с включением в состав Польши Восточной Пруссии и Оппельнской провинции». Сталин неожиданно выдвинул дополнительное условие:
— Русские не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были бы незамерзающие порты Кёнигсберг и Мемель и соответствующая часть территории Восточной Пруссии. Тем более что исторически — это исконно славянские земли.
Черчилль с грустью обещал подумать…
1 декабря состоялось еще одно немаловажное событие. «В Тегеране в 1943 году Сталин пошел на прием к юному шаху Ирана — тот даже растерялся»[639], — рассказывал Молотов. Рузвельт принял шаха в своей резиденции, Черчилль — в британском посольстве. Сталин стал единственным из глав «Большой тройки», кто запросил встречу с шахом в его собственном дворце, что доставило максимум хлопот советской службе безопасности. Шах высоко оценил такой жест. Сталин заверил его в стремлении укрепить Иран и личные позиции шаха, обещал передать иранской армии двадцать танков и столько же самолетов, направить советских военных инструкторов. Западные дипломаты расценили встречу как большой успех дипломатии Москвы[640]. Позже, на пенсии, Молотов был более скептичен в отношении усилий на ниве привлечения шаха на советскую сторону: «Сталин думал, что подействует на него, не получилось. Шах чувствовал, конечно, что мы не можем тут командовать, англичане, американцы рядом. Они постоянно держали его под контролем»[641].
Но в целом Тегеран был успехом для советской дипломатии. Удалось добиться конкретного обещания об открытии второго фронта, принципиально обговорить вопрос о западных послевоенных границах СССР. То, что выглядело как единственная уступка со стороны Москвы — обещание вступить в войну с Японией после победы над Германией, на деле отвечало реальным планам Сталина и Молотова на Дальнем Востоке. Важным было и установление личных связей с Рузвельтом, что позволило выделить внутри тройки большую двойку. Черчилль сокрушался, вспоминая Тегеранскую конференцию: «Я сидел с огромным русским медведем по одну сторону от меня и с огромным американским бизоном по другую: между этими двумя гигантами сидел маленький английский осел»[642].
Обратный путь Сталина и Молотова в Москву пролегал по прежнему маршруту: до Баку самолетом, за штурвалом которого сидел полковник Грачев, а затем поездом до Москвы. Они были в хорошем расположении духа. Сталинская правка циркуляра Молотова советским послам по итогам конференции была показательной: она сглаживала моменты расхождений между союзниками и усиливала впечатление о их согласии по основным вопросам[643]. В таком же оптимистическом ключе работали и советские СМИ.
Было признано целесообразным наладить контакты между союзными разведками. В декабре 1943 года в Москву как личный гость Гарримана прибыл начальник Управления стратегических служб США генерал Уильям Донован, который был принят Молотовым[644]. Руководитель внешней разведки Фитин вспоминал: «Нарком государственной безопасности и я были приглашены в Кремль, где нас принял В. М. Молотов. Он сообщил о прибытии в Москву Донована и его намерениях.
— Как вы на это смотрите? — спросил Молотов. — Видимо, нам отказываться не стоит, следует с ним встретиться и выяснить планы.
Здесь же приняли решение, что переговоры с Донованом должен вести я и о ходе переговоров подробно докладывать В. М. Молотову. На следующий день вместе с моим заместителем мы приняли генерала Донована и провели с ним обстоятельную беседу. Результаты встречи были доложены И. В. Сталину и В. М. Молотову, которые дали согласие на установление контактов. Предусматривались обмен разведывательной информацией, взаимные консультации во время проведения активных действий, оказание содействия в заброске агентуры в тыл противника, обмен диверсионной техникой и др.»[645].
В январе 1944 года в Москве был председатель управления по делам военного производства Нельсон. После визита он заявил: «В беседе со Сталиным, Молотовым и другими членами советского правительства я увидел суровый реализм, прямоту, в которой чувствуется уважение к себе. Все это убедило меня в том, что мы можем иметь дело с Россией с пользой для нас самих, для русских и в интересах прочного всеобщего мира»[646].
Сотрудничеств о с США налаживалось и по линии еврейских организаций. Еще в 1942 году был создан Еврейский антифашистский комитет во главе с Михоэлсом. Это был инструмент для связи с прогрессивными еврейскими международными организациями и возможного доступа к американскому капиталу. Судоплатов свидетельствует: «Задача специального разведывательного зондажа — установление под руководством нашей резидентуры в США контактов с американским сионистским движением в 1943–1944 годах — была успешно выполнена. Припоминаю также, что в этот период в советском руководстве действительно подумывали о возможности создания еврейской республики в Крыму на базе существовавших там до войны трех национальных районов. По предложению Молотова руководство ЕАК подготовило письмо, адресованное Сталину, с предложением создать в Крыму еврейскую республику»[647]. Для уверенности в том, что письмо не затеряется, «21 февраля его копия была направлена Молотову через П. С. Жемчужину, с которой Михоэлс как со своим “большим другом” имел соответствующую предварительную беседу»[648]. Руководство ЕАК, хотя его инициатива была отвергнута, продолжало надеяться.
