейным вдохновителем антипартийной группы был Молотов. Он так и не смог подняться до уровня политического деятеля ленинского типа, хотя и занимал длительное время высокие посты. Молотов утверждает, будто новая Программа антиреволюционная по своему духу. Это клеветническое, позорное заявление Молотова говорит о том, что он порвал с партией, порвал с ленинизмом.
— Разве может наша великая партия терпеть в своих рядах отщепенцев и раскольников, нагло выступающих против важнейших положений ленинизма, против ленинского курса нашей партии, против великой новой Программы нашей партии, этого теперь уже общепризнанного Манифеста Коммунистической партии нашей эпохи? — вопрошал Поспелов.
«Презренных отщепенцев, фракционеров» ругал зять Хрущева, главный редактор «Известий» Алексей Аджубей:
— Я представляю себе, как сидят они в своих углах — кто работает вполноги, кто на пенсии — и брызжут слюной по поводу нашего XXII съезда. Наиболее злобный из них — Молотов[1532].
Наконец, уже на двадцатом заседании съезда, слово вновь взял Хрущев, который теперь обвинил опальных членов Президиума ЦК в намерении возобновить массовые репрессии.
— Участники антипартийной фракционной группы хотели захватить руководство в партии и стране, устранить тех товарищей, которые выступали с разоблачением преступных действий, совершенных в период культа личности. Антипартийная группа хотела поставить к руководству Молотова… Они готовили расправу над теми, кто отстаивал курс, намеченный XX съездом[1533].
И все эти выступления, содержащие и множество других обвинений, имели целью опорочить главным образом одного человека — Молотова, поскольку все остальные участники «антипартийной группы» изначально признали свои ошибки и покаялись. Он один продолжал отстаивать свою позицию и критиковать Хрущева. Каких переживаний стоили Молотову, его супруге, дочери, зятю эти съездовские дни — одному Богу известно. Бабушка вернулась из Вены совсем седая. А что думал сам Молотов о XXII съезде, нам известно из его записки 1964 года. Главное его отличие от XX и XXI съездов и от июньского пленума 1957 года он видел в том, что впервые «Сталин и его соратники предстают перед нами беспринципными, жестокими и расчетливыми карьеристами, озабоченными только тем, как бы сохранить свою власть и в борьбе за нее беспощадно уничтожающими сотни своих мнимых и не мнимых соперников — лучшие, преданнейшие Советской власти и советскому народу кадры партийных, государственных и военных деятелей. Люди, которые на протяжении всех 30 лет Советской власти, вплоть до июньского пленума ЦК КПСС, составляли ядро Центрального Комитета, предстают перед нами оголтелыми и отъявленными врагами народа».
Из этого Молотов заключал: «Если на минуту предположить, что Сталин и его ближайшие соратники сознательно, в карьеристских целях подвергали физическому уничтожению (или, что все равно, закрывали глаза на это) ни в чем не повинных видных деятелей нашей партии и государства, то вольно или невольно, хотим мы этого или не хотим, мы должны будем прийти к выводу о том, что оставшиеся в живых или не репрессированные в период культа личности Сталина видные руководящие деятели нашей партии и государства, среди которых, кстати говоря, и большинство нынешних членов ЦК и Президиума ЦК, — это не лучшие кадры нашей партии и государства, что это люди, уцелевшие лишь потому, что они не представляли в глазах Сталина или Молотова, Кагановича, Ворошилова и Маленкова опасности их карьеристским, антипартийным, антинародным и антисоветским делам»[1534]. Но огорчать партийное руководство столь неожиданным выводом Молотов публично не стал.
