Вскоре ТАСС сообщил: «Сегодня в 14 часов дня по берлинскому времени рейхсканцлер Германии Гитлер устроил завтрак в честь Председателя Совнаркома СССР и Народного комиссара иностранных дел т. В. М. Молотова. Тов. В. М. Молотов выехал в 13 ч. 45 м. из дворца Бельвю в имперскую канцелярию в сопровождении заведующего протокольным отделом германского министерства иностранных дел г-на Дернберга. Части германской армии и отряды личной охраны Гитлера, выстроенные у подъезда имперской канцелярии, оказали т. Молотову воинские почести»[266].
Молотов вспоминал о застольной беседе с Гитлером: «Он говорит: “Идет война, я сейчас кофе не пью, потому что мой народ не пьет кофе. Мяса не ем, только вегетарианскую пищу, не курю, не пью». Я смотрю, со мной кролик сидит, травкой питается, идеальный мужчина. Я, разумеется, ни от чего не отказывался. Гитлеровское начальство тоже ело и пило. Надо сказать, они не производили впечатление сумасшедших… Когда пили кофе, шел салонный разговор, как полагается дипломатам. Риббентроп, бывший виноторговец, говорил о марках вин, расспрашивал о Массандре… Гитлер играл и пытался произвести впечатление на меня. Когда нас фотографировали, Гитлер меня обнял одной рукой…»[267]
Затем состоялась беседа. Молотов описывал логику переговоров: «А во второй нашей беседе я перешел к своим делам. Вот вы, мол, нам хорошие страны предлагаете, но, когда в 1939 году к нам приезжал Риббентроп, мы достигли договоренности, что наши границы должны быть спокойными и ни в Финляндии, ни в Румынии никаких чужих воинских подразделений не должно быть, а вы держите там войска! Он: “Это мелочи”… “Как же мы с вами можем говорить о крупных вопросах, когда по второстепенным не можем договориться действовать согласованно?” Он — свое, я — свое. Начал нервничать. Я — настойчиво, в общем, я его допек»[268].
Переводчик Шмидт отметил, что во второй беседе Молотов стал «очень активным. Вопросы обрушивались на Гитлера один за другим. При мне никто из иностранцев с ним так не говорил». Шмидт считал, что, если бы кто-то другой заговорил с Гитлером подобным образом, фюрер вскочил бы с места и хлопнул бы дверью. Но тут Гитлер был «сама кротость и вежливость», говорил тоном чуть ли не извиняющимся[269].
Гитлер:
— Для меня ясно, что эти вопросы ничтожны и смешны в сравнении с той огромной работой в будущем, которая предстоит. Я не вижу, чтобы Финляндия могла причинить большое беспокойство Советскому Союзу. Мы сейчас говорим о теоретической проблеме, в то время как начинает разрушаться огромная империя в 40 миллионов квадратных километров. Когда она разрушится, то останется «конкурсная масса», и она сможет удовлетворить всех, кто имеет потребность в свободном выходе к океану. Нужно будет создать мировую коалицию из стран: Испании, Франции, Италии, Германии, Советского Союза и Японии. Все они будут удовлетворены этой «конкурсной массой».
Молотов:
— Вы коснулись больших вопросов, которые имеют не только европейское значение. Мне же хочется остановиться прежде на более близких к Европе делах. Без консультации с нами Германия и Италия гарантировали неприкосновенность румынской территории. Эти гарантии были направлены против интересов Советского Союза. В отношении Черноморских проливов нужно сказать, что они не раз являлись воротами для нападения на Россию. Хотел бы знать, что скажет германское правительство, если советское правительство даст гарантии Болгарии на таких же основаниях, как их дала Германия и Италия Румынии, причем с полным сохранением существующего в Болгарии внутреннего режима. Турция знает, что Советский Союз не удовлетворен конвенцией Монтрё в отношении проливов, следовательно, этот вопрос очень актуальный.
Гитлер:
— Я считаю, что вопрос о проливах должен быть решен в пользу Советского Союза. Румыния сама обратилась с просьбой о гарантии, так как в противном случае она не могла уступить части своей территории без войны. Однако как только окончится война, германские войска покинут Румынию. В отношении Болгарии: нужно узнать, желает ли Болгария иметь эти гарантии от Советского Союза и каково будет к этому отношение Италии, так как она наиболее заинтересована в этом вопросе? Я хотел бы лично встретиться со Сталиным, это значительно облегчило бы ведение переговоров. Но надеюсь, что вы все ему передадите.
— С удовольствием передам Сталину[270].
