Документы «Комиссии Ворошилова», которые воплотились в конкретные межсоюзнические договоренности по Германии, «свидетельствуют о том, что она строила свою работу, исходя из двух принципиальных установок: сохранения единства германского государства (включая его центральный правительственный аппарат), а также продолжения (и даже укрепления) в послевоенный период сотрудничества государств антигитлеровской коалиции… При всем желании трудно найти в разработках «Комиссии Ворошилова» что-либо напоминающее программу подготовки коммунистического захвата власти во всей Германии или же раздробления Германии на ряд мелких государств»[652].
Готовившиеся в НКИД планы послевоенного устройства не предполагали большевизации Восточной Европы. «СССР заинтересован в том, чтобы государственный строй этих стран базировался на принципах широкой демократии в духе идеи народного фронта». Основная угроза могла исходить «от преждевременных революций, так как они могут спровоцировать эскалацию напряженности в отношениях с Западом»[653]. Такие термины, как «советизация», «диктатура пролетариата», «социалистическая революция», были полностью исключены из лексикона не только высшего политического руководства, но и функционеров любого уровня, которых могли услышать за рубежом. Однако важная задача состояла в обеспечении участия в правящих коалициях тех сил, которые ориентировались на Советский Союз, прежде всего компартий.
На 1944 год перед Сталиным и Молотовым стояли и более конкретные внешнеполитические задачи: поощрение к выходу из войны европейских союзников Германии, восстановление суверенитета оккупированных немцами восточноевропейских государств — Чехословакии, Польши, Югославии, участие в создании международной организации безопасности и решении проблем послевоенного устройства таких стран, как Франция, Италия, Греция.
Стимулом для вмешательства СССР в итальянские дела стала история с обещанными в Тегеране кораблями. Сталин в письме своим коллегам от 29 января недоумевал, что «с итальянцами даже не говорилось ничего по этому поводу»[654]. Рузвельт и Черчилль обещали выполнить обещание за счет передачи не итальянских, а собственных кораблей. Корабли оказались те еще, многие — времен Первой мировой войны. Эта история лишний раз убедила Сталина и Молотова, что, будучи отстраненными от воплощения в жизнь даже уже решенного вопроса, они потом оказываются в положении бедных родственников. 15 января 1944 года Молотов удивил Гарримана требованием формально подключить СССР к работе СКК в Италии, коль скоро это была Комиссия Объединенных Наций[655]. Италию посетил Вышинский, обнаруживший готовность правительства Бадольо установить отношения с Москвой. В ночь на 4 марта Сталин принял Тольятти, которому предстояло вернуться на родину. Лидер итальянских коммунистов так записал основное содержание разговора: «Существование двух лагерей (Бадольо-король и антифашистские партии) ослабляет итальянский народ»[656]. Из этого следовали инструкции: компартии не требовать немедленного отречения короля, не отказываться от вхождения в правительство Бадольо, концентрировать усилия на создании и укреплении единства для противостояния Германии[657]. 7 марта итальянское правительство обратилось к Москве с просьбой об установлении официальных отношений и 11 марта такое согласие получило. Союзники протестовали против «одностороннего и несвоевременного» решения Москвы.
— Наше положение в Италии не было равноправным, — объяснил Молотов[658].
Тольятти, вернувшийся после восемнадцатилетнего изгнания, немедленно стал одной из ключевых политических фигур в стране, выдвинув идею национального компромисса. 22 апреля было сформировано новое правительство национального единства во главе с Бадольо, в состав которого вошли и коммунисты, а Тольятти стал министром без портфеля[659].
В качестве образца обращения с соседями в Москве явно хотели бы видеть отношения с Чехословакией. Поддерживались предельно корректные отношения с лондонским правительством Бенеша, не предпринималось никаких шагов к созданию просоветского противовеса ему ни в СССР, ни на освобождаемой территории страны. В конце 1943 года Бенеш находился в Советском Союзе две недели с официальным визитом, и 12 декабря Молотов и чехословацкий посол в Москве Фирлингер подписали договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве[660].
