— По нашему мнению, — начал Риббентроп, — Германия уже выиграла войну. Никакое государство в мире не в состоянии изменить положения, создавшегося в результате побед Германии. Теперь мы переживаем начало конца Британской империи. Я думаю, фюрер выскажет свои принципиальные соображения о целесообразности обмена мнениями о сферах интересов в широких чертах между Японией, Италией, СССР и Германией. Аспирации СССР могут лежать в тех частях Азии, в которых Германия не заинтересована.
Пространно повторив свое письмо к Сталину, он добавил, что интересы Германии лежат в Восточной и Западной Африке, Италии — в Северо-Восточной Африке, Японии — на юге, а у СССР также на юге — к Персидскому заливу и Аравийскому морю. Кроме того, он высказался за пересмотр при участии Турции, СССР, Германии и Италии конвенции Монтрё о статусе Черноморских проливов с обеспечением преимущественного положения СССР, не затрагивающего, по возможности, «лица» Турции. Риббентроп говорил еще о желательности договориться СССР, Германии, Италии и Японии в виде декларации против расширения войны, а также о желательности компромисса между Японией и Чан Кайши[250].
Гитлер принимал Молотова в 3 часа дня в новой, мраморной канцелярии, построенной придворным зодчим Альбертом Шпеером именно для того, чтобы поражать зарубежных посетителей. «Гитлеру было по душе, когда гостям и дипломатам приходилось долго брести до его приемной», — писал Шпеер. По пути к рейхсканцлеру Молотову пришлось миновать мраморную галерею, которая была вдвое длиннее Зеркальной залы Версаля. Особое впечатление должна была производить инкрустация на столе: наполовину вынутый из ножен меч: «Пусть дипломаты, сидящие передо мной за этим столом, увидят, поймут и задрожат от страха и почтения»[251].
«Когда мы вошли, Гитлер был один в кабинете, — вспоминал Бережков, которого фюрер принял за немца из-за его блестящего немецкого языка. — Он сидел за огромным письменным столом над какими-то бумагами. Но тут же поднял голову, стремительно встал и мелкими шагами направился к нам. Мы встретились в середине комнаты. Мы — это Молотов и его заместитель Деканозов, а также Павлов и я — оба в роли переводчиков. Фюрер подал каждому руку. Его ладонь была холодной и влажной, что вызывало неприятное ощущение… Обратившись к Молотову, он пригласил его к низкому круглому столу, вокруг которого стояли диван и кресла»[252].
Трудно себе вообразить более разных собеседников, чем Гитлер и Молотов. «Лед и пламень». Генри Киссинджер в своей классической «Дипломатии» пишет: «Невозможно представить себе двух людей, которые могли бы хуже общаться друг с другом, чем Гитлер и Молотов… Разговаривая с зарубежными лидерами, Гитлер обычно ограничивался страстными заявлениями об общих принципах. В тех немногих случаях, когда он участвовал в реальных переговорах — с австрийским канцлером фон Шушингом или Невилем Чемберленом — он прибегал к задиристой манере и выдвигал непомерные требования, от которых редко отказывался. Молотов, с другой стороны, интересовался принципами меньше, чем их воплощением. И у него не было простора для компромисса»[253].
Вспоминал Молотов: «Гитлер… Внешне ничего такого особенного не было, что бросалось бы в глаза. Но очень самодовольный, можно сказать, самовлюбленный человек. Конечно, не такой, каким его изображают в книгах и кинофильмах. Там бьют на внешнюю сторону, показывают его сумасшедшим, маньяком, а это не так. Он был очень умен, но ограничен и туп в силу самовлюбленности и нелепости своей изначальной идеи. Однако со мной он не психовал. Во время первой беседы он почти все время говорил один, а я его подталкивал, чтобы он еще чего-нибудь добавил»[254]. Переводчик Гитлера — Шмидт напишет: «Этот коренастый, среднего роста русский, с живыми глазами за старомодным пенсне, все время напоминал мне профессора математики. Причем не только внешне. И в аргументации Молотова, и в его манере говорить присутствовала математическая точность и безукоризненная логика»[255].
«Беседа началась с длинного монолога Гитлера, — расскажет Молотов через три дня на заседании Политбюро. — И надо отдать должное Гитлеру — говорить он умеет. Возможно, что у него даже был приготовлен какой-то текст, но фюрер им не пользовался. Речь его текла гладко, без запинок. Подобно актеру, отлично знающему роль, он четко произносил фразу за фразой, делая паузы для перевода»[256].
— Хочу попробовать, поскольку это возможно и доступно человеческому разумению, определить на длительный срок будущее наций, чтобы были устранены трения и исключены конфликты, — делился своими идеями фюрер.