«Когда мы прощались, — вспоминал Молотов, — он меня провожал до самой передней, к вешалке… Говорит мне, когда я одевался: “Я уверен, что история навеки запомнит Сталина!” — “Я в этом не сомневаюсь”, — ответил я ему. “Но я надеюсь, что она запомнит и меня”, — сказал Гитлер. “Я и в этом не сомневаюсь”»[271].
Генри Киссинджер, оценивая эту беседу, приходил к выводу: «Никто и никогда не вел беседу с Гитлером в такой манере, подвергая его перекрестному допросу». И добавлял: «Молотов обладал способностью выводить из себя и куда более стабильных персонажей, нежели Гитлер»[272]. Вероятно, это объясняет тот факт, что Гитлер не появился на приеме в советском полпредстве, который Молотов дал в 7 часов вечера.
Риббентроп напишет, что прием «был прерван первым серьезным налетом английской авиации на Берлин, и я воспользовался этим, чтобы пригласить Молотова в мое бомбоубежище на Вильгельмштрассе, где мы просидели вместе довольно долго»[273]. Черчиллю тоже был памятен этот момент: «Нам заранее стало известно об этом совещании, и, хотя нас и не пригласили принять в нем участие, мы все же не хотели оставаться в стороне»[274].
Бережков запомнил, что позднее «Сталин, шутя, пожурит за это Черчилля:
— Зачем вы бомбили моего Вячеслава?
Но нам, разумеется, было тогда не до шуток.
— Оставаться здесь небезопасно, — произнес Риббентроп. — Давайте спустимся в бункер, там спокойнее…
Он повел нас по длинному коридору к лифту. Спустившись глубоко под землю, прошли в просторный кабинет, тоже убранный достаточно богато. Когда Риббентроп принялся снова развивать мысль о скором крушении Англии и необходимости распорядиться ее имуществом, Молотов прервал его своей знаменитой фразой:
— Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?
Молотов… порой был очень остр на язык»[275].
Именно в бомбоубежище, что придавало двусмысленность всей ситуации, Риббентроп зачитал предложение о «пакте четырех», назвав его «мыслями в сыром виде»: правительства государств-участников Тройственного пакта объявят о своем желании привлечь к сотрудничеству другие народы, а СССР — о решении со своей стороны политически сотрудничать с участниками пакта трех. Германия, Италия, СССР, Япония обязуются уважать сферы взаимных интересов, не будут поддерживать группировки, направленные против одной из них, взаимодействовать экономически. К соглашению, заключаемому на десять лет, Риббентроп предлагал добавить секретное приложение, фиксирующее центры тяжести территориальных аспираций договаривающихся сторон:
— Предполагаю, что центр тяжести аспираций СССР лежит в направлении на Юг, то есть к Индийскому океану.
Вновь обратив внимание на проблемы проливов, Болгарии, Румынии, Финляндии, безопасности в Балтийском море как первостепенные, Молотов перешел к «большой сделке».
— Я отвечаю на этот вопрос положительно, но надо договориться. Это большие вопросы завтрашнего дня. С моей точки зрения, их не следует отрывать от вопросов сегодняшнего дня[276].
В ночь на четырнадцатое Сталину ушла телеграмма: «Сегодня, 13 ноября, состоялись беседа с Гитлером три с половиной часа и после обеда, сверх программных бесед, трехчасовая беседа с Риббентропом… Похвастаться нечем, но, по крайней мере, выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться»[277]. Утром 14 ноября Молотов покинул Берлин и вечером 15-го прибыл в Москву. Маршал Василевский скажет: «После этой поездки, после приемов, разговоров там ни у кого из нас не было ни малейших сомнений в том, что Гитлер держит камень за пазухой»[278]. «На перроне собрались почти все наркомы, большое число дипломатов… Выстроился почетный караул… Сняв шляпу, Молотов поздоровался с Микояном, Булганиным, Кагановичем, со своей семьей, наркомами, дипломатами и направился к выходу»[279], — записал Чадаев, за несколько дней до этого назначенный Молотовым управляющим делами Совнаркома.
Молотов доложил Сталину личные впечатления от разговора с Гитлером. «Как он терпел тебя, когда ты ему все это говорил?!»[280] Состоялось заседание Политбюро с обсуждением итогов визита. Чадаев, записавший ход заседания, обладал такими несомненными достоинствами, как безупречное владение стенографией и умение хранить записи. Рассказав о переговорах, Молотов сделал вывод:
— Главные события лежат впереди. Сорвав попытку поставить СССР в условия, которые связали бы нас на международной арене, изолировали бы от Запада и развязали бы действия Германии для заключения перемирия с Англией, наша делегация сделала максимум возможного. Общей для всех членов делегации являлась также уверенность в том, что неизбежность агрессии Германии против СССР неимоверно возрастет, причем в недалеком будущем