[459]. Сталин согласился.
14 октября немцы ворвались в Калинин. Утром 15 октября Сталин собрал членов Политбюро. Вспоминал Микоян: «Сталин был не очень взволнован, коротко изложил обстановку. Сказал, что до подхода наших войск немцы могут раньше подбросить свои резервы и прорвать фронт под Москвой. Он предложил срочно, сегодня же эвакуировать правительство и важнейшие учреждения, выдающихся политических и государственных деятелей, которые были в Москве, а также подготовить город на случай вторжения немцев… Он предложил Молотову и мне вызвать немедленно всех наркомов, объяснить им, что немедленно, в течение суток необходимо организовать эвакуацию всех министерств»[460]. Было принято соответствующее постановление ГКО. Молотову поручалось «заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев». Эвакуировался «Президиум Верховного Совета, а также Правительство во главе с заместителем председателя СНКт. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке)». Берии и Щербакову в случае появления врага в столице поручалось «произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также всего электрооборудования метро (исключая водопровод и канализацию)»[461].
Молотов пригласил Штейнгардта и Криппса в Кремль и объявил им, что они, как и весь дипломатический корпус, должны покинуть Москву специальным поездом, который отходил тем же вечером. Послы молили о возможности остаться в столице, пока там находятся Сталин и Молотов, но нарком был непреклонен, обещав составить им компанию в Куйбышеве через пару дней. «В своей манере, выдержанной и невозмутимой, как в более спокойном прошлом, Молотов их уверил:
— Битва за Москву будет продолжена, а схватка против Гитлера станет еще более яростной.
Путешествие в Куйбышев западные дипломаты назвали ночным кошмаром. Ожидавшийся ими вагон-ресторан отсутствовал, как и питьевая вода, а поезд шел пять суток»[462].
В Москве началась паника. Встал общественный транспорт, включая метро. Люди громили магазины, склады, подогреваемые и настоящими провокаторами. Отъезд представителей высшего руководства был назначен на вечер 17 октября. Но с фронтов не было тревожных вестей. Андреев, Каганович, Калинин, Вознесенский отбыли в Куйбышев, члены ГКО остались. Своего рода «Советом в Филях — 1941» стало заседание ГКО 19 октября:
— Будем драться за Москву? — спросил Сталин, как обычно, расхаживая по кабинету. Все молчали.
Тогда Сталин решил опросить присутствующих персонально. Подойдя сначала к Молотову, он повторил ему свой вопрос.
— Будем драться, — последовал ответ.
Так один за другим ответили все присутствующие. Затем под личную диктовку Сталина тут же было написано постановление ГКО, которое начиналось памятными для всех словами: «Сим объявляется…»[463].
На вопрос о том, были ли у Сталина тогда колебания — уехать из Москвы или остаться, Молотов отвечал однозначно: «Это чушь, никаких колебаний не было. Он не собирался уезжать из Москвы». Но Молотов в Куйбышев отправится.
«Я выезжал всего на два-три дня в Куйбышев и оставил там старшим Вознесенского, — вспоминал он. — Сталин сказал мне: “Посмотри, как там устроились, и сразу возвращайся”»[464]. Молотов с радостью согласился. Предоставлялся случай побыть с семьей. Наркоминдел в Куйбышеве разместился в здании техникума на Галактионовской улице. Там Молотов провел ряд встреч с послами: 22 октября — с Криппсом и Штейнгардтом, а также с польским послом Котом, с которым обсудил и вопросы о возможном предстоящем визите в СССР генерала Сикорского. 30 октября Рузвельт «одобрил все поставки материалов, какие были согласованы в протоколе, принятом Московской конференцией, и отдал распоряжение ускорить эти поставки»[465]. 7 ноября правительство США распространило на СССР действие закона о ленд-лизе.
Немецкая операция «Тайфун» в конце октября — начале ноября захлебнулась на ближних подступах к Москве. Гудериан описывал сражение у Мценска: «В бой было брошено большое количество русских танков Т-34, причинивших большие потери нашим танкам. Превосходство материальной части наших танковых сил, имевшее место до сих пор, было отныне потеряно и теперь перешло к противнику. Тем самым исчезли перспективы на быстрый и непрерывный успех»[466]. Производство танков, за которое Молотов нес ответственность, на протяжении всего 1941 года нарастало от месяца к месяцу. В январе их было выпущено 230, в июне — 378, в декабре — 1245. Всего за 1941 год промышленность дала 6629 танков, из них 3037 Т-34[467].
Торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Октября, в традиционном месте провести было нельзя: в вестибюле Большого театра зияла воронка от разрыва фугаса. Выбор пал на станцию метро «Маяковская». «С одной стороны станции стоял поезд. Двери вагонов были открыты. В них развернули буфет. Руководство страны прибыло на специальном поезде с противоположной стороны и вышло на перрон станции из вагона. Сталина встретили овацией. Все были в военной форме, в гимнастерках, с орденами»[468]. Сталин закончил доклад молотовскими словами: «Наше дело правое — победа будет за нами!» Зал взорвался аплодисментами. И тут две тысячи голосов под музыку тут же подхватившего мелодию оркестра запели «Интернационал»: «Это есть наш последний и решительный бой!» Козловский, Барсова, Рейзен и Михайлов выступили на концерте.
Утром 7 ноября было еще темно, когда члены ПБ поднялись на трибуну Мавзолея. Молотов — справа от Сталина. Бушевала метель. В 8 часов под бой часов из Спасских ворот на коне появился принимающий парад Буденный. «Объезжая войска и поздравляя их с праздником, т. Буденный слышал в ответ такое горячее и дружное “ура!”, что я увидел, как прояснилось лицо т. Сталина, каким оно стало радостным и довольным… Подозвав меня, т. Сталин спросил, нельзя ли сделать так, чтобы передать Красную площадь в эфир, — вспоминал Власик. — “Все будет обеспечено”, — я вернулся, чтобы доложить об этом т. Сталину. Он уже начал свое историческое выступление. Я обратился к Молотову, который стоял рядом, и сказал громко, чтобы слышал т. Сталин:
— Красная площадь вышла в эфир!»[469].
Молотов замечал: «На параде 7 ноября его речь не была записана, он потом отдельно записал»[470]. Как можно было не поверить в победу, видя такую неодолимую силу и волю.
Битва за Москву продолжалась. 25 ноября Молотов направил послам всех стран, с которыми существовали дипломатические отношения, первую из серии нот о военных преступлениях нацистов — «О возмутительных зверствах германских властей в отношении советских военнопленных»: «Пленных красноармейцев пытают раскаленным железом, выкалывают им глаза, отрезают ноги, руки, уши, носы, отрубают пальцы на руках, вспарывают животы, привязывают к танкам и разрывают на части». Протестуя против нарушения норм человеческой морали, советское правительство возлагало всю ответствен ность за эти бесчеловечные действия «на преступное гитлеровское правительство Германии»[471]. Ярость благородная вскипала, как волна. Реакции Запада на серию подобных нот Молотова не было до октября 1942 года, пока он не направил заявление советского правительства об ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершаемые ими в оккупированных странах Европы. Именно в этом послании впервые прозвучало предложение о создании международного суда по военным преступлениям[472]. Отсюда вырастет Нюрнбергский трибунал.
Зато сразу же последовал «ответ» из Берлина, где 27 ноября 1941 года передали сообщение о том, что в плен сдался сын Молотова, который выступил по радио от своего имени и от имени Якова Джугашвили — сына Сталина. «Георгий Скрябин» поведал, что с пленными обращаются хорошо, и передал «пламенный братский, чисто русский привет и пожелал долгих лет жизни для будущей счастливой, освобожденной от большевиков и жидов России». На следующий день иностранные корреспонденты имели возможность пообщаться якобы с ним на Вильгельмштрассе[473].
У Молотова не было сына. И не было родственника с таким именем. Это была чистая фальшивка. А вот Яков Джугашвили действительно попал в плен, но никто не видел его после этого живым и не слышал его голоса.
1 декабря Молотов с почетным караулом встречал на Центральном аэродроме генерала Сикорского. 3 декабря Сталин принял его в кабинете Молотова. Заявив себя сторонником второго фронта и «адвокатом Советского Союза в Лондоне и в Америке», Сикорский высказал пожелание формировать польские части поближе к позициям англичан, которые якобы обещали помочь военным снаряжением. Желательно — в Иране. Но на советские деньги, получая советское оружие и довольствие. В результате переговоров была подписана декларация о дружбе и взаимопомощи. Выдвинутая Сталиным идея союзного договора на военный и послевоенный период поддержки не нашла, как и идея неофициального обсуждения проблемы границ. Советское правительство предоставило беспроцентный заем в сумме 300 миллионов рублей, выполнило обещание о переводе формирующихся польских частей из района Бузулука в Среднюю Азию. К февралю 1942 года польская армия фактически уже развернулась в составе шести дивизий, насчитывавших 73 тысячи военнослужащих, готовых к отправке на фронт. Однако вместо этого они будут э