Германия сразу завладела стратегической инициативой. За три первые недели наступления противник продвинулся на 500–600 километров вглубь советской территории, овладев важнейшими экономическими и стратегическими объектами в Латвии, Литве, значительной части Белоруссии, Украины, Молдавии. Настоящая катастрофа для СССР произошла под Минском, где немцам удалось окружить 30 дивизий Западного фронта. Гитлер испытывал эйфорию. Но СССР оказался куда более серьезным противником, чем ему представлялось, к тому же оборонявшийся противник быстро учился.
Начало войны потребовало перестройки всей системы управления страной. 23 июня было объявлено решение СНК о создании Ставки, первым ее председателем стал нарком обороны Тимошенко, в состав вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Жуков и Кузнецов. Адмирал Кузнецов свидетельствовал: «Первые заседания Ставки Главного командования Вооруженных сил в июне проходили без Сталина… Нетрудно было заметить: нарком обороны не подготовлен к той должности, которую занимал… Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться наркому обороны»[418].
Первые решения военного времени оформляли традиционными решениями ЦК и СНК, например, постановление «О порядке вывоза и размещения людских контингентов» от 27 июня. Перемещению на восток в первую очередь подлежали детские учреждения, квалифицированные кадры рабочих и служащих, люди пожилого возраста, женщины с детьми, промышленное оборудование, цветные металлы, горючее, хлеб[419]. Директива № П509 — первый развернутый план действий в военных условиях — ушла 29 июня за подписью Сталина и Молотова. Совнарком и ЦК обязывали все партийные, советские, профсоюзные организации «мобилизовать все наши организации и все силы народа для разгрома врага, для беспощадной расправы с ордами напавшего германского фашизма»[420].
28 июня Молотов вместе со Сталиным и Микояном были в Генштабе. Ругали Жукова. Генсек бросил знаменитое: «Ленин нам оставил такое государство, а мы его прос…али». Молотов подтверждал: «Он сказал: “Прос…али”. Это относилось ко всем нам, вместе взятым. Ну, я старался его немного ободрить»[421]. Как и Жукова. Вспоминал Микоян: «Сталин взорвался: “Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?” Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые».
Сталин в сердцах хлопнул дверью автомобиля. После полуночи, то есть уже в воскресенье 29 июня, Сталин уехал на Ближнюю дачу. В следующие полтора дня он оттуда не выезжал и никого к себе не приглашал, к телефону не подходил. И тут Молотов взял на себя инициативу. «Десятилетний опыт, приобретенный Молотовым на посту главы правительства, бесспорный талант политика подсказали ему единственно возможный выход, — пишет Юрий Жуков. — Следовало срочно создать новый, принципиально иной и по составу, и по задачам центральный властный орган. Такой, который подчинил бы себе напрямую не только исполнительные структуры, как это было до образования БСНК, но обе ветви реальной власти — государственную, партийную. Взял бы, и притом совершенно официально, открыто, всю ответственность за судьбу страны, народа, строя»[422].
Берия в 1953 году, моля о пощаде, напоминал Молотову: «Вы вопрос поставили ребром у вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, и я вас тогда целиком поддержал и предложил вам немедля вызвать на совещание т-ща Маленкова Г. М., а спустя небольшой промежуток времени подошли другие члены Политбюро, находившиеся в Москве. После этого совещания мы все поехали к т-щу Сталину и убедили его в немедленной организации Комитета Обороны страны со всеми правами»[423].
Микоян оставил воспоминания: «Он был на Ближней даче. Молотов, правда, сказал, что Сталин в последние два дня в прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: “Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем”, — то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним»[424]. Молотов не подтверждал «прострацию» Сталина. «Что не переживал — нелепо. Но его изображают не таким, каким он был, — как кающегося грешника его изображают! Но это абсурд, конечно. Все эти дни и ночи он, как всегда, работал, некогда ему было теряться или дар речи терять»[425].