«Гитлер: “Вот вам надо иметь выход к теплым морям. Иран, Индия — вот ваша перспектива”. Я ему: “А что, это интересная мысль, как вы это себе представляете?” Втягиваю его в разговор, чтобы дать ему возможность выговориться. Для меня это несерьезный разговор, а он с пафосом доказывает, как нужно ликвидировать Англию, и толкает нас в Индию через Иран»[257]. Молотов в течение почти часа выслушивал монолог Гитлера, иногда поддакивая, а затем тоже взял слово:
— Германия в результате соглашений 1939 года получила надежный тыл, что имело большое значение для развития военных событий на Западе, включая поражение Франции. Правильно были также решены вопросы о Литве и Восточной Польше. Советская сторона считает, что Германия выполнила свои обязательства по этому соглашению, кроме одного — Финляндии. В связи с этим хотел бы узнать, остается ли германское правительство на точке зрения имеющегося соглашения? Если говорить о взаимоотношениях на будущее, то нельзя не упомянуть о Тройственном пакте. Хотелось бы знать, что этот пакт собой представляет, что он означает для Советского Союза. В этой связи можно будет также поставить вопрос о Черном море и о Балканах, о Румынии, Болгарии и также о Турции. Далее хотелось бы знать, что понимается под новым порядком в Европе и Азии и где границы восточноазиатского пространства?
«Эти замечания подействовали на Гитлера, словно холодный душ, — рассказывал Молотов. — Он даже весь как-то съежился, и на лице его на какое-то мгновение появилось выражение растерянности. Но актерские способности все же взяли верх, и он, драматически сплетя руки и запрокинув голову, вперил взгляд в потолок»[258].
— Тройственный пакт предусматривает руководящую роль в Европе для двух государств в областях их естественных интересов. Советскому Союзу предоставляется указать те области, в которых он заинтересован. То же в отношении Великого восточноазиатского пространства — Советский Союз должен сам сказать, что его интересует. Я предлагаю Советскому Союзу участвовать как четвертому партнеру в этом пакте. Те вопросы, которые Советский Союз имеет по отношению к Румынии, Болгарии и Турции, нельзя решить здесь за десять минут, и это должно быть предметом дипломатических переговоров.
— Советский Союз может принять участие в широком соглашении четырех держав, но только как партнер, а не как объект, — заметил Молотов. — А между тем только в качестве такого объекта СССР упоминается в Тройственном пакте.
«Гитлер (явно повеселевший в конце беседы) предлагает на этом прервать беседу и перенести ее на завтра после завтрака в связи с необходимостью осуществить намеченную на сегодня программу приема до возможной воздушной тревоги»[259] — так заканчивается советская запись беседы. Вечером в отеле «Кайзерхоф» Риббентроп устроил прием в честь Молотова. «Мы приехали в роскошный отель, вестибюль которого представлял собой жужжащий улей, — вспоминал Яковлев. — Множество немцев во фраках, смокингах, военных мундирах с орденами и медалями заполняли зал… Хозяин банкета, мистер Риббентроп, любезно улыбался направо и налево»[260]. Риббентроп и Молотов обменялись тостами. Владимир Семенов, сидевший за столом рядом с начальником канцелярии Гитлера Мейснером, записал в дневник: «По словам Мейснера, Гитлер очень доволен визитом, и личность Молотова произвела на Гитлера большое впечатление. Через некоторое время для продолжения переговоров предвидится визит Риббентропа в Москву»[261].
После приема Молотов вернулся в замок Бельвю, где неопытный Бережков приготовился диктовать машинистке запись беседы с Гитлером. Начать не успел.
— Ваше счастье. Представьте, сколько ушей хотело бы услышать, о чем мы с Гитлером говорили с глазу на глаз?
Молотов обвел взглядом стены, потолок, задержался на огромной китайской вазе со свежесрезанными благоухающими розами…
— Я начну составлять телеграмму и передавать вам листки для сверки с вашим текстом. Если будут замечания, прямо вносите в листки или пишите мне записку. Работать будем молча. Понятно?[262]
На бумагу ложился плотный текст, который Молотов завершил словами: «Наше предварительное обсуждение в Москве правильно осветило вопросы, с которыми я здесь столкнулся. Пока я стараюсь получить информацию и прощупать партнеров»[263].
В 10 утра 13 ноября Молотов беседовал с рейхсмаршалом Герингом. Речь шла в основном о взаимных поставках[264]. Следующим по списку был Гесс — заместитель Гитлера по партии. «Я у Гесса тоже был в кабинете с визитом. В центральном комитете партии. Гесс очень скромно себя внешне держал. Скромный такой кабинет, больничный. В геринговском, наоборот, были развешаны большие картины, гобелены… Спрашиваю у Гесса: “Есть ли у вас программа партии?” Знаю, что нет. Как это — партия без программы? “Есть ли у вас устав партии?” Я знаю, что у них нет устава партии. Но я все-таки решил его немного пощупать… Я дальше подкалываю: “А есть ли конституция?” Тоже нет. Но какая высокая степень организации!»