Напротив, как образцовый коммунист, подчиняющийся решениям высшего органа партии, 3 ноября Молотов писал в ЦК: «Полностью признаю как соответствующую основам марксизма-ленинизма правильность генеральной линии партии на развернутое строительство коммунистического общества в СССР и на неуклонное проведение политики по обеспечению международного мира и предупреждения войн, а также желаю дальнейших успехов в строительстве социализма странам социалистического лагеря. В продолжение всего периода моего пребывания в рядах партии, начиная с 1906 года, всегда и непрерывно вел активную работу в рядах партии и под ее руководством, не участвовал ни в каких антипартийных фракциях и группировках, готов и впредь отдать все свои силы делу борьбы за коммунизм, за торжество идей марксизма-ленинизма, выполнять любую работу, которую мне доверит ленинская партия и ее Центральный Комитет»[1535].
Было принято решение об отзыве Молотова из Вены. Отъезд (по его желанию) был организован тихо, чтобы избежать журналистского ажиотажа. С этого момента Молотов и вся наша семья стали невыездными: дед, бабушка, мама — до конца жизни, папа — почти до конца.
15 ноября 1961 года Молотова вызвали в ЦК на беседу с секретарем ЦК Ильичевым и членом ЦК Романовым. Они ждали полного раскаяния.
— Вы просили в записке от 12 октября ознакомить с ней членов президиума XXII съезда КПСС и желающих делегатов съезда, — напомнил Ильичев. — Они были ознакомлены с содержанием записки и, как известно, дали в выступлениях на съезде свою резко отрицательную оценку этой записке. Теперь следовало бы вам реагировать на эти выступления на съезде признанием ваших ошибок. Заявление от 3 ноября признано неудовлетворительным, о чем я и уполномочен заявить.
— Мною высказаны в ряде заявлений в ЦК критические замечания по отдельным вопросам. Было бы непонятно и никому не нужно, если бы мною через короткое время были сделаны какие-то заявления в другом смысле. Конечно, я подумаю, что можно было бы еще сказать в дополнение к недавним моим заявлениям.
— Вот это другое дело, когда вы говорите «подумаю». Вам бы следовало учесть, что на съезде были очень резкие выступления, давшие самую отрицательную оценку ваших недавних заявлений как противоречащих ленинизму. Требовали исключения вас из партии.
— Я читал «Правду» и многие опубликованные в ней выступления на съезде. Мне немало приписано и такого, что не соответствует действительности. Кроме всего, не могу же я заявить, что Ленин высказывался за принцип мирного сосуществования.
— Ваше развернутое заявление о признании партийной линии имело бы определенное политическое значение.
«Беседа с Ильичевым и Романовым (членом партбюро РСФСР?) продолжалась примерно 10 минут. Велась в спокойных товарищеских тонах. Записано по памяти»[1536].
18 ноября, тщательно все обдумав, Молотов пишет в ЦК записку, где добавляет: «Замечания в связи с опубликованным проектом Программы мной направлены из Вены 12-го октября — в тот период, когда Программа находилась в стадии обсуждения, еще не была принята съездом. Высказывание критических замечаний в период ведущегося обсуждения не находится в противоречии с Уставом партии, не противоречит ленинским принципам демократического централизма. Поскольку XXII съезд утвердил новую Программу, я считаю своим партийным долгом всю работу вести на основе этой Программы и других решений, принятых съездом. Безусловно, признаю справедливым осуждение XXII съездом группировки, создавшейся в составе Президиума ЦК КПСС летом 1957 года, в которую, кроме меня, входили Маленков, Каганович, Ворошилов, Булганин, Сабуров, Первухин, Шепилов»[1537].
Покаяние было признано неполным, но, несмотря на то, что включился механизм исключения из партии, Молотов больше не отступит ни на шаг. Что записано в его заявлениях в ЦК, то же прозвучит и на партсобраниях. 9 февраля 1962 года на собрании организации № 3 Управления делами Совета министров СССР ему снова задавали вопросы — в основном про 1937 и 1957 годы. На следующий день, 10 февраля, Молотова вызвали уже на заседание парткома Управления делами Совмина. Добавили обвинения в неподчинении решениям партии.