Молотов намного пережил своих братьев и сестер. Я застал только его сестру Зинаиду, которая была бездетной, и брата Николая, у которого было двое сыновей — Николай и Олег. Из Скрябиных чаще других у нас бывали племянник Влад, полковник Генштаба, с сыном Сергеем и женой Лидией — примой легендарного ансамбля Моисеева. Племянница Зоя Викторовна, когда приезжала из Воронежа, часто гостила у Молотова месяцами.
Частыми гостями были братья моего отца Клавдий, Николай Никоновы и Владимир Красовский с супругами Тамарой, Лидией и Галиной, а также с их детьми — моими двоюродными братьями и сестрами — Ириной, Олей, Юрой, Сашей.
В Жуковке жило много разного любопытного народа, с которым мы регулярно сталкивались на прогулках. Непосредственными соседями были Олег Лупов из Управления делами Совмина, вдова Вознесенского и Юдины. На той же 2-й Жуковке жили легендарный летчик Покрышкин, бывший секретарь компартии Грузии Мжаванадзе, председатель Гостелерадио Лапин, семья Тевосяна. После смерти Хрущева там появилась и его семья. На 1-й Жуковке жил с семьей Олег Трояновский, министр образования Елютин. На 3-й — Смиртюков. Булганин жил на собственной даче, которая располагалась вне поселка, ближе к реке, за высоким забором. Там же, в Жуковке, были и огромные, не в пример совминовским, дачи академиков. В ряду академических наибольшее внимание привлекала дача виолончелиста Ростроповича, главным образом из-за того, что именно там, над гаражом, квартировал опальный Александр Солженицын.
В обычный круг частых гостей входили работавший в издательстве «Советская энциклопедия» (и сам — ходячая энциклопедия) университетский друг отца Лев Петров вместе с супругой Галиной, которая руководила Музеем древнерусского искусства им. Рублева, и сыном Алексеем. Часто бывали Соня, росшая вместе со Светланой, с мужем Марком Цейтлиным, Георгий Арутюнов вместе с женой Марией Николаевной (раньше она работала в бабушкиной охране), Александр и Инна Ушаковы — литературоведы. Из пишущей братии приезжал чаще других поэт Феликс Чуев, друг Молотова с Нижнего Новгорода Сергей Малашкин, юморист Борис Привалов, писатель Иван Стаднюк. Много было гостей из Грузии, которых привозили с собой внук Сталина полковник Джугашвили, генерал Джорджадзе и Шота Квантаришвили.
К 50-летию Великого Октября Молотову повысили пенсию до 250 рублей. Кирилл Мазуров в беседе с Чуевым связал это со своей инициативой: «Когда я узнал, что Молотов получает 120 рублей, поговорил с Косыгиным, и мы решили ему повысить.
— Только этому не будем говорить, — сказал Алексей Николаевич и провел пальцем по бровям (намек на Брежнева. — В. Н.). — Молотов есть Молотов»[1563].
Появились и волшебные «талоны на диетическое питание». Они представляли собой небольшую белую книжечку, в которой было 30 страничек, разделенных посредине перфорацией. На верхней части было написано «обед» за такое-то число, на нижней — «ужин». По этим талонам в специальной столовой, которая располагалась в красивом особняке во дворе кремлевской больницы на улице Грановского, дом 2 (доступ к особняку закрыт до сих пор), обладатель книжицы мог пообедать и поужинать, при этом соответствующие талоны отрывались. Не помню, чтобы кто-то из нашей семьи там хоть раз обедал или ужинал. Зато на талоны можно было взять энное количество сосисок, докторской колбасы, а то и деликатесов — вплоть до икры. Самым большим деликатесом считалась вобла. Причем волшебность книжицы заключалась не только в этом: она стоила 60 рублей, а набрать продуктов можно было на 120.
Впрочем, деликатесы предназначались больше для многочисленных гостей. У Молотова была довольно стандартная диета. На завтрак, как правило, творог с протертой смородиной, гречневая каша с молоком. На обед из обязательной программы были селедка, винегрет. Суп мог быть разный — борщ, щи. И какое-то мясное или рыбное блюдо. За обедом позволял рюмку-другую (именно рюмку) вина. Или коньяка, о котором шутил, что народ пьет его устами своих лучших представителей. Чуев после первых встреч с Молотовым подметил: «Что сразу бросалось в глаза — скромен, точен и бережлив. Следил, чтобы зря ничего не пропадало, чтоб свет, например, попусту не горел в других комнатах. Вещи носил подолгу — в той же шапке, в том же пальто он еще на правительственных снимках. Дома — плотная коричневая рубаха навыпуск, на праздник — серый костюм, темный галстук»[1564].
Лет до девяноста дед курил. Признавал, как я помню, только сигареты «Новость» в мягкой зеленой упаковке, короткие, с белым фильтром, запасы которых хранились у него годами и в больших количествах. Но курил немного: максимум пяток сигарет в день. Похоже, даже не затягивался. Бабушка предпочитала ароматизированные сигареты типа «Золотого руна», которые обязательно вставляла в длинный пластмассовый мундштук.