26 марта советские войска подошли к румынской границе на реке Прут и остановились. В сентябре 1943 года был создан Рабочий комитет румынских антифашистских организаций, под Рязанью началось формирование 1-й румынской добровольческой армии, которая войдет в состав 2-го Украинского фронта[661]. 2 апреля 1944 года Молотов уверил: «Советское правительство заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии»[662]. Компартия Румынии договорилась с социал-демократами, деятелями национал-либеральной и национал-царанистской партии и даже дворцовыми кругами для создания Национально-демократического блока.
Появление советских войск на Пруте обеспокоило англичан — за этим им мерещилась перспектива выхода СССР в Средиземноморье через Грецию или Турцию. Беспокойство усилилось, когда Москва воспользовалась восстанием в греческих вооруженных силах в Египте, чтобы заявить о несогласии с британскими действиями по подавлению бунта. 16 апреля Черчилль направил письмо Молотову, давая объяснение беспорядкам, и фактически предложил сделку: признание советского доминирования в Румынии взамен на признание Греции частью английской сферы влияния[663]. Так в переписке Черчилля с Молотовым наметились первые контуры будущей договоренности о разделе сфер интересов в Восточной Европе. Правда, с этим не согласился Вашингтон[664]. Но, несмотря на разногласия, 13 мая 1944 года три союзные державы выступили с последним предупреждением Румынии, а заодно — Финляндии и Венгрии: «Эти государства все еще могут путем выхода из войны и прекращения своего пагубного сотрудничества с Германией, путем сопротивления нацистским силам всеми возможными средствами сократить срок европейской борьбы, уменьшить собственные жертвы, которые они понесут в конечном счете, и содействовать победе союзников»[665].
Сотрудничество держав — пусть и непростое — проявилось и в деле создания новой международной организации. В Кремле изначально было понятно, что в ней СССР был обречен оставаться по любому вопросу в меньшинстве, рассчитывая лишь на собственный голос. Молотов предложил оригинальный выход: придать видимость суверенитета союзным республикам, сделав их субъектами международного сообщества. Почему бы и нет, ведь британские доминионы Канада, Южно-Африканский Союз, Австралия, Новая Зеландия, даже колония Индия были полноценными участниками Объединенных Наций. Предложение Молотова формально вылилось в решение преобразовать Наркомат обороны и Наркоминдел из общесоюзных в союзно-республиканские. А уже 1 февраля Молотов делал соответствующий доклад на Верховном Совете СССР. Основной упор — на торжество ленинско-сталинской национальной политики. Максимум откровенности, которую Молотов себе позволил, — признание, что «это не только в интересах тех или иных отдельных союзных республик, но и в интересах всего дела расширения международных связей и укрепления сотрудничества СССР с другими государствами, что так важно во время войны и что даст свои плоды также в послевоенный период»[666].
На пленуме Молотов был откровенен:
— Это очевидно будет означать, что участие и удельный вес представительства Советского Союза в международных органах, конференциях, совещаниях, международных организациях усилится[667].
Между тем 16 марта Керр вручил Молотову меморандум, в котором трем правительствам предлагалось обменяться соображениями по вопросам создания международной организации. Дождавшись английских и американских предложений, нарком ответил 4 апреля: «В первую очередь должны быть обсуждены основные вопросы, как, например, соотношение между общей организацией и директивными органами, порядок принятия решений как общей организацией, так и директивными органами, упомянутая в английском перечне “связь соглашений о взаимной обороне и эвентуальных региональных систем с системой всеобщей безопасности”»[668].
Примечательно, что, уделяя самое пристальное внимание политическим вопросам создания международной организации, советская дипломатия не проявила большого интереса к вопросам формирования новых мировых финансовых институтов. В апреле Гарриман запросил у Молотова официальную позицию Москвы в отношении плана Моргентау о создании Международного валютного фонда, из которого вскоре родится бреттон-вудская система. 20 апреля Молотов вручил ответ, который, уверен, удивил даже этого видавшего виды дипломата и бизнесмена: «Откровенно говоря, правительство СССР еще не успело изучить его основные положения, однако если правительству США необходимо иметь голос СССР для обеспечения должного эффекта во внешнем мире, то советское правительство согласно дать распоряжение своим экспертам, чтобы они солидаризировались с проектом г-на Моргентау»