Микоян продолжал: «Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой, сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Затем спросил: “Зачем приехали”? Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать»[426]. «Молотов выступил вперед и от имени всех нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Говорит о предложении создать Государственный Комитет Обороны. Сталин меняется буквально на глазах. Прежнего испуга как не бывало, плечи выпрямились. Но все же он посмотрел удивленно и после некоторой паузы сказал: “Согласен. А кто председатель?”
— Ты, товарищ Сталин, — говорит Молотов.
— Хорошо. А каков предлагается состав этого органа?
Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны»[427].
Так 30 июня был создан верховный орган руководства страной в условиях войны, в который вошли Сталин, Молотов (заместитель председателя), Ворошилов, Маленков и Берия. Полгода спустя, в феврале 1942 года, добавились Микоян, Вознесенский и Каганович. Текст о создании ГКО написан рукой Маленкова в блокноте красным карандашом. Замечания и добавления Маленков вносил уже простым карандашом. Сталин поменял пару строк. Молотов взял синий карандаш и заменил слово «страна» на «Родину»[428]. Микоян попросил назначить его уполномоченным ГКО по снабжению продовольствием, вещевым довольствием и горючим. «Вознесенский попросил дать ему руководство производством вооружения и боеприпасов. Руководство по производству танков было возложено на Молотова, авиационная промышленность и вообще дела авиации — на Маленкова. За Берией были оставлены охрана порядка внутри страны и борьба с дезертирством, а Ворошилов стал отвечать за формирование новых воинских частей»[429]. На следующий день, 1 июля, Сталин вновь появился на работе, первым в его кабинет в 16.40 вошел Молотов.
Когда в День Победы кто-нибудь поднимал тост за него как члена Государственного Комитета Обороны, Молотов неизменно «скромно» поправлял: «Не члена, а заместителя». И напоминал, что заместитель был один — по всем вопросам. Руководство Советского Союза решало в те годы самые сложные управленческие задачи из всех, которые выпадали когда-либо на долю лидеров каких-либо стран мира. Они противостояли самой мощной военной силе в самой кровопролитной войне в истории человечества, где ставкой была судьба всего человечества.
На вершине управленческой пирамиды стоял ГКО, который осуществлял все государственное, военное и хозяйственное руководство в стране. Постановления ГКО подлежали неукоснительному выполнению, он имел своих уполномоченных в республиках, краях и областях, на отдельных предприятиях. Как правило, это были секретари соответствующих партийных комитетов[430]. ГКО не имел своего секретариата, делопроизводство осуществлял Особый сектор ЦК ВКП(б). Всего за время войны Государственный Комитет Обороны принял около десяти тысяч решений и постановлений военного и хозяйственного характера. Больше половины из них были подписаны Молотовым[431]. Спустя неделю после создания ГКО Сталин преобразовал Ставку в Ставку Верховного командования и возглавил ее. 19 июля он займет пост наркома обороны. 29 июля Генштаб возглавил Шапошников. 8 августа появилась Ставка Верховного главнокомандования, и Сталин стал Верховным главнокомандующим. Система военного управления сложилась.
В начале июля из Кремля Ставка была переведена в небольшой особняк в районе Кировских ворот, а через месяц было оборудовано помещение на перроне станции метро «Кировская». Сергей Штеменко рассказывал: «Доклады Верховному главнокомандующему делались, как правило, три раза в сутки. Первый из них имел место в 10–11 часов дня, обычно по телефону… Вечером, в 16–17 часов, докладывал заместитель начальника Генштаба. А ночью мы ехали в Ставку с итоговым докладом за сутки. Перед тем подготавливалась обстановка на картах масштаба 1:200 000 отдельно по каждому фронту с показом положения наших войск до дивизий, а в иных случаях и до полка»[432]. Маршал Жуков свидетельствовал: «Молотов также (как Шапошников и Василевский. —