Дни рождения деда мы всегда отмечали. Но с особенным энтузиазмом он относился к юбилеям тех дел и событий, к которым чувствовал себя причастным. Особенно значимыми в его жизни были годовщины Октябрьской революции и Победы в Великой Отечественной войне. На День Победы были тосты и за неизвестного солдата, и «неизвестного Верховного главнокомандующего».
Практически каждый год дед отправлялся на несколько недель в ЦКБ в Кунцево — и когда хворал (чаще в связи с легкими), и для обследования. Три недели в году он мог провести в санатории. Обычно это было «Подмосковье» или «Русь». Естественно, вместе с бабушкой, пока она была жива. В больнице и в санаториях он встречался и со своими сослуживцами, работниками собственного секретариата, отставными министрами. Молотову несли в его палату большое количество цветов, и он немедленно осчастливливал ими врачей и нянечек, потому что не терпел цветочный запах, особенно там, где спал.
Он продолжал следить за всеми новинками печатной продукции. Почтальоны доставляли ему «Правду» и «Известия», «Экономическую газету», «Вопросы экономики», «Вопросы философии», «Вопросы истории КПСС». Все это внимательно прочитывалось с карандашом в руках. Кроме того, в круг обязательного чтения входили «Новый мир», «Звезда», «Наш современник», «Москва», «Иностранная литература».
Из советских писателей Молотов выделял Горького и Шолохова. Довольно сложно относился к Пастернаку. Он высоко ценил его творчество, часто цитировал стихи, но не любил «Доктора Живаго».
— Свеча горела на столе, свеча горела… Свеча контрреволюции[1565].
Он чтил поэзию Владимира Маяковского, Александра Блока, Андрея Белого. И откровенно не любил поэтов-акмеистов — Ахматову, Гумилева, Мандельштама. Твардовского считал выдающимся поэтом, но «с гнильцой». Сильно его раздражал Евтушенко. Заходил к Молотову Федор Абрамов. Дед ценил его как художника и как человека, но не считал настоящим коммунистом. Приблизительно так же характеризовал Залыгина, Василия Быкова. Любил Валентина Распутина.
Посмотрели «Калину красную» Шукшина.
— Нельзя сказать, что антисоветская. Но ничего советского.
Хвалил романы Пикуля за их живость.
Конечно, он был сторонником социалистического реализма. Но это не было для него догмой.
— Тургенев о большевиках не писал, а остался Тургеневым[1566].
Интересовался и широким кругом зарубежных авторов. Весь дом был заставлен хорошо читавшимися собраниями сочинений Данте, Шекспира, Гёте, Шиллера, Гейне, Бальзака, Диккенса, Стендаля, Теккерея, Лондона, Гюго, Марка Твена, Эмиля Верхарна и даже Александра Дюма и Жюля Верна.
…В августе 1971 года очередное письмо Брежневу возымело последствия — наконец-то вызвал на парткомиссию. Беседовал с не запомнившимся ему завотделом по поводу заявления о восстановлении в партии. Тот спросил: нет ли чего добавить к заявлению?
— Нет.
— Ваше отношение к политике 30-х годов?
— Я несу ответственность за ту политику и считаю ее правильной. Я признаю, что были допущены крупные ошибки и перегибы, но в целом политика была правильной.
Молотову вновь предъявили два обвинения: злоупотребление властью в 1930-е годы и участие в антипартийной группе.
— Да, мы допустили определенную групповщину, но мы хотели снять Хрущева, что впоследствии партия и сделала. Мы считали, что это надо было сделать на несколько лет раньше[1567].
Больше вопросов у завотдела не возникло. А Молотов продолжал писать заявления о восстановлении после каждого съезда партии — пусть новый состав ЦК глянет свежими глазами.
В 1973 году по окончании школы передо мной встал извечный российский вопрос: «что делать?» Сверстники и друзья по двору собирались или в военные училища, или в МГИМО, но я пошел на истфак МГУ. Решающую роль в этом выборе сыграл отец, но дед мой выбор тоже одобрил.
— Единственная настоящая наука — это история. Она — наука всех наук. И если взять ее в полном масштабе, она нам, конечно, дает наиболее эффективные, наиболее точные картины всей жизни, событий и так далее, но все-таки ее препарирует каждый по-своему[1568].
В 1975 году, благодаря Смиртюкову, произошел следующий скачок в благосостоянии Молотова. «Для себя — в материальном плане — он не просил ничего, — писал управляющий делами Совмина о Молотове. — Жил он в маленькой деревянной даче в Жуковке, которую мы ему выделили. До 90 лет ездил в поликлинику на электричке. Всегда там сидел в общей очереди, хотя все, конечно, предлагали пропустить его. Как-то мой товарищ Олег Лупов, живший на даче рядом с Молотовым, рассказал мне, что Вячеслав Михайлович бедствует. Пенсия у него была 300 рублей в месяц, но из них он полностью платил за дачу, уголь, истопнику и женщине, которая помогала им по хозяйству, и у них не оставалось практически ничего. Мы приняли решение об увеличении им с Кагановичем пенсии на 50 рублей, освободили от платы за дачу и уголь. Истопнику и сестре-хозяйке дали зарплату»