Десять ударов
В 1944 году Ставка дала добро на проведение крупных операций на окружение противника силами сразу нескольких фронтов. Последовали хрестоматийные «десять сталинских ударов». Январь — наступление под Ленинградом и Новгородом, что позволило снять блокаду, вступить в Эстонию и Восточную Пруссию. В феврале — марте последовал удар в районе Корсунь-Шевченковского с освобождением всей Правобережной Украины и выходом на Днестр. В апреле — мае был нанесен третий удар на юге, от немцев очищены Крым и Одесса.
Все эти удары, как и каждый последующий, требовали серьезной работы НКИД, поскольку войска вступали на территорию зарубежных государств, в отношении которых свои планы имелись как у Москвы, так и у всех других столиц великих держав. Решающие победы и мощь Красной Армии открывали небывалые возможности для реализации самых смелых стратегических замыслов, позволяли решать исторические задачи российской внешней политики. Выполнение небывалых по многообразию и значимости задач требовало от дипломатов огромного напряжения сил, интеллектуальной мобилизации, круглосуточной деятельности в экстренном режиме.
Интеллектуальная работа по послевоенному устройству мира началась еще в декабре 1941 года, когда Лозовский написал Сталину и Молотову: «Хотя война в полном разгаре и неизвестно, когда она кончится, но исход войны уже ясен. Германия, Япония, Италия и их союзники будут разгромлены. В связи с этим пора уже начать подготовку мирной конференции, задачи которой будут гораздо сложнее задач Парижской мирной конференции, собравшейся после разгрома Германии в войне 1914–1918 гг.». Политбюро 28 января 1942 года приняло постановление «О комиссии по послевоенным проектам государственного устройства стран Европы, Азии и других частей мира». Возглавил ее Молотов, в состав вошли Вышинский, Деканозов, Лозовский, Соболев, Уманский, Суриц, академик Варга. 4 сентября 1943 года решением ПБ при Наркоминделе были образованы две комиссии: по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства (под председательством Литвинова) и по вопросам перемирия, которую возглавил Ворошилов. Координировал работу комиссий Молотов[649].
Резкое повышение значимости международных вопросов привело к очередному перераспределению полномочий внутри высшего руководства и изменению сферы ответственности Молотова. Формальным поводом стал вдруг обнаружившийся избыток заместителей председателя СНК — их было тринадцать. В мае было принято постановление ПБ: «Освободить от обязанностей заместителей предсовнаркома тт. Мехлиса, Булганина, Вышинского, Первухина, Сабурова, Малышева, Кагановича». Новый состав Бюро СНК выглядел так: председатель Молотов, члены — Микоян, Вознесенский, Шверник, Андреев, Косыгин. А в Оперативное бюро ГКО вошли теперь Берия (на правах председателя), Маленков, Микоян, Вознесенский и Ворошилов[650]. Многие из тех наркоматов, включая оборонные, которые ранее находились в ведении Молотова, отошли другим членам высшего руководства, в первую очередь — Берии. Молотов же «дополнительно к возложенным на него обязанностям» должен был осуществлять «контроль и наблюдение за работой наркомюста, прокуратуры, комитета по делам высшей школы, Академии наук, ТАСС, Совета по делам Русской Православной Церкви». 16 мая Берия был назначен — наравне с Молотовым — заместителем председателя ГКО. Полагаю, дело не шло о «задвижении» Молотова, хотя круг его полномочий сужался. Вопросы оборонного производства уже не были критичными. И, напротив, внешняя политика становилась центральной. И в ГКО он продолжал играть ведущую роль.
Майский первым представил свои аналитические разработки Молотову. Центральной задачей он называл обеспечение гарантии безопасности Советского Союза и сохранение мира «в течение длительного срока» (30–50 лет). Майский полагал, что «СССР должен выйти из нынешней войны с выгодными стратегическими границами, в основу которых должны лечь границы 1941 года. Сверх того, было бы очень важно, чтобы к СССР перешли Петсамо, Южный Сахалин и цепь Курильских островов… У СССР должно быть также гарантированное свободное и удобное использование транзитных путей «через Иран к Персидскому заливу». Общая линия внешней политики должна была выглядеть так: «Укрепление дружественных отношений с США и Англией: использование в советских интересах англо-американского противоречия с перспективой все более тесного контакта с Англией; всемерное усиление советского влияния в Китае; превращение СССР в центр притяжения подлинно демократических элементов во всех странах, особенно в Европе; поддержание международной беспощадности к Германии и Японии вплоть до того момента, когда и если эти страны обнаружат искреннее стремление к переходу на рельсы настоящей демократии и социализма»